Механизм сталинской власти: становление и функционирование. 1917-1941 - Ирина Павлова

Нижестоящие руководители, назначенные непосредственно из Центра или по согласованию с ним, должны были проводить эти директивы в жизнь. «...Мы все, и я, в частности, – говорил на февральско-мартовском 1937 г. пленуме ЦК секретарь Одесского обкома ВКП(б) Е.И. Вегер, – привыкли относиться к директивам ЦК как к таким документам, на реализацию которых надо приложить все усилия, все умение, все способности»[939]56.

В постсоветской историографии такая система управления получила название административной, или административно-командной. Термин был введен в научный оборот Г.Х. Поповым в его рецензии на роман А. Бека «Новое назначение»[940]57. Появление этого термина следует отнести к гораздо более раннему времени. Он употреблялся для характеристики советской экономической системы еще в начале 1920-х гг. Так, один из выступавших 4 июля 1922 г. на заседании объединения деятелей русского финансового ведомства за границей, которое обсуждало вопрос о финансовом положении советской России, сделал следующий вывод: «Большевистская административная система (выделено мною. – И.П.) никогда не служила настоящим государственным целям, а была аппаратом для бандитского использования сохранившихся ресурсов и эксплуатации населения»[941]58. К этому надо добавить, что эта система власти действовала под лозунгом борьбы за социализм. «Строим социализм, товарищ Сталин, – сообщал Р. Эйхе Сталину. – Из Сибири каторжной делаем Сибирь социалистическую...»[942]59. Действительные контуры того будущего, во имя которого осуществлялась гигантская мобилизация ресурсов, шло укрепление режима и милитаризация страны, определяли единицы, находившиеся на самом верху властной пирамиды. Все в СССР, в том числе и самые высокопоставленные сталинские назначенцы, были пешками в игре, задуманной и проведенной властью.

Вместе с тем, как справедливо заметил Ю.Н. Давыдов, термин «командно-административная система» скрадывает кровавую суть этого, тоталитарного типа господства, который «отличается от всех иных, включая и авторитарный, тотальным, то есть всеобъемлющим, характером подавления индивида, абсолютным угнетением его личности»[943]60.

Главная акция сталинской власти, названная «коллективизацией», была настолько жестокой по своему характеру, что и спустя десятилетия трудно без эмоций читать документы, раскрывающие трагедию деревни. Сегодня имеется уже большое количество художественной, мемуарной и научной литературы, а также документальных публикаций, воссоздающих историю борьбы, которую сталинская власть вела с крестьянством, «решительно выкорчевывая корни капитализма»[944]61. Известно, что не все партийные работники, проводившие коллективизацию, оставались безучастными к судьбам людей. Некоторые не выдерживали и сходили с ума. В письме С. Орджоникидзе от 25 февраля 1930 г. ответственный работник ОГПУ В.А. Балицкий сообщал, что на Украине (Одесский, Николаевский, Херсонский округа) раскулачивали «и глубоких стариков и старух, беременных женщин, инвалидов на костылях и т.д.» и что некоторые коммунисты и комсомольцы «отказались от проведения раскулачивания, а один комсомолец сошел с ума при проведении этой операции»[945]62.

Но в целом сталинские назначенцы справились с задачей, поставленной властью. Нарком юстиции Н.В. Крыленко, выступая 21 апреля 1930 г. на заседании Сибкрайкома в Новосибирске, сказал, что «речи о том, будто бы там имеется какое-то сопротивление, нежелание исполнять наши директивы – об этом и речи быть не может. Это сломлено, и безусловно такого нежелания нет. А есть у некоторых товарищей только непонимание. Но это меньшинство, а у большинства есть и понимание»[946]63. Конечно, низовым работникам было труднее, чем вышестоящим руководителям типа первого секретаря Сибкрайкома Р. Эйхе, рассуждавшего на совещании секретарей окружных комитетов партии в январе 1930 г.: «Я думаю, что поворот, который делает партия, можно сравнить хотя бы с Октябрьской революцией. Мы ставим перед собой задачу ликвидировать около 5 % кулацких хозяйств. Только в Сибири мы насчитываем около 100 тыс. кулацких хозяйств, а по Союзу, если считать кулаков вместе с семьями – мы будем иметь около 7–8 млн. человек. Класс капиталистов и помещиков был экономически мощнее, но по количеству – это была горсточка. А здесь мы имеем миллионы капиталистов...»[947]64. Слова Эйхе являются убедительным свидетельством того, что представители партийно-советского руководства 1930-х гг. вполне сознавали характер и масштаб «коллективизации» – они не только сознательно шли на уничтожение миллионов, действуя по спущенной «сверху» разнарядке, но и откровенно говорили об этом в своем кругу.

Однако «насаждение» колхозов не решало автоматически, как это представлялось правящей верхушке, проблему хлебозаготовок. И хотя в результате проведения коллективизации весь заготовленный хлеб находился в полном распоряжении государства, этот хлеб надо было еще взять. Проблема осложнялась тем, что с «коллективизации» начался стремительный процесс раскрестьянивания, отчуждения колхозников от процесса и результатов своего труда, их нежелания работать на колхозной земле. Этими фактами переполнены документы 1930-х гг.[948]65 К настоящему времени ясно, что голод, начавшийся еще в 1930 г. как непосредственный результат коллективизации и особенно обострившийся в 1932– 1933 гг., явился прямым следствием борьбы власти с крестьянством. В этой борьбе были и отступления, и наступления власти. Политбюро отступало неоднократно – в качестве таких отступлений можно рассматривать решения о семпомощи Украине от 19 апреля 1932 г., о продовольственной ссуде в 24 тыс. т колхозам Западной Сибири от 21 апреля, о завозе хлеба на Украину от 5 июня, о сокращении плана хлебозаготовок на Украине на 40 млн. пудов от 17 августа 1932 г. и на 70 млн. пудов от 30 октября, на Северном Кавказе на 37 млн. пудов от 29 сентября и на 22 млн. пудов от 3 ноября, о сокращении экспорта хлеба из урожая 1932 г. со 165 до 150 млн. пудов от 20 октября 1932 г.; о семенной и продовольственной помощи колхозам и совхозам Северного Кавказа и Украины от 18 февраля 1933 г., а также Нижней Волги, Средней Волги и Казахстана от 2 марта, о дополнительной семссуде Северному Кавказу и Украине от 16 апреля 1933 г.[949]66

Представители правящей верхушки сознавали нежелание крестьян работать на «ничейной» земле. Вот строки из письма Ворошилова, который, проехав летом 1932 г. по территории Украины и Северного Кавказа, под впечатлением увиденного писал Сталину: «На протяжении всех 110 км видишь тяжелую картину безобразной засоренности хлебов. Правда, есть отдельные, буквально оазисы с малой (относительно) засоренностью, но, как правило, Северный Кавказ переживает величайшее бедствие... Климатические условия текущей весны и лета на Северном Кавказе были исключительно благоприятны. Мы должны были получить превосходный урожай, а получили в лучшем случае средний, если не хуже.

Проезжая Украиной, наблюдал (из окна вагона) поля. Та же, правда, несколько меньшая, но все же безобразная засоренность хлебов. Уборка в то время уже началась, но дело шло вяло, не споро и совсем не характеризовало горячей поры жатвы...

Просто болит душа, – писал Ворошилов, – и я не знаю, что предпринять, чтобы заставить народ по-другому, по-нашему, по-социалистическому относиться к делу, к своим обязанностям»[950]67. Вот эти ключевые слова «мы» и «заставить» из письма Ворошилова чрезвычайно точно отражают намерения власти. Поэтому она не только отступала, но и наступала, о чем свидетельствуют решение Политбюро от 21 ноября 1932 г. «о выселении из районов Кубани в двухдневный срок двух тысяч кулацко-зажиточных семей, злостно срывающих сев»; решение от 22 ноября 1932 г. предоставить ЦК КП(б)У «в лице специальной комиссии в составе тт. Косиора С., Реденса и Киселева (ЦКК) на период хлебозаготовок право окончательного решения вопросов о приговорах к высшей мере наказания с тем, чтобы ЦК КП(б)У раз в декаду отчитывался о своих решениях по этим делам перед ЦК ВКП(б)»; решение о выселении с Нижней Волги «двух тысяч единоличников с семьями, а также колхозников, исключенных за злостный саботаж выполнения задания по засыпке семян» от 20 февраля 1933 г. и др.[951]68. В этом же ряду находится постановление ЦИК и СНК от 7 августа 1932 г. об охране имущества государственных предприятий, колхозов и кооперации и укреплении общественной (социалистической) собственности; решение Северокавказского крайкома, принятое по директиве ЦК ВКП(б) о хлебозаготовках и севе на Кубани, направленное на места 9 ноября 1932 г. лично Сталиным вместе с решением о чистке сельских парторганизаций на Северном Кавказе, а также постановление ЦК ВКП(б) и СНК Союза ССР от 14 декабря 1932 г., обязывавшее ЦК КП(б) Украины, Северокавказский крайком, СНК Украины и крайисполком Северокавказского края решительно искоренить «контрреволюционные элементы путем арестов, заключения в концлагерь на длительный срок, не останавливаясь перед применением высшей меры наказания к наиболее злостным из них»[952]69.