Дом Безгласия - Джеймс Дашнер

подождал. Подождал, пока он объяснится.

Отец заговорил. В глазах плескалось искреннее страдание.

– Обряд Пробуждения исполняется уже двести лет, сынок. И не думай, что я могу его контролировать. Мы и Гаскинсы заключили пакт, и он худо-бедно действовал до тех пор, пока ты и Андреа не набросились на Коротышку. В ту ночь я отрезал его язык и принес сюда, надеясь, что как-нибудь сумею найти способ разорвать цепь. Однако все, чего я добился, – это еще больше озлобил Дикки. И с тех пор он жаждал мести.

Я дышал часто и поверхностно; грудь ходила ходуном. Отец продолжал говорить. Признания извергались стремительным потоком.

– Мы прокляты, Дэвид, прокляты так давно, что никто и не помнит, когда все началось. И две наших семьи помогали друг другу нести этот груз, до тех пор, пока мой отец не испортил все, не разорвал цепь. Мне не оставили выбора – только исправлять его ошибки, платить дань. Мне пришлось проделывать с тобой ужасные вещи, иначе они расправились бы со всей нашей семьей; спустя много лет я позволил Дикки вновь переложить проклятие на нас – вернуть нормальный ход вещей, восстановить баланс. У меня не было выбора, сынок! Я хотел только добра. Я желал добра своим детям в долгосрочной перспективе.

Я спросил дрожащим голосом:

– А как же Уэсли? Почему ты позволял вытворять с ним эти мерзости? Как ты мог сидеть и смотреть, как ему промывают мозги, побуждая зверски убивать невинных людей? Как? – я почти кричал. Ярость буквально опустошила меня; даже стоять на ногах было тяжело.

Лицо отца ожесточилось.

– Потому что ты мой сын. Не он.

Вот оно что. Я отпрянул и сел на пол, уронив голову на руки. За ночь мое сердце очерствело, стало совсем хрупким; теперь оно наконец не выдержало и разбилось на кучу зазубренных осколков. Отец – сумасшедший. Он лишился рассудка, если вообще когда-либо его имел. Он несет сплошную бессмыслицу, и значит, все произошедшее – кошмары моего детства, ужас последних дней – результат его сумасшествия. Сумасшествия, за которым тянется кровавый след.

Я оплакивал его, себя, Уэсли, всю нашу семью.

За спиной раздался звон разбитого стекла. Сперва я ничего не понял. Был просто не в состоянии встать и посмотреть. А затем послышались булькающие звуки.

Я уже знал, что увижу.

Отец разбил банку и перерезал себе горло осколком.

Он лежал на спине, кашляя и задыхаясь. Кровь била фонтаном. Я наклонился, понимая, что ничего не смогу сделать. Однако все же попытался заткнуть рану ладонью.

Отец встретился со мной глазами и выкашлял последние слова:

– Ну вот… теперь проклятие снято… навсегда.

Моя ладонь непроизвольно сместилась. Я сдавил его горло в попытке уничтожить все, что заключала в себе эта хрупкая плоть. Он умер бы в любом случае, однако я почти уверен, что ускорил процесс.

Взгляд отца затуманился, и жизнь покинула тело с последним вздохом.

Я закрыл глаза. Осталась одна цель. Буду жить ради Андреа. Ради детей. Ради спасения Уэсли.

Вдалеке завыли сирены.

Глава 28

Июнь 1990 года

Прошел год с того дня, когда Коротышку Гаскинса, лишенного языка, отправили в тюрьму. Если не считать конфиденциальных показаний под присягой, я не следил ни за развитием событий, ни за судом и вообще ни за чем, что имело отношение к самому ужасному человеку, которого когда-либо знал. Мама больше не упоминала его имя, а отец очень изменился; однако перемены в нем я смог осознать, лишь глядя сквозь призму минувших десятилетий. Он так и не стал прежним; впрочем, у меня не осталось четких воспоминаний, каким он стал.

Андреа с матерью решили перебраться в Колумбию, и, хотя оттуда был всего час езды на машине, сердце подсказывало – и я, и она нечасто воспользуемся случаем, чтобы увидеться. Это причиняло боль.

Мы сидели за стойкой в кафетерии аптеки «Рексолл» – решили попрощаться и в последний раз выпить вместе кофе. Отъезд был назначен на завтра.

– Ты будешь вспоминать меня? – спросил я.

Андреа отпила глоточек.

– Разумеется. Не реже раза в неделю.

– А я буду вспоминать тебя раз в день. Без труда.

– О-о. Как мило.

– Ага. Еще бы. Вот такой я правильный.

Она закатила глаза.

– Даю тебе полгода. Через полгода будешь сидеть на унитазе, читать телепрограмму и задумаешься… Как же звали ту девчонку? Аманда? Анжела? Антилопа?.. Ух ты, сегодня «Придурки из Хаззарда», повторный показ! Как бы не пропустить.

– Может, ты и права. Что тут скажешь?

Андреа поставила чашку и повернулась ко мне, внезапно так посерьезнев, что я не знал, как себя вести.

– Я никогда тебя не забуду, Дэвид, и всегда буду любить. Всегда.

– Аналогично. – Я слегка поперхнулся. – Всегда.

Она обняла меня. Я тоже обнял ее.

Наконец мы оторвались друг от друга. Андреа взяла чашку и отпила кофе.

– Если бы не Коротышка, мы наверняка бы когда-нибудь поженились.

– Ты серьезно?

Даже спустя годы меня по-прежнему удивлял этот разговор.

– Да. Только из-за него мы теперь навсегда останемся просто друзьями. То есть как бы между нами возникла связь, которая совсем не вяжется с образом влюбленных голубков и тому подобной белиберды. Мы просто друзья. Самые лучшие. Коротышка посеял мрак внутри нас, а это не тот фундамент, на котором строится вечная любовь.

– Уф. – Я понял, что полностью согласен с подругой, хотя сам нипочем не додумался бы до такой формулировки. – Значит, у нас есть еще одна причина ненавидеть этого сукина сына, как сказал бы Дед.

Подруге понравилось – она улыбнулась, широко и искренне.

– Кто знает. Возможно, когда мы одряхлеем, то в конце жизни попадем в один дом престарелых. И вот тогда я выйду за тебя.

– Ты будешь по-прежнему сексуальна. И я тоже. Представь себе: поцелуи взасос в инвалидных колясках! Мы с тобой станем самой сексуальной восьмидесятилетней парой в мире.

– Может, у нас появятся младенцы. Старые.

– Убей не пойму, о чем ты.

– Думаешь, я сама понимаю?

Она рассмеялась. И рассмешила меня.

– У нас с тобой было чертовски много хорошего, – сказал я. – И надеюсь, мы сможем забыть все это дерьмо. Коротышку Гаскинса и остальных придурков с пластиковыми мешками на головах.

– Вряд ли. Но мы справимся. Обязательно.

Она взяла мою руку. Минуты шли.

– Я уже несколько недель в ужасе, – пробормотал я. – Серьезно. Как я скажу тебе «прощай»? Мне реально больно.

Она кивнула.

– Мне тоже.

Мы некоторое время сидели молча и пили кофе, чтобы убить время. Странное ощущение. Я не хотел, чтобы наше последнее свидание кончалось,