Генералы и офицеры вермахта рассказывают. - В.Г. Макаров

Во второй части своего доклада он коснулся политических событий. «Сотрудничество англо-американцев и русских, — заявил Гитлер, — не может быть продолжительным и успешным, так как понятия коммунизм и капитализм не совместимы». Исходя из этого положения, Гитлер, как это было видно из его речи, надеялся на благоприятный исход войны. Окончив свою речь, Гитлер встал, пожал еще раз каждому из нас руку, и мы разошлись.

Недовольным и разочарованным я покинул Берхгоф. Беседа, которая произошла после этого с генералом от артиллерии Мартинек, характеризует это настроение.

Мы задавали себе вопрос, зачем нужно было нас с фронта приглашать в Берхтесгаден. Большинство награжденных ожидало, что Гитлер использует этот случай, чтобы каждый из присутствовавших поделился опытом прошедших боев. Ведь это были опытные офицеры, которых он вызвал к себе прямо с фронта. У подлинного полководца должен был бы пробудиться интерес к их нуждам и запросам.

«Видите, вот мы и получили представление о той невидимой стене, которая огораживает Гитлера», — были слова Мартинека. «Да, ответил я, — Гитлер не может и не хочет слышать о том, как выглядит действительность. Об этом позаботилась камарилья. Иначе генерал Шмундт не поучал бы нас так тщательно, о чем мы должны говорить во время свидания с Гитлером».

«По той же причине, вставил Мартинек, очевидно, Гитлер за последние 1,5 года прекратил свои поездки на фронт, а то какой-нибудь прямой человек мог бы заявить Гитлеру, что с таким военным руководством мы никогда не выиграем войну».

Я полностью поддержал Мартинек и добавил: «Я горько разочарован в поведении Гитлера. Он не дал ориентирующего указания о нашем поведении в тех тяжелых боях, которые, по всей вероятности, предстоят нам еще в этом году. Рассуждений мы от него наслышались достаточно, но едва ли их можно использовать. Чем все это кончится?».

При совершенно иных обстоятельствах мне пришлось встретиться с Гитлером год спустя. Русское весенние наступление 1945 года на Одере началось 14 апреля. 56-й танковый корпус, которым я тогда командовал, находился на участке Зеелов—Буков, западнее Кюстрина — участок главного направления русского наступления. Вскоре после начала русского наступления, в результате исключительно тяжелых боев, произошли прорывы на правом и левом фланге, обороняемого мною участка, а также в тылу корпуса. Связь с двумя соседними корпусами и с армией была прервана. Но корпусу удалось еще вести оборонительные бои и отступать на запад до внешнего кольца обороны Берлина.

21-го апреля я направил генерал-лейтенанта Фоигтсбергер, быв[шего] командира дивизии «Берлин», для установления связи с 9-й армией. Через двое суток Фоигтсбергер возвратился из-армии обратно и с большим волнением доложил мне следующее. Армия получила сообщение, что, якобы, я со своим штабом корпуса передислоцировался в Деберитц, западнее Берлина. В связи с этим Гитлер издал приказ о моем аресте и расстреле. Фоигтсбергер подчеркнул, что он в армии указал на невероятность подобной передислокации. Привезенный им из армии боевой приказ 56-му танковому корпусу гласил, что он должен связаться с левым флангом своего соседа справа.

То, что касалось меня лично, мне так и осталось вначале непонятным, но полученное боевое задание армии заставило сильнее забиться наши сердца, так как мысль о предстоящих боях в разрушенном городе угнетала нас.

Я совместно с начальником штаба — полковником Дюфинг немедленно приступил к подготовке приказа о перегруппировке корпуса в ночь с 23 на 24 апреля. Во время этой работы начальник штаба укрепрайона Берлина — полковник Рефиор передал по телефону приказ генерала Кребса о высылке офицера штаба 56-го танкового корпуса с картой расположения частей в имперскую канцелярию. Исходя из двух причин, я решил сам поехать в имперскую канцелярию. Во-первых, я хотел узнать, в связи с чем был издан приказ о моем аресте и расстреле. Во-вторых, намеревался, если удастся, добиться того, чтобы корпус не участвовал в боях в разрушенном городе.

В 18 часов в сопровождении начальника отдела 1а штаба корпуса — майора Кнаппе, я прибыл в имперскую канцелярию. С тротуара Фоссштрассе лестница вела в подземный город, который был выстроен между Вильгельм-штрассе и Герман Герингштрассе. О величине этого убежища можно создать себе представление, если принять во внимание, что во время усиленных налетов на Берлин каждый вечер гостями Гитлера являлись 4—5 тыс. детей Берлина, которые размещались там и питались.

Нас сейчас же ввели в так называемый адъютантский бункер. Меня приняли начальник германского Генерального штаба — генерал от инфантерии Кребс и личный адъютант Гитлера генерал от инфантерии Бургдорф. Встреча была несколько холодной, несмотря на то, что хорошо знал Кребса еще со времен рейхсвера и позднее, когда он являлся начальником штаба 9-й армии и армейской группировки «Центр».

В ходе последовавшей беседы мне удалось без труда убедить обоих генералов, что я не намеревался, да и не было никакого смысла и целесообразности передислоцироваться в Деберитц, если учесть военную обстановку последних дней. Они вынуждены были признаться, что приняли за факт какой-то незначительный слух и сейчас, после моего объяснения, сожалеют о своей доверчивости. Тем не менее, оказалось, что я все же был удален со своей должности, однако, об этом они мне ни слова не сказали.

Говоря о положении в Восточном Берлине, Кребс заявил мне, что большие заботы им доставляет глубокий прорыв русских частей. Со мной они желали обсудить, какие контрмеры могут последовать со стороны 56-го танкового корпуса. Когда я довел до их сведения боевое задание корпуса, полученное от 9-й армии, Кребс воскликнул: «Невозможно, совершенно невозможно! Я об этом немедленно доложу фюреру». С этими словами Кребс оставил меня, за ним как его тень последовал Бургдорф.

Сопровождавшему меня майору Кнаппе я поручил предупредить по телефону начальника штаба, что корпус, может быть, еще этой ночью будет использован восточнее Берлина. Во время этого телефонного разговора начальник штаба сказал, что получена, телеграмма от Управления личного состава сухопутной армии за подписью Бургдорфа, которая гласила: «генерал артиллерии Вейдлинг переводится в резерв командного состава ОКХ. Командующим 56-го танкового корпуса назначается генерал-лейтенант Бурмеестер — командир 25-й танковой дивизии[413]».

Я был крайне возмущен. Ведь только благодаря случайности мне удалось сейчас реабилитировать себя. Но сколько генералов за последнее время было сослано не выслушанными лишь только потому, что они не могли опровергнуть распространенных в отношении их слухов! Пока Кребс и Бургдорф отсутствовали, я у одного из находившихся в распоряжении Кребса офицеров получил краткую ориентировку о положении в Берлине.

Гитлер с небольшим количеством своих сотрудников остается в Берлине, чтобы лично руководить обороной столицы. Бегство государственных властей из Берлина началось 15-го апреля. Дорога на Мюнхен получила название «имперской дороги беженцев».

Из ОКВ и ОКХ образовали два оперативных штаба; первый штаб «Норд» во главе с фельдмаршалом Кейтель и второй штаб «Зюд» — с фельдмаршалом Кессельринг. К последнему был прикомандирован в качестве начальника штаба генерал-полковник Йодль. Насколько быстро и непродуманно произошла реорганизация, можно было судить уже потому, что оба штаба забрали с собой из Берлина все радиостанции. Германское командование в Берлине должно было довольствоваться для радиограмм только оставшейся радиостанцией СС, связанной со станцией в ставке Гиммлера.

Мне рассказали коротко о следующем интересном событии. 23 апреля как бомба на имперскую канцелярию свалилась телеграмма Геринга из Берхтесгадена. Геринг требовал от Гитлера передачи исполнительной государственной власти в связи с тем, что Гитлер не в состоянии выполнять в Берлине правительственные дела. Геринг ссылался при этом на речь Гитлера в рейхстаге от 1/IX—1939 года, где Геринг в этой речи, якобы, назначался приемником Гитлера.

Кребс и Бургдорф вернулись с доклада от Гитлера. Кребс сказал мне: «Вы должны немедленно доложить фюреру о положении в вашем корпусе. Приказ 9-й армии отменяется. Корпус еще этой ночью будет использован восточнее Берлина». Тогда я дал волю своему возмущению и заявил, что о положении корпуса должен докладывать его командир генерал Бурмеестер. Совместными усилиями обоим генералам едва удалось меня успокоить, причем они заявили, что Гитлер решил, конечно, оставить во главе корпуса по-прежнему меня.

Несмотря на то, что в убежище фюрера я проходил в сопровождении обоих генералов, все же мои бумаги проверялись трижды самым тщательным образом. Наконец, унтер[штурм]фюрер СС отобрал у меня портупею и пистолет.