Жозеф Бальзамо. Том 1 - Александр Дюма

Г-жа Дюбарри заговорила первая.

— Я уже поблагодарила брата, сударыня, — сказала она, — которому обязана честью принимать вас, теперь же позвольте поблагодарить вас за то, что вы оказали мне эту честь.

— Сударыня, — отвечала очарованная сутяжница, — мне недостает слов, чтобы выразить вам всю свою признательность за столь любезный прием, какой вы мне оказали.

— Сударыня, — возразила в свою очередь г-жа Дюбарри с почтительным реверансом, — долг по отношению к особе такого ранга, как ваш, велит мне отдать себя в полное ваше распоряжение, если я могу быть вам чем-нибудь полезна.

После того как обе стороны обменялись положенными реверансами, г-жа Дюбарри предложила графине Беарнской кресло, а сама села в другое.

31. ПАТЕНТ САМОРА

— Говорите же, сударыня, — обратилась фаворитка к графине, — я вас слушаю.

— Позвольте, сестра, сказать вам, — вмешался Жан, оставшийся стоять, — что госпожа графиня никоим образом не является просительницей: меньше всего на свете она собиралась о чем-либо перед вами ходатайствовать. Просто господин канцлер дал ей для вас одно поручение.

Графиня Беарнская бросила на Жана взгляд, преисполненный благодарности, и протянула г-же Дюбарри патент, подписанный вице-канцлером; патент этот объявлял Люсьенну королевским замком, причем должность его губернатора даровалась Самору.

— Я крайне вам обязана, сударыня, — произнесла графиня Дюбарри, пробежав глазами патент, — и была бы весьма рада случаю в свою очередь услужить вам.

— Ах, сударыня, вам это будет нетрудно! — воскликнула гостья так поспешно, что оба заговорщика пришли в восторг.

— В чем же дело? Говорите, прошу вас.

— Поскольку вы изволили мне сказать, сударыня, что имя мое вам не вовсе неизвестно…

— Еще бы! Имя графини Беарнской!

— То, быть может, вы слышали также и о тяжбе, из-за которой наш род может лишиться всего состояния.

— Которое оспаривают господа де Салюс, если я не ошибаюсь?

— Увы, сударыня, все так.

— Да-да, я слышала об этом деле, — сказала графиня Дюбарри. — На днях его величество говорил о нем при мне с моим кузеном господином де Мопу.

— Его величество! — вскричала старая дама. — Его величество говорил о моей тяжбе?

— Да, сударыня.

— И что же он говорил?

— Увы! — в свою очередь воскликнула г-жа Дюбарри, качая головой. — Я вам очень сочувствую!

— Выходит, дело мое проиграно? — с тревогой пролепетала гостья.

— По правде сказать, сударыня, боюсь, что так оно и есть.

— Так сказал его величество?

— Его величество не выражался так напрямую, поскольку крайне осторожен и деликатен в выражениях, однако, судя по всему, его величество считает, что все эти земли уже как бы принадлежат семейству де Салюс.

— Ах, Боже мой, Боже мой, если бы его величеству была известна суть дела! Если бы король знал, что земли были переданы в возмещение долга, который уже был уплачен!.. Да, сударыня, уплачен! Двести тысяч франков были получены ими. У меня, разумеется, нет расписок, но есть доказательства морального свойства, и, если бы я могла сама защищать свое дело в суде, я доказала бы путем логических умозаключений…

— Путем логических умозаключений? — перебила г-жа Дюбарри, решительно ничего не понимая в том, о чем толковала графиня Беарнская, но изо всех сил притворяясь, будто прилежно следит за ее рассуждениями.

— Да, сударыня, путем логических умозаключений.

— Доказательства путем логических умозаключений принимаются в суде, — заметил Жан.

— Это правда, виконт? — воскликнула старуха.

— Именно так, — с неколебимой уверенностью отвечал виконт.

— В таком случае путем логических умозаключений я доказала бы, что этот долг в двести тысяч ливров, которые вместе с накопившимися процентами составляют сегодня капитал более чем в миллион, так вот, я доказала бы, что долг этот, сделанный в тысяча четыреста шестом году, был уплачен Ги Гастоном Четвертым графом Беарнским на смертном одре в тысяча четыреста семнадцатом году, поскольку в завещании он собственной рукой написал: «Находясь на одре смерти, свободен от долгов перед людьми и готов предстать перед Богом».

— Что же из этого следует? — спросила г-жа Дюбарри.

— Что следует? Но ведь ясно же, что раз он свободен от долгов перед людьми, то, значит, он расквитался с Салюсами. Иначе он написал бы: «Имея двести тысяч ливров долгу», а ведь он выразился: «Свободен от долгов».

— Бесспорно, он так и написал бы, — поддержал ее Жан.

— А других доказательств у вас нет?

— Нет, сударыня, кроме признания Гастона Четвертого, ничего нет, но ведь у него было прозвище Безупречный.

— А между тем ваши противники могут предъявить долговое обязательство.

— Да, знаю, — согласилась старуха, — это-то и затемняет суть дела.

Уместней, пожалуй, было бы сказать, что это проясняет суть дела, но графиня Беарнская смотрела на события со своей точки зрения.

— Итак, вы, сударыня, убеждены, что семейству Салюс было уплачено? — спросил Жан.

— Да, господин виконт! — пылко воскликнула графиня Беарнская. — Я в этом совершенно убеждена.

— Ну что ж, — вступила в разговор графиня Дюбарри, с проницательным видом повернувшись к брату. — Послушайте, Жан, а ведь этот путь логических умозаключений, как выразилась графиня Беарнская, убийственным образом меняет все дело.

— Именно убийственным образом, сударыня, — подтвердил Жан.

— Убийственным для моих противников, — подхватила графиня Беарнская. — Гастон Четвертый выразился недвусмысленно: «Свободен от долгов перед людьми».

— Это ясно, более того, это логично, — изрек Жан. — Он свободен от долгов перед людьми, следовательно, выплатил им все, что был должен.

— Следовательно, выплатил все, — повторила графиня Дюбарри.

— Ах, сударыня, почему не вы мой судья? — воскликнула старая графиня.

— В былые времена, — заметил виконт Жан, — в подобном случае к судьям не пришлось бы даже обращаться: все решил бы Божий суд[94]. Что до меня, я совершенно уверен в правоте графини, и клянусь, что, сохранись обычай Божьего суда до наших дней, я сам выступил бы как боец на ее стороне.

— Ах, сударь!

— Уверяю вас. Впрочем, я лишь сделал бы то же, что сделал мой предок Барримур, находившийся в свойстве с королевской фамилией Стюартов,[95] который выступил на ристалище в защиту юной и прекрасной Эдит Скарборо и вынудил противника признаться, что он гнусно оклеветал ее. Но к несчастью, — продолжал виконт с презрительным вздохом, — те славные времена миновали, и теперь дворяне, защищающие свои права, вынуждены представлять дело на суд крючкотворов, которые неспособны понять даже столь ясных слов: «Свободен от долгов перед людьми».