Том 3. Орлеанская дева. Эпические произведения - Василий Жуковский

Книга девятая

Рустем и Зораб. Третий бой

I

Рустем, избавясь от беды,Один остался; несколько мгновенийОн был объят глубокой думой; вдруг —Как будто что напомнилось ему —Пошел поспешным шагомК потоку, где его могучий ГромПод деревом привязанный стоял.Была недалеко оттудаУтесистая дебрь. И много летПрошло с тех пор, как в этой дебриИмел Рустем свиданье с горным духом.В то время был он одаренТакою непомерной силой,Что не врагам одним, и самомуЕму она была во вред:Его земля не выносила;Когда он шел по каменному кряжу,Как на песке, глубокие следыОт ног его на камнях оставались.Так некогда с тяжелою добычей,Отнятою у турков, онВо мраке ночи пробиралсяС трудом великим тою дебрью;При каждом шаге увязалиЕго по щиколотку ноги в землю;Они ее, как плуг железный, рыли.Вдруг близ него во тьме раздалсяОсиплый хохот. «Кто хохочет?» — гневноСпросил Рустем. Глухой ответ был: «Я!»«А ты кто?» — «Горный дух». — «Чему смеешься?»«Смеюсь тому, что ты, силач,С своей не можешь сладить силой;Она чрезмерна для тебя.Отдай на сохраненье мнеЕе излишек; если —Когда от лет твои расслабнут члены —Она тебе понадобится снова,Приди сюда и кликни — я откликнусь,И от меня ее сполна опятьПолучишь ты беспрекословно».И духу горному РустемНа сбереженье отдалИзлишек силы. И теперь,Когда от лет его расслабли члены,Пришел он в дебрь, у духа взятьОбратно вверенный залог;Он чувствовал, что силой половиннойЕму не одолеть Зораба.И в ярости с собой он говорил:«Он жить не должен; им в видуИрана был я опозорен;Он смел коленом стать на грудьУпавшего к ногам его Рустема;И им к постыдному обмануРустем, дотоле беспорочный,Был приневолен, чтоб спастиСвою обруганную жизнь.Не потерплю, не потерплю,Чтоб на одной земле со мноюХоть миг один мог продышатьСоздатель моего позора».

II

Так думал он, вступая в глубинуУтесистой, пустынной дебри.Там на престоле скал мохнатыхСидел могучий дух. И он увидел,Что кто-то мрачный, озираясьПо сторонам, ущельем шел;И понял дух, что путникИскал свиданья с ним; густою мглойБыла его покрыта голова,Как шлемом; он дохнул, и мглаСлетела с головы; и духСтал видим, хмурый и туманный;И он спросил: «К кому пришел ты?» —«К тебе, — ответствовал Рустем. —Я узнаю тебя; ты все таков же,Каким давно на этом местеСо мною встретился впервые;Не устарел, не поседел; а тыМеня узнал ли?» Темный духОтветствовал: «С трудом; ты сталИ стар и сед. Скажи ж, зачем тебяТвои хилеющие ногиВ мою пустыню принесли?»Рустем сказал: «Отдай обратноМою мне силу. Я донынеДоволен был одним ее участком;Теперь она нужна мне вся.Отдай мне, дух, ее излишек,Оставленный тебе на сохраненье».Дух отвечал: «Рустем, навекиТеряет силу человек,Когда она его сама с годамиМедлительно, неудержимоИ невозвратно покидает;Но ты свою мне силуВо цвете лет по доброй волеНа сбереженье отдал сам —И мной тебе она сбережена;В груди гранита моегоЦелее, чем в твоей груди,Неизмененная, онаЛежит. Но для чего, Рустем,На плечи дряхлые своиТакой великий груз ты хочешьТак поздно возложить? Остерегись,Седой боец; ты на себяКладешь беду. Твое желаньеИсполнить я не отрекуся,И если ты решился твердоВзять от меня залог свой роковой,Возьми, но знай: возьмешь не на благое,А на губительное дело.Еще не поздно; мой советСпасителен; прими его, Рустем:Оставь свою в покое силу;Ты славных дел немало совершил —Доволен будь; страшуся я,Что на себя своим последним деломТы бедствие великое накличешьИ сам своею силойСвою погубишь силу».

III

Тем временем Зораб, с охотыНа место боя возвратясь,В недоумении стоял и озирался —Рустема не было. И он не знал,Дождаться ли его иль удалиться.А с неба день уж начиналСходить, и тени становилисьДлиннее. Но… Зорабов час ударил:Зораб остался; он подумал:«Соперник мой меняЗдесь долго утром ждал —Я вечером его дождаться должен.А вечер вышел не таков,Каким его нам утро обещало,И солнце село, в небесахЗарю кровавую оставя.Но где же он?..» И в этот мигНа зареве заката отразился,Как темный метеор, огромный стан Рустема;Зораб невольно содрогнулся.Как будто чародейной силойПреображенный, чудноБлистающий, помолоделый,Представился очам его Рустем.Он на него глядел в недоуменьеИ, не посмев спросить, где он так долгоПромедлил, шепотом сказал: «Должны лиМы продолжать? До наступленья ночиУспеем ли?..» — «Успеем», — перебилЕго слова Рустем сурово.И вышли — яростный отецНа сына с силою двойноюИ на отца оторопелый сынС полуразрушенною силой.Восходит день, когда нисходит ночь,Восходит ночь, когда нисходит день, —Так и теперь настал черед Рустему.Вечерней мглою затянувшись,День удалившийся простерПолутуманное мерцаньеНад местом бедствия и крови;Два воинства стояли тамБезмолвными свидетелями боя.Но как он был? И что свершилось?Того ничье не зрело око…Они сошлись — и вмиг всему конец;Рустем рванул — Зораб упал к его ногам;Рустем давнул — и в грудь ЗорабаГлубоко врезался кинжал.

IV

Зораб, смертельно пораженный,Сказал: «О ты, неверный обольститель!Такая ль от тебя наградаЗа то, что был ты мною пощажен?Ты небылицей о Рустеме,Ты именем Рустема жизнь мою,Как вор ночной, украл. Но будьТы птицей в воздухе иль рыбою в воде,Не избежишь, хотя и в гробеЛежать я буду, мщенья от Рустема,Когда раздастся всюду слух(А он раздастся скоро),Что здесь предательски зарезанТобою сын Рустема и Темины».От этих слов затрепеталРустем, как будто вдруг ударом громаПронзенный, с головы до ног.«Что говоришь ты, сын беды? —Воскликнул он. — Скорее отвечай:Кто твой отец?» — «Я сын Рустема и Темины, —С блеснувшей гордостью на бледномЛице сказал Зораб. —Отец мой страж Ирана многославный;А мать моя краса и слава Семенгама.И ею был сюда я посланОтыскивать отца, столь много летС ней разлученного. Чтоб могМеня Рустем признать за сына,Я должен был ему повязку, на прощаньеИм данную Темине, показать;И чтоб сберечь ее верней,Не на руке, а на грудиВсегда носил я ту повязку;Открой мне грудь — увидишь сам».Так говорил он; от страданьяДуша рвалася из Рустема.Дрожа как лист, одежду он раскрыл…И там (увидел он) сидел,Как жаба черная на белых розах,В груди кинжал, до рукоятиВ нее вонзенный, как в ножны.Его Рустем из раны вынул;И быстро побежала с жизньюСтруя горячей крови;И ярким пурпуром ееРустемова повязка облилася.Он побледнел, ее увидя,И глухо прошептал,Как будто задушенный:«Зораб, ты сын мой… я Рустем!»

V

И долго, ужасом окамененный,Смотрел он мутными глазамиНа сына. Вдруг он дико застонал…Так стонет тигр: в кусты залегши,Яримый жаждой крови, ждет он,Чтоб мимо бык из стада пробежал.Его когтям в добычу.И вдруг его единственный тигренок,Им в логе брошенный, шумяВ кустах, бежит: и на него,Слепой от голода, отец в остервененьеБросается, его когтямиНа части рвет и вдруг,Узнавши, кто так жалкоТрепещется под лапами его,Пускает стон, какого никогдаНе издавал дотоле, стонРазорванного сердцем тигра, —Таков был страшный стон Рустема;Так застонав, со всех он ног,Как будто вдруг убитый наповал,На сына грянулся. Всю память потеряв,Впервые сердцем сокрушенный,Недвижимым, окостенелымЛежал он мертвецом. Его холоднойРукою стиснутый, смертельно бледный,Смертельно раненный, лежал с ним рядом сын;Еще его лилася кровь,Еще приподымало грудь емуДыхание; он чувствовал, он видел;Он радовался, умирая,Что близко был отец,Его отец, его убийца,Которого так жадно он желал,Так силился найти и наконец так страшноНашел… И он теперь (как наканунеЕму привиделось во сне)В его объятиях лежал с любовью детской.

VI

Тем временем, не видя ничего,В вечернем мраке оба войскаСтояли молча. Вдруг от места боевогоДошел до них протяжный стон;И все опять утихло;И каждый угадал,Что там беда великая свершилась.Но долго заглянуть тудаНе смел никто; когда же наконецНашлись отважные и подойтиДерзнули к месту роковому,Они сперва там встретили коней,Под деревом стоявших праздно.Увидя, что престол Рустемов — ГромБыл пуст, они пришли в великий ужасИ опрометью в станВсе бросились, крича: «РустемУбит! на Громе нет Рустема!»Тогда нашел на войско трепет;Как море в бурю, тяжко, глубокоОно заволновалось; страшныйМятеж в нем загремел;И шумною волноюОно все хлынуло вперед.Но прежде чем оно прийти успело к месту,Достиг туда его далекий шум;И им Рустем близ сынаОт сна смертельного к смертельному страданьюБыл пробужден; и тяжкоОн застонал — но тихим словом сынЕго смирил. Последнее дыханье,Последний свет души своей он со́брал,И на его бледнеющих устахЧуть слышною музы́кой зазвучалаПрискорбно-сладостная речь;И тихо речь лилась,Как теплая, слабеющая кровь,Все медленней бежавшая из груди.

VII

«Отец, пока еще во мнеЕсть жизнь, пока еще оттудаНикто не подошел — к моим словамСклони твой слух. О! лучшее из них,Мое сладчайшее, мной в первый разПроизносимое на свете слово:Отец! произношуВ последний жизни час; им горечь смертиУслаждена; за гордое желаньеПо славе подвигов достойнымРустемовым назваться сыномИ за надежду некогда с ним вместеНад всею властвовать землею,Которой сам теперь я стал подвластен,Недорого я заплатил. О чем же,Рустем, крушишься? О! не плачь!Не ты, не ты меня убил;В утробе матери на тоЯ был звездами предназначен;На то и Синд напрасно еюБыл послан, чтоб отца мне указать;На то и ты был должен Синда ночьюУбить, чтоб уж никто не могНас вовремя друг с другом познакомить.Когда молва о гибели моейДо милой матери достигнет,Заплачет жалобно о сынеБез жалоб на отца она.Ты ей пошли мои доспехиИ возврати повязку роковую,Напрасно данную тобою ей,А ею мне; позволь, чтоб БаруманНазад отвел мои дружины с миром,Они сюда пришли за мноюИ без меня в сраженье не пойдут;Не мсти Хеджиру за упорство,С каким он, вопрекиМоим всем просьбам и угрозам,Тебя назвать отрекся… Ах! о томЯ умолял напрасно и тебя;Пускай вполне останутся ГудерсуЕго все восемьдесят сыновей,Тогда как твой единственный лежатьЗдесь будет мертвый; пусть владеетХеджир и Белым Замком;Пускай и дева красоты,Представшая очам моим как сон,Гурдаферид себя отдаст Хеджиру,Но слово данное исполнит:Оплакать мой безвременный конец.Мое же тело повелиОтнесть в Сабул и положитьТуда, где все положеныМои прославленные предки;А здесь пускай раскинут надо мноюРустемов царственный шатер.Так навсегда с землею я прощаюсь…Пришел как молния; ушел как ветер…А ты, Рустем, в последний раз теперьНа отходящее дитя свое взгляниИ прежде, чем оно утратит силу слышать,Промолви вслух: Зораб, ты сын Рустема».

VIII

Так, умирая, говорилПрекрасный юноша. Рустем молчал;Напрасно силился устаОн растворить, они загвожденыЖелезной судорогой были.И молча он смотрел, как тихо гаслаВдруг догоревшая лампада.Так на последнюю струюЗари вечерней смотрит путник;Когда ж и след ее на небесахИсчезнет, одинок в пустыне темнотыОн остается, и емуУж никакое на путиНе руководствует сиянье —Так для Рустема жизни светС душой Зораба гас навеки.Тем временем и гром и шумДружин бегущих приближался;Рустем в расстройстве скорбиНеистово от сына поднялсяИ к войску выступил навстречу,Окровавленный, весь в пыли,С могильной бледностью лица,Обезображенного горем.Его никто в Иране столь ужаснымНе видывал… но громозвучным крикомПо войску радость пробежала,Когда пред ним Рустем, живой, явился.Такой подъемлет крик дружина,Увидя над собой внезапноСвою хоругвь, спасенную из рукЕе схватившего врага:Она изорвана в лохмотье,Но спасена. Так все заликовалоРустема встретившее войско.И, став пред ним, растерзанный печалью,Томимый гордостью, волнуемый стыдом,Рустем сказал: «Сюда, вожди Ирана,Сюда, вельможи Кейкавуса!Смотрите все, какую службуРустем Ирану отслужил;Вот он лежит, вам грозный богатырь;Моей рукой разрушен страх Ирана.Я много бо́ев совершил,Я бился днем, я бился ночью,Но никогда еще я не принесТакой, как ныне, жертвы славе:Смотри, Иран! Рустем своей рукоюЗдесь за тебя убил родного сына».Так говорил Рустем, и голосЕго не трепетал; и были сухиЕго глаза; и был он страшно тих.Тогда они увидели в кровиПростертого героя молодого;Еще за час цветущий, как весна,Прекрасный, как живая роза,И полный силы, как орел, —Теперь он перед их очамиЛежал безгласный, недвижимый,Покрытый бледностию смерти.Рустем взглянул ему в лицо…«Еще он жив! — воскликнул он. —Скорей гонца отправьте к шахуМолить, чтоб мне прислал немедляТри капли чудного бальзама,Все исцеляющего раны,Который он всегда с собой имеет…Три капли, чтоб спасти Зораба,Чтоб милый сын мне жив остался».

IX

На крыльях к шаху прилетелГонец и так сказал: «РустемУбил Зораба, но ЗорабРустемов сын; о нем отецРыдает горько, и его печальюВсе пораженные рыдают; имиК тебе я прислан, шах державный,Молить, чтоб ты благоволил немедляТри капли дать бальзама,Который при себеВсегда имеешь;Три капли, чтоб спасти Зораба,Чтоб жив Рустему сын остался».Но шах ответствовал на это,Не торопясь: «Благодаренье богу!Рустем спасен, а враг лежит убитый;Ему покойно; я тревожитьЕго не стану: всем моим бальзамомПожертвовать готов я для Рустема;Но капли дать не соглашусь для турка.Ирану и одной уж силыРустемовой довольно через меру;Когда же с ним такой могучийСоединится сын, их обои́хНе выдержать Ирану.Но если так Рустем желает,Чтоб я в беде ему помог,Пускай свою отложит гордость,И сам сюда придет,И просит милости у шаха на коленях».Гонец, увидя, сколь упоренБыл царь, не стал терять без пользы словИ поспешил с его ответомК Рустему. При таком жестокомОтказе вся пришла в волненьеДуша Рустемова; борьбаМеж скорбию и гордостию в нейТакая началась, что парОт головы богатыря поднялся;Он судорожно трепетал;Не мог пойти, не мог остаться;Но наконец перед судьбоюСмиренно голову склонилИ в землю пасть за сына перед шахомПошел… но десяти шагов переступитьОн не успел, как уж егоНастигла весть: все кончилось; ЗорабуТеперь ничто не нужно, кроме гроба.

Книга десятая