Аргентинец - Эльвира Барякина

— Так сейчас все то же самое, — ухмылялся заведующий ломбардом. — Только теперь сажают, если приютишь белогвардейца.

— И правильно делают! Тот, кто против народа, должен нести заслуженное наказание… Ах, ты без взяток на мизер пошел?

Клим ни с кем не спорил и только отмечал про себя грустные приметы времени: революция поменяла одну аристократию на другую, но не затронула сути российского деспотизма. Раньше говорили с угрозой: «Ты что, против царя?!», а нынче: «Ты что, против народа?!» Но и то, и другое в переводе означало: «Не смей покушаться на привилегии господствующих чиновников». При этом население как было бесправным, так и осталось, и по средневековой холопской привычке всё так же считало, что это оно должно служить правителям, а не правители ему, что бы там ни писали на плакатах насчет «народной власти».

Карты были единственной слабостью Петровича — впрочем, понятной. Если внутри все кипит, должна быть отдушина, чтобы выпускать пар, иначе гайки сорвет.

Он прекрасно знал, что за публика собирается в трактире Лукина, и добродушно, но твердо обещал всех поставить к стенке.

— Да тебя первого укокошат, — отзывались спекулянты, посмеиваясь.

Петрович сжимал кулаки:

— А я бы по капле всю кровь отдал, лишь бы приблизить мировую революцию.

Видно было, что за его словами стоит непоколебимая вера. Петрович давно рвался на фронт, но начальство не пускало — заменить его на ответственном посту было некому.

Как он и обещал, однажды в трактир нагрянули чекисты.

— Этот со мной, — указал Петрович на Клима и вывел его на улицу. — Я в Москву уезжаю, — предупредил он, усаживаясь в автомобиль. — Меня около месяца не будет, а ты пока сюда не суйся, если хочешь жить. Понял?

Клим кивнул. Мотор взревел, и Петрович уехал.

Последний источник дохода был утерян. Ну что ж, «доедаем» сатира и красиво гибнем на подмостках театра…

3

Клим выбрался из палатки — о, господи, вот холода завернули! Стены были в инее, за ночь театр превратился в ледяной дворец.

Клим оглянулся: Нина тоже вышла наружу.

— Однажды мы не проснемся, — тихо проговорила она.

Совсем близко послышались удары топора и треск ломающегося дерева. Они выбежали в коридор, посмотрели в окно… Красноармейцы рубили столбы, подпиравшие навес у лавки напротив.

С Нижегородской улицы вывернул еще один отряд с пилами и топорами.

— Всем за работу! — прокричал в рупор командир. — Чем больше дров нарубите, тем теплее будет зимой.

— Ребята, круши Ярмарку!

Солдаты рассыпались по площади: кто принялся отдирать доски с заколоченных окон, кто рубил двери и выламывал косяки.

— Надо уходить, — шепнул Клим Нине.

Они успели взять только остатки сатира. Выбрались через черный ход и тут же столкнулись с толпой молодежи с красными бантами на груди. Но никто не обратил на них внимание.

— Отметим праздник революции ударным трудом! — подбадривало начальство.

Летели щепки, пыль поднималась столбом. Кто-то завел «Дубинушку» — и песню тут же подхватили десятки голосов.

Напротив Главного ярмарочного дома остановился разукрашенный флагами трамвай, из которого высыпали рабочие — кто с тачкой, кто с пожарным багром.

— Давно пора Ярмарку ломать! А то устроили гнездо капитализма…

— А мы его в печь!

Клим и Нина сели в опустевший вагон.

— Товарищ Троцкий как-то дал мне полистать книгу по истории Римской империи, — сказал Клим, стараясь быть насмешливым. — Там был приведен рассказ о стоике Эпиктете[31]: он учил, что все вещи и дела надо разделить на зависящие и не зависящие от тебя. В первом случае исполняй свой долг, чего бы это ни стоило, а на остальное не обращай внимания. Только так сохранишь подлинную свободу — и в бедности, и в богатстве… Будем стоиками?

Нина медленно кивнула, глядя прямо перед собой. Ее била дрожь.

Они сидели на трамвайной скамье, накрытые одним пальто на двоих. Клим стискивал зубы от беспомощной злобы: на себя, на судьбу, на этот изуродованный, сгнивший на корню город. Он не представлял, куда можно податься.

Попытаться разыскать Любочку? Ведь не сдаст же она их в ЧК? Или сдаст? Но кто знает, где она сейчас живет?

Если бы Петрович не уехал, Клим попросил бы помощи у него. Он смотрел искоса на Нину: посиневшие губы, старое, бог весть на что похожее платье… Не найдешь сегодня ночлег — и ей гарантирована пневмония, и это в лучшем случае.

Трамвай загремел по понтонному мосту. Серая вода казалась густой, над волнами клубился туман — верный признак скорого ледостава.

Флаги на Рождественской подновили, в витринах установили портреты вождей — уже не в человеческий, а в слоновий рост. Древняя Ивановская башня была украшена еловыми ветвями и огромным транспарантом: «Слава годовщине великой революции!» Подумать только, целый год прошел…

Трамвай поднялся в Кремль. Благовещенская и Большая Покровская были перекрыты: вагоновожатый сказал, что по ним пойдет демонстрация.

— Интересно, кому и что они будут демонстрировать? Сами себе? — усмехнулась Нина.

— Нам, — отозвался Клим, — чтоб боялись.

— Тогда пошли посмотрим. А то артистам обидно будет, если зрители не явятся на представление.

— А вдруг тебя кто-нибудь узнает в толпе?

Нина серьезно посмотрела на него:

— Пускай. Я не могу больше прятаться.

4

В двенадцать часов все гудки, сирены и трамвайные звонки Нижнего Новгорода произвели посильный шум. Оркестры грянули «Интернационал», аэропланы разбросали листовки, после чего по Большой Покровской двинулось шествие делегатов от губернского комитета партии, губисполкома, городского совета и прочих организаций.

Крестный ход, только вместо крестов — винтовки, а вместо икон транспаранты:

Кто против хлебной монополии, тот враг пролетариата!

Классовое распределение продуктов убьет паразитов народа!

Привет и братское рукопопожатие немецким рабочим!

Следом катили телеги, переделанные в передвижные сцены. На одной — клетка с большим пауком и надписью «Капитал», на другой — огромный мусорный бак, где сидели грустные артисты, загримированные под священника, городового и царя (судя по костюму — оперного Бориса Годунова). На третьей повозке был установлен позорный столб с привязанными к нему чучелами белых офицеров. На столбе значилось: «Смерть Комучу и проклятым белякам!» Вокруг кружили артисты балета, переодетые в красноармейцев.