Собрание сочинений в пяти томах. Том 4. Пьесы и радиопьесы - Фридрих Дюрренматт

Страницкий. «Господин Страницкий! Господин Антон!» Слышишь? Это фрейлейн Мария из девятнадцатой комнаты.

Мария. Доброе утро, господин Страницкий. Доброе утро, господин Антон.

Страницкий. Доброе утро, фрейлейн Мария. Мы долго не виделись. Комната номер девятнадцать пустовала целых три недели.

Мария. Я, господин Страницкий, потеряла место на парфюмерной фабрике и была у сестры. А теперь я устроилась работать в трикотажном концерне «Диана и К°» и вот снова здесь.

Страницкий. Это мне не нравится. Трикотажный концерн не для вас, фрейлейн Мария.

Мария. Я буду мести лестницы и цеха, господин Страницкий. Тридцать пфеннигов в час…

Страницкий. Цеха и лестницы за тридцать пфеннигов! Фрейлейн Мария, я нищий черт, ведь подумайте: я безногий, которого возит по городу слепой, сижу у пострадавших от обстрела стен Святого Себастьяна и сую людям под нос жестяную тарелку. Все это, конечно, так. Но если бы вы, закрыв глаза, хоть разок представили себе меня, фрейлейн Мария, с обеими ногами да еще в черно-красной футболке команды «Патриа», вы бы должны были признаться, что я был парнем что надо.

Мария (смущенно). Господин Страницкий!

Страницкий. Таким парнем, что показал бы директору трикотажного концерна, как заставлять симпатичную девушку вроде вас мыть полы.

Мария (робко). Господин Страницкий!

Страницкий. Вы покраснели, фрейлейн Мария. Ну что ж, понимаю: такую девушку, так вы, смущает, конечно, что безногий объясняется ей в любви. Но это объяснение на тот случай, если бы я был при своих ногах, — чтобы показать вам, каков бы я был, если бы они не валялись в песках Сахары под каким-то холмом.

Мария (горячо). Но ведь вы можете, господин Страницкий, получить ноги от государства, так сказал мне господин из социального обеспечения.

Страницкий. Знаю я этого господина! Он приходил ко мне со своими прописями, фрейлейн Мария. Прекрасно, сказал я, государство вернет мне мои ноги. С его стороны весьма благородно. Хорошая сделка. А что это за ноги? Превосходные протезы, сказал он. А смогу ли я играть на них в футбол? Он ответил мне, что на этих протезах люди одолевали горы. Я не альпинист, сказал я, я футболист. Смогу ли я с ними снова играть левым полузащитником в первом составе команды «Патриа»? Господин Страницкий, ответил тот человек из социального обеспечения, это неисполнимое требование. Тогда мне не нужно ног, сказал я. Я зарабатывал своими ногами, такая у меня была работа, и новые ноги должны помочь мне снова зарабатывать. Государство обязано предоставить мне ноги равноценные тем, которые оно у меня отняло, и баста. Или я останусь тем, что я есть, — живым напоминанием о надругательстве, совершенном надо мной государством.

Мария (плача). Но ведь вы мне нравитесь, господин Страницкий!

Страницкий. Не плакать, фрейлейн, не плакать. Кто знает, что нас ждет, кто знает, что у Страницкого на уме и чего он еще может добиться, если выпадет случай, великий, неповторимый случай! Зря, что ли, я забил четыре гола испанцам! И этот случай подвернулся. Не только для меня, но и для вас и для длинного Антона. Марихен, Марихен, Марихен, разве вы не слышите торжественной траурной музыки, которую целое утро разносит радио из окна Флейшеров? А речь, которую произнес министр внутренних дел?

Министр внутренних дел. …коварна, но наш Национальный герой может быть уверен, что в этом тяжком испытании с ним любовь и почитание всей нации. Мы будем верны герою Финстервальда и Сан-Плинплина, даже если он прокаженный, — произнесем же однажды это страшное, убийственное слово. Именно в этот час мы клянемся.

Диктор. Но предоставим министру внутренних дел продолжать свою привлекшую всеобщее внимание и не раз повторявшуюся в течение дня по радио речь; оставим также и инвалида Станиславского…

Страницкий (скромно). Страницкого.

Диктор. …Страницкого, с его безумными надеждами, Марией и слепым водолазом Антоном, в чердачной комнате номер четырнадцать и обратимся к общественности.

Хотя Национальный герой с течением времени и несколько вышел из моды, хотя над ним у нас втайне даже посмеивались, как над музейным экспонатом, еще игравшим в качестве главы государства некоторую декоративную роль при открытии памятников и государственных визитах, но никем уже не принимавшимся всерьез, болезнь целиком и полностью восстановила его потускневшую славу; никогда еще Меве не был так популярен, как теперь. Его поясной портрет с косой улыбкой, как у Кларка Гейбла[38], но в целом больше напоминающий Гёте, — его поясной портрет сразу появился на всех стенах и в каждой комнате. Газеты пестрели посвященными ему сообщениями. Собирались конгрессы врачей. Забастовки с требованием повышения заработной платы были отменены под предлогом, что материальные разногласия неуместны перед лицом болезни Национального героя. Организовывались комитеты, по улицам шествовали дети, скандировавшие хором, Общество Меве торговало значками с надписью: «Не дадим Меве сгнить заживо!» Был основан Фонд Меве. Короче, возбуждение по поводу редкой в наших местах и потому занимавшей фантазию болезни было велико, и поэтому неудивительно, что на обоих инвалидов обращали еще меньше внимания, чем обычно. Ни одна монетка не упала в их помятую жестяную тарелку, пока они, полные надежд, совершали свой путь по раскаленным от солнца нескончаемым асфальтовым пустошам нашей столицы, направляясь к Вифлеемской клинике, где лежал Национальный герой: слепой — толкая тележку безногого, безногий — направляя шаги слепого.

Разносчик газет. Дневной выпуск: заболевание нашего Национального героя — абиссинская форма лепры. «Ди цайт»! «Ди цайт»! Интервью со специалистом по лепре Модерцаном!

Страницкий.

Случалось забивать мнеПо дюжине голов.Был знаменит тогда я,И счастлив, и здоров.

Куда б я ни явился,Я был героем дня.И было много женщинИ денег у меня.

Но вскоре разразиласьИгра больших господ.Голы их роковыеОплачивал народ.

Сдирали с нас нещадноГубительный оброк.И вы детей лишились,А я лишился ног[39].

Продавец. Памятные значки Общества Меве! Покупайте значки Общества Меве!

Страницкий. Сверни направо, Антон! Направо! К собору Святого Себастьяна!

Антон.

Мне плавать приходилосьПо дюжине морей.Кораллы повисалиНа бороде моей.

В галерах затонувшихЯ золото искал.В костюме водолазномЯ в трюмах их бывал.

Но вот нас искупалиПо милости господ.И океаны кровиОплачивал народ.

Сдирали непосильныйОброк нещадно с нас,И вы детей лишились,А я лишился глаз.

Страницкий. Налево, Антон, мимо газового завода!

Антон. Пусто. Ни одного пфеннига. Никто ничего не дает.

Страницкий. На эти деньги, Антон, целый день покупают значки в честь Меве — с чего же тут тебе отчаиваться!

Выкрики. Фонд Меве, жертвуйте в Фонд Меве!

Антон. Есть хочется.

Страницкий. Есть? Сейчас?! Ты что, больной, вроде Меве?

Разносчик газет. «Эпоха»! Организация Объединенных Наций выражает сочувствие!

Антон. Странно. Еще вчера газетчики кричали все больше об экономическом кризисе, а сегодня что ни слово, то Меве.

Страницкий. Тебе этого не понять, Антон. Один разносчик одолжил мне иллюстрированный журнал, так там воспроизведен большой палец нашего героя, тот самый, прокаженный. Что экономический кризис, когда у кого-нибудь растет такое.

Антон. И это помещено в иллюстрированном журнале?

Страницкий. Цветное фото. А ты бы посмотрел на выражение лица нашего Национального героя — какое самообладание!

Антон. А на чем он лежит, на матрасе?

Страницкий. На матрасе? При такой болезни? Он сидит в американском медицинском кресле, которому можно придать любое положение, у каждого подлокотника столик, над головой лампа, предусмотрен телефон и электромотор, чтобы ездить по саду. Ты бы посмотрел, Антон, на это кресло.

Антон. А как выглядят медицинские сестры?

Страницкий. Не девочки, а мечта! Сложены что надо. Но к тому же это, как говорят, почетные медсестры. Одна танцовщица, другая герцогиня фон Тойфелен. А у него таких сестер десять! И при этом как держатся! Прямо, Антон, теперь все время прямо.