И один в поле воин - Юрий Дольд-Михайлик

Генрих, смеясь, пожал девушке руку и скрылся в дверях штаба. Моника весело помахала ему вслед. Никому из прохожих, наблюдавших эту сцену, даже не пришло в голову, как тревожно бились в эту минуту сердца стройного весёлого офицера и красивой улыбающейся девушки.

– Вам телеграмма, герр обер-лейтенант, – доложил дежурный по штабу.

«Сегодня в 16.20 буду в Шамбери. Встречайте. Бертина».

«Какого чёрта тебе тут надо?» – про себя выругался Генрих и, ещё раз прочитав телеграмму, сверил дату. Бертина телеграфировала сегодня утром в шесть.

Генрих постучал в кабинет Эверса.

– Герр генерал, сегодня будут какие-либо поручения?

– Сегодня? Нет.

– Тогда разрешите обратиться к вам с просьбой.

– Буду рад её удовлетворить.

– Я только что получил телеграмму от племянницы Бертгольда. Она просит встретить её в четыре с минутами в Шамбери. Если вы разрешите…

Генерал взглянул на часы.

– Вам, как всегда, везёт, обер-лейтенант, через тридцать минут помощник Миллера Заугель в сопровождении охраны выезжает на моей машине в Шамбери встречать пропагандиста от штаб-квартиры. Вы можете поехать с ними.

– Бесконечно вам благодарен, герр генерал!

Заугель очень обрадовался, узнав, что у него будет такой спутник, как Гольдринг, и пообещал ровно через полчаса ждать с машиной у гостиницы. Не поднимаясь к себе в номер, Генрих разыскал Монику.

– Обстоятельства складываются так, что я сейчас должен ехать. Со мной едет помощник Миллера Заугель, сказал он поспешно. – Вот против этого Заугеля я и хочу вас предостеречь. Он сказал мне, что на электростанции, куда вы часто ездите, работает его агент, которого вы все считаете маки́, и что у этого агента возникло подозрение, касающееся вас и Франсуа Флорентена. По распоряжению Заугеля за вами установлено постоянное наблюдение. Очевидно, и за Франсуа Флорентеном тоже. Выводы сделаете сами. А теперь я выйду и подожду Заугеля у входа в гостиницу. Не надо, чтобы он видел нас вместе.

Услышав, что к дверям подъехала машина, Моника быстро скрылась в дверях буфетной, не успев промолвить ни слова. Только её благодарный взгляд успел поймать Генрих.

– Кого это вы встречаете с таким почётом? – спросил Генрих Заугеля, когда их «хорх» помчался по шоссе вслед за автомашиной с пятью автоматчиками.

– Пфайфера, самого Пфайфера, барон.

Генрих пожал плечами, эта фамилия ничего ему не говорила.

– Как, вы не знаете Пфайфера? – удивился Заугель. Да ведь это же один из лучших ораторов Германии, один из ближайших помощников Геббельса. – Очевидно, у Заугеля были основания так говорить: в Шамбери им сообщили, что выступления Пфайфера проходят с огромным успехом. Он, как выяснилось, прибыл утром и успел сделать доклады офицерам гарнизона и двум подразделениям солдат. Тема всех выступлений была одна – что произошло под Сталинградом.

Разыскивая Пфайфера, Генрих и Заугель побывали на митинге и выслушали две речи современного Цицерона. Пфайфер, плотный человек с солидным брюшком, действительно был неплохим оратором. На тему «Сталинград» он выступал, очевидно, много раз. Докладчик сыпал цифрами, именами, названиями населённых пунктов, не заглядывая ни в тезисы, ни в блокнот, которым помахивал, держа его то в левой, то в правой руке. По Пфайферу выходило, что причиной поражения под Сталинградом была растянутость линии фронта, затруднения с транспортом. Когда сократится линия фронта, армия фюрера наберётся сил, всё пойдёт хорошо, и уже в этом, 1943, году она отомстит большевикам за погибших на берегах Волги.

Пфайфер был красноречив, говорил горячо. Голос его, сильный, хорошо натренированный, то снижался до шёпота, слышного даже в дальних рядах, то раскатисто звучал над толпой, словно грохот грома. Генрих наблюдал за лицами слушателей и должен был констатировать: ораторское искусство Пфайфера влияло на аудиторию: солдаты вместе с ним кричали «хох», когда того хотел оратор, и чуть не плакали там, где он, приглушив голос, трагически дрожавший в наиболее патетических местах, говорил о гибели армии Паулюса.

Когда закончился второй митинг, Заугелю, наконец, удалось поймать пропагандиста, но Пфайфер категорически заявил, что до восьми вечера нечего и думать о выезде из Шамбери, потому что ему нужно выступить ещё в нескольких местах.

– Смею напомнить, герр Пфайфер, что у нас теперь не очень спокойно, лучше выехать пораньше или заночевать в Шамбери, а в дорогу тронуться утром, – заметил Заугель.

– С какого это времени офицеры армии фюрера стали бояться темноты? Я привык думать, что её боятся лишь дети? – пошутил Пфайфер и победоносным взглядом окинул большую толпу, окружавшую его.

Присутствующие расхохотались, Заугель покраснел и отошёл.

– Герр Пфайфер, очевидно, не знает условий, сложившихся у нас в последнее время, – пожаловался он Генриху.

– Герр Заугель, я считаю, что вы совершенно правильно сделали, предупредив гостя о том, как опасны ночные поездки. Меня удивляет его легкомыслие и этот чисто демагогический приём. Поглядим, куда денется его храбрость ночью, если действительно на нас наскочат маки́?! Нам что, мы люди военные, привыкли глядеть в глаза опасности, а этот болтун, верно, и не нюхал пороха.

И Заугелю пришлось скрыть своё волнение. Не мог же он признаться Генриху, что сам боится ехать ночью, особенно теперь, когда большой отряд маки́ спустился с гор.

В шестнадцать двадцать Генрих и Заугель встречали на вокзале Бертину.

– Какой счастливый ветер занёс вас в наши края? – спросил гостью Генрих, как только она появилась на ступеньках вагона. Бертина была в парадной форме. Заугель не скрывал своего восхищения, глядя на приезжую.

– Попутный, барон, который дует для тех, кто умеет управлять парусами… А кто это? – Бертина протянула руку Заугелю. – У меня такое впечатление, Генрих, что в вашей дивизии собрались самые красивые офицеры нашей армии. Так куда и как мы поедем сейчас?

– Всё зависит от вашего желания: мы можем выехать машиной сегодня вечером или поездом завтра утром.

– Меня устраивает и первый, и второй вариант, так что поступайте как хотите.

Генрих заранее заказал для Бертины номер в офицерской гостинице, но она заявила, что отдыхать не станет. Зато жаждет пообедать, а потом пройтись по городу.

Попросив прощения, Заугель пошёл к Пфайферу уточнять время отъезда, а Бертина и Генрих спустились в ресторан.

– Вы так и не объяснили, Бертина, какой попутный ветер пригнал вас к нашим берегам и надолго ли? – снова спросил Генрих, когда они уютно расположились в отдельном кабинете и официант, подав заказанное, вышел.