Смерть травы - Джон Кристофер

— И вы могли позволить им схватить Майка, зная, что его ждет? сказал Роб.

— Он бы остался прежним, каким мы любим его. И он бы не бегал, как дикий зверь от погони, а жил спокойно и счастливо…

— Майк знает — об отце?

Она покачала головой:

— Об этом не принято говорить.

И все тщательно продуманная и выверенная система дала трещину. Чудом уцелевшее бунтарское зерно проросло в следующем поколении, если Майк помог незнакомому беглому мальчишке-урбиту, если понял, что в мире табу живут такие же люди, как он сам. Если смог под изысканной оболочкой привычной и такой удобной жизни увидеть отвратительную беспощадную силу, которая управляет людьми, словно марионетками, и бессловесную покорность марионеток своим элегантным шелковым оковам.

Думая об этом, Роб вздрогнул от омерзения. Майк был прав, прав во всем. А он едва не проглотил лакомую приманку, сулящую силу и могущество, которая на поверку оказалась не менее губительной: быть не куклой в этой страшной игре, а кукловодом.

— Ты молод, Роб, слишком молод, чтобы понять, — услышал он, словно издалека, голос миссис Гиффорд. — Но его скоро найдут. В Графстве невозможно долго прятаться. Я сказала им, во что он был одет, а они обещали не причинять ему боль.

Роб встал.

— Пойдешь спать?

— Да, — он поклонился, не глядя на нее. — Спокойной ночи, мэм.

* * *

Ночь была теплая. Вдалеке лунными бликами посверкивала изгородь, граница, неприступная лишь в воображении.

С тех пор, как Роб принял решение, многое прояснилось, даже на свою жизнь в Урбансе он теперь смотрел иначе. Вспомнилась та ночь, в доме Кеннели и нечаянно подслушанный разговор. «Опасное дело, — говорил незнакомый мужчина. — Да, приходится рисковать, и нам всем лучше хорошенько это усвоить». Роб тогда уже знал — они говорили о несчастном случае с его отцом, но не сомневался, что риск связан с профессией электрика. А если — нет? Отец был превосходным специалистом и вряд ли мог допустить такую губительную оплошность. А если отец участвовал в тайном заговоре? Вот почему мистер Кеннели отказался помочь Робу. «Там ты будешь в безопасности, — сказал он и тут же, спохватившись: — То есть, там о тебе лучше позаботятся». Тогда, ослепленный обидой, Роб не понял, да и не мог понять, странный смысл этих слов. «Просто сорвалось с языка»… Мистер Кеннели знал, что сын бунтовщика, убитого тайной полицией, не сможет быть в безопасности в доме другого бунтовщика, пусть даже друга его отца.

Роб окинул взглядом изгородь. Он возвращался в Урбанс: к тесноте и удушливым запахам, к искусственной пище и оглушающему грохоту улиц, к безмозглой толпе, горланящей последний шлягер или обсуждающей, кто кого побил на Играх накануне. Он найдет Майка. Остальное было туманно. Они снова попытаются начать революцию, что так печально окончилась здесь. Даже если придется рассчитывать на помощь горстки верных людей, как мистер Кеннели. Самое главное, смотреть на мир без розовых очков.

Неожиданно вспомнилась одна давняя история. Робу было лет пять или шесть. Отец пообещал пойти с ним гулять, но в последнюю минуту передумал — ему нужно было срочно повидаться с мистером Кеннели. Роб расплакался, но отец все-таки ушел, а вернувшись, принес ему шоколадку в знак примирения. Роб не хотел брать лакомство, дулся. «Это действительно было очень важно, Роб. Поверь мне. Иначе я никогда бы не обманул тебя».

У него было странное чувство, будто, в конце концов, все стало на свои места. Он шел за отцом. Пусть спустя много лет, но шел.

Песенка терпеливо стояла рядом. Роб легонько шлепнул ее и сказал ласково:

— Домой, девочка. Иди домой.

Потом он встал на колени и начал копать.

Джон Кристофер

Предел напряжения

С экрана видеофона на него смотрело совсем юное лицо женщины-репортера.

— Ваши любимые занятия, директор Ларкин? — весело спросила она.

— Пить вино, заниматься своими делами, не путаясь в чужие, ну, и еще журналистика, — ответил Макс.

Лицо недоуменно вытянулось.

— Что?..

— Журналистика, — отчетливо повторил Макс. Он объяснил ей, как пишется это слово. — Поищите его значение в микрофильмотеке.

Выключив канал видеофона, он думал о пробелах в образовании молодого поколения. Как телевизионный репортер-комментатор, девушка эта, несомненно, получила приличную гуманитарную подготовку по вновь пересмотренной программе, где история была обязательным предметом. Макс вспомнил о двадцатом веке, когда оставшиеся леса были истреблены для производства газетной бумаги, океана бумаги, в котором этот век потом и захлебнулся. Но вся эта суматошная деятельность не оставила в человеческих умах никакого следа. Книг теперь никто не читал. Они продолжали существовать скорее как понятие, выполняя функции хранилищ знаний и сведений настолько устаревших или малозначительных, что их даже не сочли нужным замикрофильмировать. Что касается журналов, то они и вовсе исчезли. Три года назад из-за отсутствия спроса Управление транспорта и коммуникаций закрыло журнал, предназначенный для пассажиров последней существующей в мире железной дороги на Апеннинском полуострове. Остался один-единственный журнал — «Искатель». Его печатали в Гонконге на ручном станке и рассылали по всему свету — примерно двумстам пятидесяти подписчикам, таким же чудакам, как сам Макс.

Он взял в руки последний номер журнала, чтобы еще раз полюбоваться красотой и четкостью старинной печати. Каждую такую страницу было приятно читать, Мысль, изложенная неторопливо и логично, легко усваивалась. Это вовсе не походило на хаотические, бессвязные выкрики с телеэкрана! Очерк о мутации чомги. Очередная глава из тщательно проделанного Ян Цзу-ном анализа Тридцатилетней войны. Статья его старого приятеля Мэтью Лаберро о начальном Периоде существования «Атомикса», первой международной административной корпорации. Заметив, наконец, что телеэкран на стене все еще мерцает и оттуда несутся выкрики, Макс выключил его и, надев очки для чтения, поудобнее расположился в кресле:

«Возникновение „Атомикса“ из руин последней мировой войны фактически явилось своего рода откликом на пренебрежение, с которым приняли критику, высказанную в адрес административного аппарата. В промежутке между второй и последней мировыми войнами в число наиболее активных пацифистских или близких к пацифизму групп входили и крупные ученые-атомщики. А потому можно было ожидать, что, если из пепла войны еще суждено чудом возникнуть какому-нибудь совету по атомной энергии, то руководителями его окажутся те же самые ученые. Но время разговоров миновало, теперь все зависело от быстрых и энергичных действий. Беспомощные, начисто лишившиеся иллюзий общественные организации взирали на уцелевшие после войны центры атомной энергии с нерешительностью, переходящей от восхищения к откровенной враждебности, а подобные колебания долго продолжаться не могли. Тяга к порядку и устойчивости была так велика, что это, естественно, не могло не вызвать соответствующей реакции. И вот все большее влияние стал приобретать „Атомикс“, но только с помощью администраторов, а не ученых. Люди ничем не примечательные в мире науки, но зато обладающие способностью проникать в самые глубины человеческих взаимоотношений, — подобное качество часто сочетается с посредственными успехами на исследовательском поприще — волей-неволей оказались в первых его рядах. Там, где ученые способны были лишь теоретизировать, эти люди действовали.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});