По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии - Артем Драбкин

А немцы, как мы потом узнали, даром времени не теряли, БДБ (быстроходные десантные баржи) вылавливали наших моряков из воды и брали в плен.

К берегу на мелкосидящих посудинах пристало еще несколько спасшихся, один стал утверждать, что лично видел, как комбриг был убит, а другой заявлял, что видел, как немцы сняли комбрига и замполита с разбитого катера. Одним словом, каждый показывал свою осведомленность. А немцы действительно выпустили в море, кроме боевых кораблей, несколько мелких судов, выглядевших как рыбацкие сейнеры, на которые вместе со своими солдатами посадили власовцев или полицаев, и с борта этих судов они кричали по-русски в темноту: «Братки, плыви сюда, тут свои! Ребята, быстрей!», и уцелевшие, болтающиеся на волнах и шатких самодельных плотах, измученные люди шли на эти голоса, не подозревая, что это — плен…

Всех, вернувшихся из керченского ада, мокрых, голодных, измученных, продрогших (декабрь!), — отправляли на обогревательный медицинский пункт, где раненым оказывалась медпомощь, людям меняли обмундирование и белье на сухое, укладывали на нары и давали возможность отдохнуть…

За время этого злополучного десанта, всего за несколько дней, мне и моим подчиненным, медикам 83-й бригады, пришлось принять, обработать и эвакуировать около 350–400 раненых, не считая тех, кого отправляли без регистрации и даже без обработки.

В событиях тех декабрьских дней, в этом маленьком отрезке большой, долгой и кровопролитной войны, отразилась вся глубина великой трагедии в сочетании с беспримерным героизмом и самопожертвованием наших пехотинцев и моряков.

На керченском берегу бригада потеряла своих самых лучших и смелых бойцов.

Среди них был мой товарищ, командир разведроты Кондратович. В десанте у озера Соленое он шел со своими разведчиками в первом эшелоне, был ранен, но выполнил поставленную задачу — подавил огневые точки немцев, дав возможность высадиться основным силам. В темноте на нейтральной полосе остался наш раненый матрос — разведчик, вынести его не смогли, как ни пытались, и уже когда стало совсем светло, Кондратович встал в полный рост и пошел на нейтральную полосу, стал сам вытаскивать раненого. Ошеломленные таким героическим поступком немцы не стали по нему стрелять. Когда бригада стала готовиться к высадке в Керчь, Кондратович, узнав об этом, с рукой на перевязи, сбежал из госпиталя, высадился со своими бойцами на Митридат и там геройски погиб…

— Сколько времени понадобилось, чтобы привести бригаду в боевую готовность после декабрьских событий?

— Бригада почти не имела передышки. Батальоны заняли отведенный им рубеж обороны на Керченском плацдарме и продолжали выполнять свою боевую задачу. Пополнение, которое прибывало к нам, было неоднородным. Вместо моряков или пролетарской молодежи к нам прислали людей среднего и пожилого возраста, которые ранее не имели боевого опыта и среди которых было много уроженцев Закавказья, в основном из Азербайджана. Оборонительный рубеж одной из рот был на высоте 164,5, правым флангом упирался в урез воды Азовского моря.

Единственным подходом к этой роте была очень узкая, сильно пересеченная полоска берега вдоль уреза воды, который находился под постоянным огневым контролем немцев, и доставка на высоту боеприпасов, воды и продовольствия, а также эвакуация раненых проводились только ночью. Передовой пункт приема раненых был выдвинут на максимально близкое расстояние от передовой, в рыбачий поселок Юраков Кут. Жителей в этом поселке почти не было, и в опустевших домах и постройках расположились, хорошо замаскировавшись, тыловые подразделения бригады.

Дома в поселке располагались в два ряда и хорошо просматривались противником с господствующих высот, не говоря уже о воздухе и море.

Почти все время я находился в поселке, организовывая по ночам эвакуацию раненых из Юракова Кута. А немецкие артиллеристы постоянно били по поселку, тренировались в меткости стрельбы по неподвижным целям, развлекались. Иногда стреляли прицельно только из одного или двух орудий, что легко было определить по темпу стрельбы и характеру попаданий. После 2–3 выстрелов получалась вилка, и следующий снаряд обязательно точно попадал в очередной дом, стоящий на улице. Так, последовательно, немцы шерстили ряды домов. Очередная серия выстрелов была перенесена в ряд, на котором стояли дома, в которых лежали раненые. Мы с ужасом ждали, когда прилетит наш снаряд. А нетранспортабельных раненых ведь не вытащишь днем в вырытые щели и окопы, любое движение на улице сразу заметят немецкие артнаблюдатели, и будет еще хуже. Вокруг все горит, и такие мысли в голове… не о себе думаешь, а как спасти раненых… Иногда спасало какое-то чудо. Пара снарядов разрывается во дворе дома, в котором я нахожусь, следующий снаряд поджигает стоящий вплотную сарай, и ждем очередной выстрел, которым нас обязательно накроет прямым попаданием… но тут стрельба внезапно прекращается… Немцы натешились…

В начале февраля 1944 года меня вызвал к себе начальник Военно-медицинского отдела заново сформированной Приморской армии, генерал-лейтенант медслужбы Николай Иванович Завалишин, с которым я уже был неплохо знаком, он предложил мне новую должность — начальника госпиталя. Я ответил, как принято в таких ситуациях, что готов выполнить любой приказ, хотя уходить из бригады не хотел. Неожиданно я услышал знакомый голос главного хирурга армии профессора Сельцовского: «А вы, вообще, член партии?» — «Нет». — «Так как же вы будете руководить коллективом, где есть парторганизация и проводятся партийные собрания, на которых вы даже не сможете бывать?!.»

Мне хотелось спросить у Сельцовского, с каких пор его, известного хирурга и автора применяемой в армии противошоковой жидкости, интересует партийность военврачей и какое ему до этого дело? — но сдержался. Вернулся в бригаду, которая вела позиционные бои на правом фланге Приморской армии. На нашем участке были очень трудные условия, и тут возникла следующая ситуация. Потери бригады пополнялись в основном, как я уже сказал, солдатами, призванными из южных республик, которые плохо переносили холода, отсутствие воды и пищи по несколько суток и другие фронтовые невзгоды. Многие из этого пополнения, для того чтобы попасть с передовой в госпиталь, занимались самоповреждениями, и если с самострелами мы быстро расправлялись, то с искусственно вызванными заболеваниями и другими хитроумными приемами справиться было несколько труднее.

Поток истинно больных дизентерией (в зимнее время!) нарастал за счет тех, кто вызывал поносы всякими ухищрениями.

Я докладывал об этом командиру бригады и начальнику медслужбы армии, однако помощь начальства ограничилась только советами. Заместителем командира бригады по тылу на тот момент был один непроходимый дуб, которому на все было наплевать, он даже не пытался организовать обеспечение бойцов на передовой водой и горячим питанием, а усилий одной медслужбы оказалось недостаточно. Но что можно было сделать, когда на передовой бойцы жили, ели и оправлялись в одном окопе или воронке, а воду для питья добывали там же, из талого снега… Приехала комиссия из штаба армии и, выяснив все и разобрав все промахи, сделала свои организационные выводы, наказав командный состав бригады. Комбригу был объявлен строгий выговор, мне — тоже, а заместитель командира бригады по тылу был понижен в звании и в должности.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});