Семя грядущего. Среди долины ровныя… На краю света. - Иван Шевцов

- Он хороший? - с необычным оживлением спрашивала Женя.

- Да, Женечка, он славный. Немножко эгоист, но это, наверное, присуще всем одаренным. Это прощаешь. Когда любишь - все прощаешь.

- Он талантлив?

- О-о! Это большой артист.

- А за что ты его полюбила? Расскажи?

- Не знаю, Женечка. Полюбила, и все. А за что ты Глебова полюбила?

- А ты знаешь? - спохватилась Женя, не смутилась и даже обрадовалась. - Откуда ты знаешь?

- Прочла. На твоем лице все написано, - рассмеялась добродушно Посадова.

- Емельян мне и раньше нравился, - сообщила Женя с готовностью и быстро. - Я тогда в школе училась, а он в техникуме. Его все у нас уважали за честность и справедливость. И даже взрослые. Он никого не боялся и всегда шел за правду… А ты знаешь, что он мне сказал?

- Знаю. Он сказал, что ты самая хорошая и самая красивая в мире.

- Ты слышала наш разговор?! - как-то уж очень непосредственно, до наивности трогательно воскликнула Женя. - Но ведь он немножко не так сказал. Он сказал, что я у него единственная на свете. Это правда?

- А разве Емельян способен говорить неправду?

Минуту молчали. Наде приятно было видеть первую любовь. Она ждала новых слов возбужденной девушки. И Женя спросила о том, о чем спрашивают все до того, как им исполнится двадцать пять:

- Надя, а что такое счастье?

Посадова не сразу стала отвечать. Вопрос непростой, хотя и извечный.

- Ну что ж ты молчишь? - напомнила Женя.

- Счастье, Женечка, - это когда ты любишь и тебя любят.

- Значит, я счастлива, - призналась Женя. - Ты только не подумай, что я такая легкомысленная: взяла и сразу влюбилась. Я давно его люблю. О нем только и думала. Даже в самые трудные часы моей жизни, когда папу казнили и я бежала из города сюда, к вам, я думала о нем. И сама удивлялась: почему такое?

Надя знала, что разговорам не будет конца, у Жени хватит слов до утра, и посоветовала дружески:

- Спи ты - завтра что-то серьезное намечается.

Легко сказать - спи. А как уснуть, как угомонить растревоженную душу, успокоить сердце, как забыть то, что произошло - первый поцелуй? И через какие-то минуты, ни с чем не считаясь, Женя снова заговорила:

- А ты обратила внимание на его глаза?

- Нет, не обратила, - с деланным равнодушием ответила Надя. - Завтра присмотрюсь. Потерпи. Или, может, сейчас пойти?

- Сейчас он спит, - рассмеялась Женя, поняв иронию.

- Не думаю, чтоб он спал, - многозначительно заметила Надя.

Емельян действительно не спал. От переполненных чувств голова шла кругом, и он не испытывал ни малейшего желания разобраться в водовороте, приятном хаосе мыслей или хотя бы задержаться на какой-нибудь одной. На столе стояла керосиновая лампа, освещала дощатые сухие стены и потолок из толстых сырых бревен. Емельяну казалось: почему-то большая часть света от лампы падает на пустой Иванов топчан. Кто теперь будет спать на нем? Придет новый незнакомый начальник штаба, ворчливый, заядлый курильщик. По ночам будет кашлять и храпеть. А, собственно, почему он должен быть здесь, когда эта землянка разведки? Пусть себе живет в штабной. Иван Титов - другое дело, Иван его друг. В конце концов здесь могла быть Женя. Нет, конечно, это глупо, Женя здесь не может жить - она ему не жена.

Жена… Как торжественно и тепло звучит это слово - же-на! С какой гордостью будет произносить его Емельян! Сколько сердечной ласки вложит в него! Жена - жена - Женя! Звучит почти одинаково, разница в одной букве. Выходит, дело только в одной букве? А что, если пожениться здесь, теперь же, не дожидаясь, когда кончится война? Ведь он ее любит. Любит на всю жизнь большой, ничем не измеримой любовью. И она его любит. Да, да, любит. Емельян в этом Убежден.

Мысли его перебил вошедший радист. Чаще всего он приносил печальные новости. "После упорных боев наши войска оставили…" На этот раз глаза радиста были веселые. Подавая Глебову радиограмму, он сказал:

- Порядок, товарищ начальник!

Глебов прочитал: "Прибыли благополучно. Все порядке. Привет. Титов". Подумалось вдруг: почему радиограмму подписал Титов? В целях конспирации? А радист уже докладывал новое сообщение глухим мрачноватым голосом:

- "После упорных боев наши войска оставили город Орел…" - И, выждав, добавил: - "На ленинградском направлении немцы потеснили наши войска и заняли несколько населенных пунктов…"

Ленинград… Емельяну сразу вспомнился Леон Федин и его сон. В памяти снова возник до жути трагический, приглушенный голос Федина: "Все кругом цвело. Краски, краски и цвета… Проснулся - и ничего нет. Чернота одна…" Он отогнал эту мысль другой, приятной: "Это хорошо, что наши благополучно добрались с генералом. Надо немедленно доложить комбригу. Он не спит, ждет эту радиограмму". И Емельян, накинув на плечи легкую, из серого сукна куртку, быстро вышел.

Егоров со Свиридочкиным обсуждали план первых номеров бригадной многотиражки "Народный мститель" и содержание листовок, адресованных населению оккупированной территории. После долгих хлопот удалось, наконец, создать свою партизанскую типографию. Шрифты, краски, машины и немного бумаги были спрятаны в лесу еще в канун прихода немцев, но не было специалистов, чтоб быстро наладить печатное дело. Егоров сказал, что не мешало бы провести открытые партийные собрания в отрядах и обсудить на них итоги операции по разгрому штаба корпуса фашистской армии.

- Есть много желающих вступить в партию, - сказал Свиридочкин. - Надо решить, как нам поступать.

- Как поступать? Принимать достойных, вот и все, - ответил Егоров. - Это показательно: в тяжелое время люди вступают в ряды коммунистов. Значит, верят в партию, в ее идеи, видят в ней силу.

- Все это верно, Захар Семенович, - согласился Свиридочкин. - А как сделать конкретно, практически? Партбилеты мы им выдать не можем.

- Выдадим временные удостоверения, а потом, после победы, обменяем их на партийные билеты. Вот и все. Я так понимаю.

- А может, все-таки посоветоваться с подпольным горкомом? Спросить, как они поступают в таких случаях?

- Можно, конечно, поинтересоваться в горкоме. Но, пожалуй, лучше всего запросить Центральный Комитет. Это будет верней. И не будем откладывать. Завтра же заготовь текст запроса.

В это время вошел Глебов.

- Ну что, есть радиограмма? - встретил его нетерпеливым вопросом Егоров и даже поднялся. Для него это было сейчас самое важное.

- Долетели благополучно, - с ходу выдохнул Глебов и подал радиограмму.

Егоров прочитал ее вслух, затем сказал, довольный:

- Вот когда можем считать всю операцию успешно завершенной. Поздравляю вас, товарищи! - Он пожал руки Свиридочкину и Глебову. - Теперь нужно думать о дальнейшем. - Подошел к столу и нагнулся над картой. - Мы должны активизировать свою деятельность. Ежедневно, ежечасно не давать врагу покоя. Бить по самым чувствительным местам. Помочь фронту. Я имею в виду транспортные артерии - железную и шоссейную дороги. Заготовьте, начальник штаба, приказ: Законникову главная задача на ближайшее время - парализовать и расстроить движение поездов на железной дороге: разрушать мосты, обстреливать и пускать под откос составы, взрывать водокачки, стрелки, рвать телефонную и телеграфную связь, - словом, ломать, крушить, уничтожать. То же самое должен делать на шоссе отряд Иваньковича - взрывать мосты, обстреливать колонны. Надо воспользоваться осенней распутицей, когда враг не может бросить против нас машины по бездорожью. У нас есть люди, есть оружие, есть священная ненависть к врагу. Надо действовать! - Он решительно положил руку с растопыренными пальцами на карту, точно хотел сжать в кулак целый большой район - зону действия партизанской бригады. Потом резко повернулся, спросил Свиридочкина: - Правильно, комиссар?

- Все верно, командир, - ответил Паша Свиридочкин и озорно заулыбался.

А Булыга? - спросил Глебов.

- Булыгу придется пока что придержать в резерве, - ответил Захар Семенович, сморщив лоб. - Когда начнут действовать Иванькович и Законников, фашисты, надо полагать, бросят против них карателей. А мы при крайней нужде на карателей бросим отряд Булыги. А потом, у меня создается впечатление, что гитлеровцы втайне готовят удар по нашей главной базе, и в том числе по штабу бригады. Появление в зоне действия Булыги какого-то неизвестного нам отряда меня настораживает. Что это за люди, вы выяснили, Емельян Прокопович?

О появлении этого отряда сообщил сегодня Булыга Егорову в присутствии Глебова на поляне, когда они поджидали самолет. Егоров тогда сказал:

- Надо выяснить, что это за люди, сколько их, и потом решать.

Глебов посчитал, что это должен сделать Булыга, поскольку неизвестные появились в его зоне. Попросту он не придал этому факту серьезного значения. И это был его непростительный промах. Как начальник разведки, он должен был сам принять необходимые меры, чтобы выяснить, что это за люди. Как начальник штаба, он должен был отдать на этот счет конкретные указания Булыге. Ни того, ни другого он не сделал и теперь, глядя в строгое открытое лицо Егорова виноватыми глазами, чувствовал себя чертовски неловко. Он дорожил и гордился доверием комбрига, знал, что Захар Семенович любит его и ценит. И вот надо же случиться такому, и буквально в первые часы после ухода Титова. Он не умел кривить душой, а тем более с Егоровым, к которому питал чувства особой привязанности и теплоты.