Смерть травы - Джон Кристофер

Лаберро переключил на другую программу. И там шла передача, посвященная текущим событиям. По-видимому, все станции в этот час всеобщего бедствия вели репортаж с мест. Показывали службу в церкви; звучала музыка тысячелетней давности, совершался еще более старинный спокойный обряд. Лица присутствуютщих были серьезны и сосредоточены.

Третья станция, которую включил Лаберро, вела передачу из музея Вейцмана. Здесь множество людей медленно переходили от одного экспоната к другому, прощаясь с шедеврами античности: вазами из Аттики, римской мозаикой, хрупкими японскими акварелями, На экране появилась самофракийская крылатая богиня победы, дважды погребенная и дважды восставшая из руин, второй раз — из руин Парижа. Ее торс, сильно поврежденный, но все еще прекрасный, заполнил весь экран.

Макс снова закрыл глаза и глубже уселся в кресле. Он дремал и, когда просыпался время от времени, видел, что Лаберро не отрывается от экрана: земной шар готовился встретить свой конец. Нарастающий темп эвакуации… Церкви, переполненные верующими… Работники коммунальных служб, спокойно выполняющие свои обычные обязанности… Мир пришел на последний неторопливый поклон к сокровищам своего прошлого… Десятки разных сцен, участники которых одинаково преисполнены смирением и стремятся к единой цели.

Лаберро смотрел на экран. А Макс, очнувшись от дремоты, смотрел на Лаберро.

Одна сцена, появившаяся на экране через восемнадцать часов после первого объявления о предстоящем конце мира, была особенно впечатляющей. Среди гигантских калифорнийских секвой телекамера отыскала семью: отца, мать, мальчика лет семи и пятилетнюю девочку. Они пробирались между гигантскими стволами — пигмеи среди великанов. Девочка вскочила на выступающий из-под земли корень секвойи и застыла на нем. Геликоптер с камерой на борту взмыл в небо, чтобы с высоты показать ее, золотоволосую, рядом с древней царицей лесов. Лаберро поспешно, слишком поспешно переключился на другую программу.

Наблюдая за ним. Макс взвешивал шансы. Он сосредоточил все внимание на самом Лаберро. и на силе, оказавшейся у Лаберро в руках. Теперь он убедился в правильности своей догадки: да, его план может быть осуществлен. Но одновременно он отдавал себе отчет и в том, что может произойти осечка. А что, если Лаберро не выдержит обещанных трех дней? Вдруг он поддастся стремительному натиску безумия? Вдруг обуявшая Лаберро гордыня увлечет его на тот, другой путь, и он нажмет маленькую зеленую кнопку? Все теперь зависело от того, насколько устойчивым окажется разум Лаберро. Да, не очень весело было коротать часы ожидания с такими мыслями в голове.

Он видел, что лицо Лаберро становится все более напряженным, значит, в его мозгу идет борьба. Он следил, стараясь не упустить того мгновения, когда напряжение достигнет предела. И это мгновение наступило, казалось бы, в самую неподходящую минуту. К вечеру второго дня Лондон навел телекамеру на одну из древних улиц города, и на экране появился резчик по дереву, сидящий во дворе своего дома. Осторожными, размеренными взмахами ножа он снимал стружку. Чтобы завершить такую работу, требовались недели, а то и месяцы, Лаберро встал. Правая рука его нерешительно нависла над зеленой кнопкой, и вдруг, вскрикнув, он выключил главный рубильник и рухнул на руки подоспевшего Макса.

— Отлично сработано, Ларкин! — воскликнул у себя в кабинете Сильвестро.

— Надо им сказать… — бессвязно бормотал Лаберро, — надо им тотчас же сказать… Они должны знать. Это удивительные люди… Они должны знать.

Макс предпочел бы, чтобы это было сделано в более мягкой форме. Но Сильвестро заявил прямо:

— Возьмите себя в руки, Лаберро. Говорить тут нечего.

— Скажите им, что все в порядке, — настаивал Лаберро. — Вы обязаны сказать им об этом.

— Включите Филадельфию, — обратился Сильвестро к Менигстайау. Шла, должно быть, та же передача. На экране под какофонические звуки мелькали женские ножки и рискованные декольте. Лаберро недоумевающе затряс головой.

— Ничего не понимаю.

— Это идея Ларкина, — сухо пояснил Сильвестро.

— Им никогда ничего и не говорили, Мэтью, — тихо произнес Макс. — И никогда бы не сказали.

— Но телепередачи!.. — воскликнул Лаберро. — Церкви… музеи… девочка в лесу… Не понимаю!

Его взгляд, как у испуганной собаки, метался от одного к другому.

— Все это было инсценировано, — терпеливо принялся объяснять Макс. — Вы были так уверены, что мы не сумеем добраться до вас за вашим письменным столом. Мы и вправду не могли. Но телеэкран остался вне вашего барьера. Его можно было трогать. Поворот выключателя — и начиналась одна из тех фальшивых передач, которые подготовило для нас телевидение. Все эти сцены, Мэтъю, были разыграны актерами.

— Телевидение поработало на славу, — заметил Сильвестро. — И я теперь вечный должник директора Сагуки.

— Но зачем вы это сделали? — продолжал недоумевать Лаберро.

— Боюсь, — ответил Макс, — что мы не слишком верили в способность человечества встретить свой конец с тем достоинством, какое изобразили опытные актеры Сагуки. Ars melior vita.[3] И было важно, чтобы вы почувствовали это.

— Другими словами, вы солгали, — вяло отозвался Лаберро.

— Разве поэма — ложь? — спросил Макс. — Мы просто предложили вам новую точку зрения. Ваша прежняя была, знаете ли, несколько предвзятой. А у человека, даже если он администратор, есть и хорошие качества. Например, он не любит мстить. Мы позаботились о вашем будущем, Мэтью. Вас переводят на другую работу. Правда, эта работа связана с физическими усилиями, но, по-моему, вы найдете в ней кое-что привлекательное. Вы отправитесь на научно-исследовательскую станцию «Лигнина» в Калифорнию, туда, где растут секвойи. Будущее в ваших руках.

Все еще не веря, с таким видом, будто его только что разбудили от кошмарного сна, Лаберро вышел вместе с Сильвестро. Менигстайн и Ларкин смотрели им вслед.

— Еще раз браво, директор Ларкин! — воскликнул Менигстайн.

— Браво, Менигстайн, — скорчил гримасу Макс.

Меннгстайн усмехнулся.

— Я понижен в должности. Опять в отдел изучения личного состава.

— Но почему? — спросил Макс.

— Я был недостаточно почтителен в разговоре с директором. Дерзкое поведение. Помните?

Макс секунду смотрел на него.

— Администраторы не мстительны, — сказал он. — Вы очень огорчены, Норман?

— Я считаю это своей личной победой, — ответил Менигстайн. — Я ухожу. Отряхну прах «Атомикса» со своих ног.

Макс вопросительно посмотрел на него.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});