План «Барбаросса». Крушение Третьего рейха. 1941–1945 - Алан Кларк

Постоянное отсутствие стратегической концепции, наложившее свою печать на развертывание германской армии на Востоке в течение почти 18 месяцев после «Цитадели», должно быть целиком на совести Гитлера. Но Гитлер не мог не знать, что он делает или, скорее, что он намеревается делать. Фюрер не был самодуром Габсбургом, который передвигал свои корпуса и армии в зависимости от состояния своего пищеварения. Записи его разговоров при обсуждении отдельных тактических проблем (записи, которые в каждом случае хранились и впоследствии цитировались людьми, желавшими представить Гитлера в наихудшем свете) показывают, что он был проницателен и рационален. Но в целом проведении кампании – или, как оказалось, отступления – кажется, что Гитлер сражался в одиночку против единодушного мнения военных профессионалов. Конечно, отчасти это происходило по причине его презрения к Генеральному штабу. «Ни один генерал никогда не скажет, что он готов атаковать; и ни один командир не начнет оборонительного сражения, предварительно не оглянувшись в поисках более «короткой» линии», – возмущался Гитлер на одном из своих совещаний. Еще кажется, что Гитлер предпочитал рассматривать опыт зимы 1941 года – как самый типичный – в качестве доказательства того, что русских можно сдерживать и постепенно изматывать при условии, что прилагается достаточно «воли»; а не менее горькие опыты 1942 года рассматривались как вызванные (многие немцы до сих пор уверены в этом) стечением «исключительных» обстоятельств, вроде размещения румын на флангах. Гитлер был также одержим идеей важности пространства, хотя он редко позволял своим командирам правильно использовать его в обороне. Нет сомнений, что он позволял себе верить, что все хорошо, глядя на настенные карты ОКВ, на которых казавшиеся бесконечными восточные территории оставались между Красной армией и границами рейха. Точно так же он обманывал себя, подсчитывая дивизии «по количеству» и не обращая внимания на новое качество Красной армии, делал сравнения с 1941 годом, когда его номинальное превосходство по численности и танкам было почти таким же большим.

Еще у него имелась склонность слишком безоглядно полагаться на военное уравнение «пространство равно времени». В глубине души он уже был убежден, что ведет оборонительную войну. В декабре 1943 года, почти за год до того, как это стало лейтмотивом выступлений Геббельса, Гитлер сказал Манштейну, что коалиция развалится в результате внутренних трений. Стратегической целью Гитлера было создать условия, при которых коалиция лишится уверенности в достижении единства между отдельными участниками. Тогда можно понять его решимость заставить союзников сражаться за каждую пядь – даже там, где это противоречит чисто военным принципам. Однако, преследуя эту цель, Гитлер не был всегда последователен. Ибо подобно тому, как в 1944 году, считая американцев слабейшим звеном в коалиции, он обнажил Восточный фронт, чтобы громить их в Арденнском наступлении, так и в 1943 году он был готов разредить фронт на Востоке, чтобы сосредоточить достаточно сил на Западе и сбросить их в море. Но когда Гудериан, согласный в принципе с этой стратегией, пытался убедить Гитлера, что это можно безопасно выполнить только при условии, что вначале Восточный фронт будет намеренно сокращен в длине, а не только в силах, Гитлер не стал его и слушать.

Это вызывает тем больше удивления, если вспомнить, что из всех генералов Гитлер больше всех уважал Гудериана и дольше всех доверял ему. Гудериан описывал, как они вдвоем завтракали в начале января 1944 года:

«…За маленьким круглым столом в темноватой комнате мы были одни… Только его овчарка Блонди лежала там. Гитлер время от времени давал ей кусочки черствого хлеба. Линге, слуга, который подавал нам, молча входил и выходил. Это был редкий случай, когда можно было подступиться к фюреру, а может быть, и решить щекотливые вопросы…»

Но когда Гудериан попытался убедить Гитлера, что следует разрешить немедленное начало работ на линии мощных укреплений в Польше, он понял, что «расшевелил гнездо шершней». Гитлер вначале заявил, что является «величайшим строителем фортификаций всех времен», а затем стал утверждать, что железнодорожная система не справится с перевозкой материалов, требующихся для таких работ, помимо текущего обеспечения нужд фронта. «И, как обычно, он стал сыпать точной статистикой, которую его слушатель в этот момент не был в состоянии опровергнуть». Гудериан, со свойственной ему откровенностью, объяснил, что думает организовать линию гораздо дальше на западе, по Бугу и Неману, и поскольку железнодорожные пробки начинаются только к востоку от Брест-Литовска, это возражение Гитлера сюда не относится.

Поскольку речь шла о планомерном отступлении на 200–300 миль, нечего и удивляться, что Гитлер даже не стал его слушать. Но затем генерал-инспектор начал упорно обсуждать вопрос, который поднимал каждый старший офицер, которому посчастливилось оказаться наедине с фюрером, а именно о назначении генералиссимуса, который бы нес «полную ответственность» на Востоке. Гитлер возразил обычным аргументом, что это было бы оскорблением для Геринга, что он не может обойтись без Кейтеля и так далее. Ни один из них не мог выйти в открытую со своими мотивами: Гудериан – сказав, что он считает руководство Гитлера катастрофически некомпетентным, Гитлер – что он недостаточно доверяет армии, чтобы предоставить ей самостоятельность.

В результате оба расстались, ничего не добившись, и, может быть, их отношения стали слегка хуже – однако не настолько, как можно представить, если бы только Гитлер мог знать, что Гудериан уже делал попытки поднять «вопрос о руководстве» с двумя главарями в собственном кругу Гитлера.

Геббельс, за которого Гудериан взялся немедленно после провала «Цитадели», «признал, что проблема весьма щекотливая, но тем не менее обещал сделать, что сможет, в подходящее время». (На самом деле он и не думал что-либо делать.) Гудериан говорил и с Гиммлером, который оставил впечатление «непроницаемой уклончивости». (Фактически, как уже было показано и будет проиллюстрировано далее, Гиммлер соглашался с Гудерианом, но предпочитал действовать собственными способами.)

Но из всех них Йодль был просто «убийствен»: выслушав, он без всяких комментариев просто сказал: «А у вас есть на примете верховный командующий лучше Адольфа Гитлера?»

После недолгой передышки в середине декабря Ватутин, Конев и Малиновский возобновили давление на немцев, и Манштейн, резервы которого были распылены, начал ощущать трудности в сохранении целостности фронта. Германская линия была так растянута, что советские танки, пробив ее в одном месте, могли беспрепятственно «гулять» в тылу противника. В русском источнике рассказывается о взятии Пятихатки:

«Все тут выглядело как гараж. Машины всех марок и моделей стояли тесными шеренгами на улицах, во дворах и вишневых садах. Они происходили из всех европейских стран. От больших семитонных «демагов», способных вместить в себя целую ремонтную мастерскую, до маленьких трехколесных «рено», от роскошных «хорьхов» до старых «ситроенов». Все были закамуфлированы. В переулках стояли длинные ряды грузовиков, груженных мукой, солью, боеприпасами, танками, горючим. Перед элеватором загружали состав, готовый к отправке. На машинах были написаны пункты назначения: Кельн, Тильзит, Кенигсберг».

Для Манштейна теперь было необходимо выйти из излучины Днепра и отступить по меньшей мере на рубеж украинского Буга. Но его подвижные резервы были истощены, и после того, как германский фронт начал расчленяться, произошел ряд губительных боев на окружение, на исход которых Манштейн был бессилен повлиять.

Наибольший котел образовался в районе Ковеля – Корсуня на нижнем течении Днепра, в который попали СС «Викинг» и остатки 7 других дивизий. Используя танки, Манштейну удалось пробить коридор к окруженным войскам, но сохранить его открытым можно было всего несколько часов. Леон Дегрелль, бельгиец из бригады «Валлония», описывал эти события так:

«В этой бешеной гонке машины опрокидывались, выбрасывая на землю раненых людей. Волна советских танков обогнала первые машины и захватила более половины конвоя; эта волна катилась по повозкам, уничтожая их одну за другой на наших глазах, как спичечные коробки, давя раненых людей и умирающих лошадей… У нас была минутная передышка, пока танки застряли и пытались выбраться из груды сотен грузовиков, раздавленных их гусеницами».

На протяжении 6 миль колонна продвигалась на юго-восток под непрерывным обстрелом, влача свой раненый хвост, от которого не отставали русские танки. Затем немцев остановила река шириной 8 и глубиной 2 метра. Уцелевшие артиллерийские расчеты первыми бросились в воду с плававшими льдинами. Берега реки были крутые, лошади тонули. Затем в воду стали бросаться люди, надеясь переплыть реку. Но едва они выбирались на другой берег, как сразу превращались в глыбы льда с примерзшей к телу одеждой. Некоторые падали замертво. Большинство солдат решали плыть без одежды. Они пытались перебросить свои вещи через реку, но часто их одежда попадала в поток. Вскоре сотни солдат, совершенно голые и красные как раки, стали заполнять берег. Многие солдаты не умели плавать. Близкие к безумию от приближения русских танков, спускавшихся по скату, стреляя по ним, они тоже бросались в ледяную воду. Некоторые спаслись от смерти, держась за деревья, которые успели срубить, но сотни – утонули. Под огнем танков тысячи и тысячи полуодетых солдат, с которых стекала ледяная вода, бежали по снегу к далеким домам Лисянки.