Балатонский гамбит - Михель Гавен

— Ну, конечно, мама. Как можно?

— Ой-ой, — Маренн покачала головой. — Ладно. Я отпущу его на час и скажу твой номер телефона, он тебе позвонит и, думаю, с большим удовольствием составит тебе компанию.

— Спасибо мама, — Джилл допила кофе и чмокнула Маренн в щеку.

— Фрау Ким, — в коридоре послышался голос де Криниса. — Я вас жду. Здесь накопилось столько дел.

— Да, я иду. Макс. Все, Джилл, поезжай. До вечера.

— Доброе утро, профессор, — Джилл выскользнула из ее кабинета, и пока Макс не вошел, Маренн прижалась щекой к букету из белых роз, глубоко вдохнув их сладковатый запах, потом достала из кармана кителя золотое кольцо с алмазной резьбой и надела его на безымянный палец. Больше она ничего не будет скрывать. Но и объяснять особенно — тоже.

— У вас тут сад, фрау Ким, — на пороге показался де Кринис. — Благоухание на весь госпиталь. Вы меня познакомите с нашим новым сотрудником? Алекс сказал, это вы его привезли.

— Да, конечно, — Маренн с готовностью кивнула. — Мне это особенно приятно, потому что, по словам доктора Грабнера, он уже проявил себя с самой лучшей стороны. Алекс доволен. А что с эвакуацией, Макс? — поинтересовалась она, выходя вместе с профессором из кабинета. — Уже поступило распоряжение Главного управления?

— Пока нет, но Гербхардт настаивает. Я ждал вас, мы должны это срочно обсудить. Мне надо представить ему наши предложения.

23

— Мама, они рвут знамена и перевязывают ими раны, это ужасно! — Джилл вбежала в ее кабинет на Беркаерштрассе, когда на следующий день рано утром после разговора с бригадефюрером Маренн собиралась возвращаться в Шарите. — Мама, это невозможно представить!

Джилл выглядела растерянной.

— Подожди, сядь, — Маренн усадила ее в кресло, налила в стакан воды из графина, протянула дочери. — Пожалуйста, выпей. Что случилось? Кто рвет знамена? Откуда ты все это взяла?

— Мне сказал Ральф. Только что. Дивизии «Лейбштандарт» и «Гитлерюгенд» разбиты в Венгрии, они отступают, их громят по частям, они рвут знамена и перевязывают ими раны. Большевики уже стоят под Веной.

— Ральф нашел, что тебе сказать.

— Мама, он потрясен.

— Я понимаю, что он потрясен. Он сам служил в «Лейбштандарте», у него там много товарищей. Однако потрясать тебя совершенно необязательно. Разве он не знает, какая ты впечатлительная? — она протянула руку к столу, взяла новую пачку сигарет, но некоторое время никак не могла разорвать ее, пальцы дрожали.

— У меня есть, — Джилл положила перед ней уже начатую пачку.

— Спасибо, — Маренн взяла сигарету, закурила.

— Что будет, мама? — Джилл неотрывно смотрела на нее.

— Пожалуйста, успокойся и возьми себя в руки, — Маренн подошла, положила руку на плечо дочери. — Никто не должен знать, как нам трудно. Всем. Никому не надо подавать вида. Это должно стать правилом. Если это действительно так, то это делается только для того, чтобы знамена не доставались врагу. Это благородно, так должно быть.

— Но ты когда-нибудь видела такое?

— Нет, никогда. Но думаю, что нам обеим — и тебе, и мне, еще придется все это увидеть не раз.

— Но что нам делать, мама?

— На данный момент спокойно заниматься своими делами. Возвращайся на свое рабочее место. У тебя что, нет работы?

— У меня очень много работы.

— Вот иди и занимайся ею.

— А дальше?

— А что дальше? Дальше нам надо готовиться защищать свой дом, это ясно, — Маренн подошла к окну, взглянула на свежую зелень, распушившуюся на кустах сирени вокруг здания. — Эта весна будет особенной. Особенно жаркой, — она грустно улыбнулась.

— Защищать свой дом, — Джилл встала и подошла к ней. — В Грюнвальде?

— В Грюнвальде, здесь, на Беркаерштрассе, здесь тоже наш дом. В Шарите. Разве у нас есть что-нибудь другое? — Маренн повернулась и внимательно посмотрела на нее.

— Но бригадефюрер сказал, что мы, возможно, поедем в Версаль?

— Кто это поедет в Версаль? — Маренн с недоумением взглянула на нее.

— Мы с тобой, он так сказал.

— Вальтер желает нам добра, — она вздохнула. — Но ты сама согласна поехать в Версаль? Ты оставишь Ральфа? Он будет погибать здесь, в Берлине, а ты поедешь в Версаль? Ходить на танцы с каким-нибудь французским маки, а какая, собственно, разница? К тому же нас с таким же успехом могут повесить и в Версале. Там даже это проще сделать.

— Прости меня, мама, я не подумала, — Джилл растерянно пожала плечами. — Мы будем стрелять?

— Мы будем стрелять, иначе они расстреляют нас, и не надо впадать в панику.

— Я не умею. Так и не научилась.

— Женщины, дети, старики и вот такие очень хорошие девочки, как ты, — Маренн ласково прикоснулась к ее плечу, — будут находиться в надежном убежище. Стрелять им не придется.

— А ты? Ты будешь? — Джилл ждала, что она скажет, затаив дыхание.

— Я буду, — Маренн ответила совершенно спокойно. — До самого конца. До последней пули для себя и для тебя, если другого выхода не останется. Но это не значит, — она взяла Джилл за руку, — что сейчас надо все бросить и только ждать, когда это свершится. Возвращайся в приемную бригадефюрера и выполняй то, что тебе поручили, как обычно. Хорошо?

— Хорошо, мама, — Джилл кивнула и от волнения проглотила слюну.

— Пойдем, я тебя провожу.

24

— Они не выполнили мой приказ! — проходя мимо кабинета фюрера, она услышала его восклицания. — Они отступили раньше, до того, как им было позволено. И это дивизия, которая носит мое имя. Такого не было никогда. Они опозорили меня! Нарукавные ленты снять! Всех офицеров разжаловать, лишить всех наград! Всех! Вы слышите, Генрих, всех! — он обращался к Гиммлеру. — Не сметь больше именоваться «Лейбштандартом»! — фюрер пристукнул рукой по столу. — Так и сообщите Дитриху! Сегодня же! Немедленно!

— Фрау Ким, я жду вас, — Ева приоткрыла дверь своей комнаты. — Идите сюда. Я очень соскучилась по вас. Мне надо с вами посекретничать. Нам сейчас принесут кофе. Фрау Ким…

Но Маренн не шелохнулась. Она стояла в коридоре, точно оцепенев. Секретарь фюрера Траудль Юнге и его адъютант Гарри Менгесгаузен в недоумении смотрели на нее. Но она не обращала на них внимания, и на Еву — тоже. Она понимала, что что-то должна сделать, что-то очень важное. Но что? Что она может, отсюда из Берлина, когда он там, уже даже не на Балатоне, а где-то на подступах к Вене. Но отступиться, промолчать нельзя.

— Простите меня, фрейляйн, — она взглянула на Еву. — Я вам признательна за ваше приглашение, но мне надо срочно вернуться на Беркаерштрассе. Я заеду позже, если вы не возражаете?