История Византийской империи. От основания Константинополя до крушения государства - Джон Джулиус Норвич

не увидел.

Отныне Михаил Калафат мог воплощать собственные замыслы. Вначале он выступил против придворных аристократов, которые всегда относились к нему с плохо скрываемым презрением; одного за другим он лишал их привилегий до тех пор, пока они не начали бояться за свою жизнь. Затем он заменил состоявшую из варягов охрану скифской, верность которой обеспечил совершенно несоразмерным жалованьем. Низам он предоставлял все больше свобод – на том основании, что его авторитет должен быть основан на народной любви. Неудивительно, что низы на это откликнулись: очень скоро он начал считать себя всеми любимым отцом народа. После этого он был готов перейти к следующей стадии своего плана – устранению Зои. Она, конечно, не причинила ему никакого вреда, но воплощала собой все то, что он ненавидел: старую аристократию, Македонскую династию, закоснелые придворные традиции. Ему было мало того, что она стара и живет почти в забвении; она должна отправиться в ссылку. На следующее после Пасхи воскресенье, 18 апреля 1042 года, Зою арестовали по обвинению в попытке цареубийства. Свидетелей подкупили, а ей даже не позволили высказаться в свою защиту. Ей остригли волосы и отвели к отдавшему этот приказ императору; после ее той же ночью отвезли в монастырь на острове Принкипо в Мраморном море.

На следующее утро император созвал сенат. Члены сената, отлично осознавая последствия любых протестов, послушно подписали одобрение. После этого перед большим скоплением народа на форуме Константина городской префект публично прочел прокламацию; в ней говорилось, что Зоя навлекла на себя кару тем, что неоднократно пыталась убить своего соправителя. Едва префект закончил чтение, как из толпы раздался голос, который призвал сбросить богохульника Михаила и посадить на трон законную императрицу Зою. Толпа немедленно подхватила этот призыв. Как ни странно, именно Зоя полюбилась жителям Константинополя: она была дочерью, внучкой и правнучкой императоров и племянницей величайшего из византийских правителей. Она была императрицей, когда большинство из них еще даже не родились на свет; почти не осознавая этого, она стала символом и атрибутом империи. В течение нескольких часов все население восстало и вооружилось. Первой мишенью стала императорская семья: все их великолепные особняки разграбили и уничтожили. Тем временем во дворце перепуганный Михаил и его родственники поняли, что их единственный шанс на спасение – немедленное возвращение Зои из ссылки, и за ней спешно послали корабль. В ожидании ее прибытия они защищали дворец как могли, выпуская тучи стрел из луков и арбалетов с башен и из верхних окон. Они были почти без сил, когда появилась старая императрица, сама находившаяся не в лучшем состоянии; однако она с готовностью согласилась показаться народу как их законная повелительница. Ее грубую шерстяную одежду торопливо заменили пурпурной мантией, а корону надели так, чтобы как можно лучше прикрыть несколько клочков, оставшихся от ее волос. В таком виде она и Михаил, дрожа, появились в императорской ложе Ипподрома, к которой из дворца имелся прямой доступ.

Однако лидеры мятежников не желали ничего слушать. Присутствие императора рядом с Зоей убедило их в том, что она фактически была его пленницей и кризис невозможно разрешить, пока Михаил занимает трон. Затем им в голову внезапно пришла новая мысль: а как насчет Феодоры? Прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как Зоя заточила свою младшую сестру в монастырь. Феодора больше из него не выходила, но она была жива и оставалась императрицей, у которой имелись такие же права на трон, как у Зои, но не было очевидных недостатков последней. Они должны править вместе. В тот же день в монастырь отправили делегацию с приказом немедленно вернуть Феодору в Константинополь. Задача оказалась непростой, но в конце концов ее силком выволокли на улицу, переодели из монашеской одежды в императорский пурпур и триумфально привезли в храм Святой Софии. Вот так и вышло, что поздним вечером понедельника 19 апреля разъяренная старая дама крайне неохотно надела императорскую корону Византии. Михаила Калафата объявили низложенным, после чего собрание покинуло храм и двинулось к дворцу.

Михаил оказался в отчаянном положении. Они с дядей часами пытались перекричать гневный людской гомон в Ипподроме, выталкивая вперед несчастную Зою; однако, когда толпа начала швырять в их сторону камни и даже пускать стрелы, они были вынуждены снова отступить во дворец, где им сообщили о коронации Феодоры. Вторник 20 апреля 1042 года оказался одним из самых кровавых дней в истории Константинополя. За один день погибло более 3000 человек. В ночь на среду дворец пал, и огромным комплексом зданий овладела взбешенная толпа, которая громила и грабила все на своем пути, но не забывала о своей главной цели найти и убить императора.

Незадолго до рассвета Михаил и главнокомандующий Константин на лодке доплыли вдоль побережья до Студийского монастыря, где их немедленно постригли в монахи и приняли в общину. Тем временем Зоя, полагаясь только на себя, покинула дворец, но вскоре ее нашли мятежники, подняли на плечи и посадили на императорский трон; однако ее удовлетворение вскоре сменилось яростью, когда ей сообщили о коронации Феодоры, которую она надеялась никогда больше не увидеть. Первым ее порывом было приказать немедленно вернуть сестру в монастырь, и лишь после того, как ей сказали, что приветственные крики у храма Святой Софии раздавались в честь Феодоры, она начала понимать: мрачная пожилая дева внезапным и необъяснимым образом стала для народа идолом. Зоя неохотно согласилась на совместное правление – лучше править как вторая императрица, чем не править совсем.

Теперь переместимся в Студийский монастырь. Император и его брат недооценили силу народных чувств. Как только стало известно, где они укрылись, толпа двинулась прямиком в монастырь, громко требуя их крови. Вот что сообщает очевидец событий Михаил Пселл:

Этот отряд простолюдинов со всех сторон окружил святой дом и разве что не готов был его разрушить. Поэтому нам не без труда удалось войти в церковь, а вместе с нами влилась туда и огромная толпа, осыпавшая преступника проклятиями и выкрикивавшая непристойности по его адресу.

Я и сам вошел туда отнюдь не в мирном настроении, ибо не остался бесчувственным к страданиям царицы и горел гневом на Михаила. Но когда я приблизился к святому алтарю, где тот находился, и увидел их обоих, ищущих защиты, царя, ухватившегося за священный престол Слова, и справа от него новелисима, изменившихся и видом и духом, совершенно пристыженных, в душе моей не осталось и следа гнева, и, будто пораженный молнией, я застыл на месте, не в силах прийти в себя от неожиданного зрелища. Затем, собравшись с духом, я послал проклятия нашей земной жизни, в которой происходят столь