Колодезь - Святослав Логинов

Разумеется, бешеная скачка конной сотни от столицы до самых границ ханства не могла остаться незамеченной. Верные слуги разузнали, куда именно скакал воинственный ходжа, что спрашивал на заставах, разузнали и о чём шла речь с услужливым Карим-беком. После этого оставалось догадаться, зачем лиса в курятник ходила, и, как следует приукрасив, подать жгучее блюдо венценосному повелителю.

Однако вышло не совсем так, как мечталось Семёновым недоброжелателям, во главе которых стоял сам великий везир. Хану Ануке, конечно, было далеко до своего воинственного и учёного отца, но уж в придворных интригах он был искушён и отлично понимал, где правда, а где извет. Иной раз, случалось, верил хан и извету, если это было нужно ради иной цели, а порой и на правду закрывал глаза. Но тут в царственную душу закралось любопытство: за какой именно надобностью его везир гнался за пришлым купцом и с чего бы вдруг повернул назад? — неужто граница остановила? Да кто ж её, границу, в солончаках проводил? — пару акче туда, пару — сюда…

С утра Анука-хан вызвал к себе ходжу Шамона, якобы поговорить о государственных делах.

Принарядившись и умастив поседелую бороду индийскими благовониями, Семён отправился во дворец. Он догадывался, о чём пойдёт речь, и заранее был настроен мрачно. На всякий случай Габитулле были даны нужные указания, поскольку опала несомненно коснулась бы всей башкирской колонии. О себе в эту минуту как-то не думалось, а вот киргизцы, которых десять лет назад Семён, ничтоже сумняшеся, подставил под убийственный удар пехотного полка, почему-то стали дороги уставшему сердцу. С кем вместе беду бедовал, к тому и душой припал.

Хан принял своего везира в одной из внутренних комнат, той, где хранилась единственная книга, которую читал и перечитывал владыка Хивы. То было сочинение его отца, учёнейшего Абулгази, да не умрёт его имя в памяти людей! Семён давно приметил, что в затруднительные моменты жизни хан приходит сюда, чтобы почерпнуть от мудрости родителя. Здесь он собирает диван, в те дни, когда нужно принимать важные решения, здесь беседует с ближайшими придворными, прежде чем изречь их судьбу — ещё более возвысить или низвергнуть.

Семён был принят благосклонно и долго отвечал на какие-то незначащие вопросы, благодарил за что-то Аллаха и светозарного хана и наконец дождался удобного момента. Хан спросил, чем собирается заняться тумен-баши в нынешнее мирное время.

— Войны в ближайшие месяцы не предвидится, и я боюсь, что тебя, храбрый Шамон, одолеет скука. Надо было решаться, и Семён решился.

— У меня ослабли кости и голова запылала сединой, — медленно прочёл Семён редко поминаемый аят. — Я состарился годами и не хочу больше причинять зла правоверным. Поэтому я прошу блистающего хана отпустить меня. Пройдёт немного лет, старость прикуёт меня к дому. Покуда этого не случилось, я бы хотел, если позволит Аллах, совершить ещё одно, последнее паломничество.

— И куда ты собираешься направиться? Какое место может привлечь того, кто был в Мекке и видел Каабу?

— По ту сторону моря, на границе владений ширван-шаха и шемхала Тарковского Суркая есть кладбище, называемое Кырхляр. Сорок, мучеников за веру, убитые в первые годы хижры, покоятся там под резными плитами. С давних пор я хотел поклониться святым могилам и, если пожелает Аллах, упокоиться в их благородной тени.

— Мне кажется, — вкрадчиво произнёс хан, — твоя дорога лежит несколько южнее. Нам стало известно, что некий купец, покинув наши владения, направился через Мерв прямиком в Исфахан.

— Мудрейший из мудрых, сияющий повелитель ведает всё, что происходит в его владениях, но в душах людей читает один Аллах. Пусть купец, о котором помянул великий хан, едет, куда пожелают шайтаны, таскающие его по свету. Я и впрямь хотел видеть этого человека и спросить с него старые долги, но во время молитвы у колодца Сакар-чанга мне снизошло откровение, и отныне я не желаю думать о земном.

Анука-хан молитвенно огладил лицо.

— Аллах ведёт людей, куда пожелает. Сколько воинов ты хотел бы взять с собой и кого предлагаешь поставить на своё место?

— Я поеду один. Душа моя в руке Аллаха, а тело не нужно даже мне самому. А что касается командования конницей, то осмелюсь сказать, что мин-баши Габитулла опытный воин, поседелый в битвах, а верность его солнцезарному хану проверена временем. Если хан пожелает, Габитулла будет с честью водить башкирский тумен.

— Что же, — принял решение хан. — Мы отпускаем тебя, Шамон. Однако ты должен будешь сослужить ещё одну службу. Наши нукеры проводят тебя в Тарки и составят твоё окружение, а ты передашь Суркай-хану наше царственное послание.

— Воля светозарного повелителя будет исполнена в точности, — поклонился Семён.

Ануш Магомед Богадур-хан не спускал пристального взгляда со своего везира и видел, что лицо Шамона не дрогнуло, ничто в нём не переменилось и глаза не метнулись испуганно. А это значит, что неожиданное повеление никак не изменило планы ходжи Шамона.

«Неужто он и впрямь собрался в паломничество? — подумал хан. — Это столь удивительно, что может оказаться правдой. Надо будет как следует проследить, что он станет делать перед отъездом. Но в любом случае, Сейид-инак прав — башкирам больше доверять нельзя».

Хан положил руку на сочинение своего отца, тщательно переписанное красивым почерком «насх» и на франкский манер переплетённое в тиснёную кожу. Эта рукопись всегда лежала на отдельном столике, ибо Ануш-хан постоянно черпал в источнике мудрости, оставленном Абулгази-ханом, да будет доволен Аллах его потомками.

Семён молча ожидал разрешающего кивка и как бы не видел многозначительного касания ханской руки. Однако и он понял, что хану больше доверять нельзя.

* * *

В день перед отъездом Семён сидел в беседке позади дома. Погода баловала ранним теплом, ночью расцвёл миндаль, и белые цветы покрывали ветви, словно невовремя выпавший снег. Голуби-стоналки жаловались под крышей, а больше ничто не нарушало утренней тишины.

На тонконогом столике перед Семёном стоял кувшин с густым шербетом, рядом казинаки и халва в плоской чашечке. Тульским мальчишкам такой сладости, поди, и во сне не представить. Туда бы переправить, не глядя, кому бог пошлёт. А здесь… глаза бы не смотрели на знатное угощенье. Что радости с той кунжутной халвы — репка пареная куда слаще. Дивно господь устроил: не может человек без родных краёв, без своих людей. Тянет на родину, хоть и не ждёт там беглого бунтовщика ничего, кроме батогов и пыточной избы. И все же нельзя иначе: птица по весне на старые гнёзда летит, и сёмга в родную речку на нерест идёт, чужих знать не хочет. Так и в ходже Шамоне — проснулся русский мужик и стонет по дому, А жил бы сейчас на Руси, небось скучал бы по сухости и жаре, по кустам джузгуна, цветущим на барханах — ничего нет прекрасней их недолгого цветения… О, Аллах! Не дай сбыться всем мечтам сразу?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});