Полубрат - Кристенсен Ларс Соби

Меня будит стук дождя по крыше. Я лежу и слушаю шорох дождя, лето, утро, красота. Педер поворачивается ко мне. От него разит. — Сочинил что-нибудь? — спрашивает он. — Неа. А ты? Посчитал чего? — Пока нет. — Взгляд у него стекленеет. — Но сейчас сосчитаю, сколько раз меня вывернет. — Он свешивается на другую сторону, издаёт какие-то животные звуки, смрад сгущается. — Ой, — стонет Педер. Я ухожу. Встаю, одеваюсь и ухожу, пусть побудет один. Нога вляпывается в пятно «Кампари». С кровати снова доносится рычание. — Два, — отсчитывает Педер. Меня уже нет в комнате. Никто ещё не выходил. Я один. Накрапывает редкий дождь. Я обхожу остров. Он невелик. И правильно. Остров должен быть такого размера, чтоб его можно было обойти кругом дождливым утром. Фьорд посерел и покрылся гусиной кожей. Сажусь на лесенку у мостков и опускаю лицо в воду. Помогает. Я сижу так столько, сколько мне нужно. Ступени зелёные, лощёные. Всё странно и обыденно. Вот паром, он разворачивается и ложится на обратный курс, в город. Посижу ещё и пойду назад, к Педеру. Поговорим о цифрах и сочинительстве. О нас. И тут я вижу её. Или, наоборот, она замечает меня первой. Вивиан. Она стоит посреди подвесного мостика с рюкзаком и зонтиком, никогда не забуду этого зрелища — Вивиан под жёлтым зонтом на качающемся мостике на Ильярне. Кто ездит летом в гости с зонтом? Вивиан. У меня глаза на лоб. Машу. Даже не знаю, что и чувствую. И чего хочу. Но машу. Вивиан одолевает последний отрезок и останавливается, лишь ступив на наш остров. — Привет, мелкий! — кричит она мне. Я бегом кидаюсь к ней. — Ты? — Конечно. А что такого? — Она искоса смотрит на меня: — Ну у тебя и видок! — Честно? — Как будто ты спал в воде. — Я улыбаюсь: — Мы с Педером попраздновали ночью. — Она складывает зонт, хотя дождь всё идёт. — Праздновали? — Да. Прикинь? — Она стряхивает воду с зонтика. — С кем праздновали? — Мы с Педером. — Вивиан снова поднимает на меня глаза. — Дождь идёт, — говорит она. Мы бредём к дому. Тихо. С голубого козырька на террасе капает вода. Я несу её зонтик. Трава холодит ноги. — Никто ещё не встал? — спрашивает Вивиан. — Педер, во всяком случае, нет. — Мы заходим к нему. Педер лежит, нехорошо вывернув голову набок Но он не умер. Вокруг кровати громоздятся горы блевотины. Запах — хоть топор вешай. Вивиан зажимает нос. Я раскрываю зонтик на всякий пожарный случай. — Кое-что мне всё-таки приснилось, — громко говорю я. Педер дёргается, но в каком-то замедленном темпе. Он вращает глазами. — Что? — стонет он. — Будто Вивиан приехала. — Педер скатывается на пол и становится на колени, словно молится. Но нет, занят он другим. Со стороны кажется, что его рот дёргается от удара электрического разряда, исторгая мерзкие звуки. — Четыре с половиной, — хрипит Педер. Управившись, он заползает на кровать и видит Вивиан. — Привет, толстый. Здорово загорел, — говорит Вивиан. Педер улыбается ей, но смотрит на меня. — Браво, Барнум. Ушёл в плюс! — Я захлопываю зонтик. Вивиан перешагивает через блевотину и садится на кровать. — Я буду спать между вами? — Раздаётся скрип колёс. — Нет, нет, Вивиан, у тебя отдельная комната! — Мы поворачиваемся к маме. Педер сдаётся без боя. Он прячет бутылку, но восемь кило этой вони не денешь никуда. — Мам, привет. Слушай, у меня, кажется, желудочный грипп. Дико заразный. — Вивиан уходит с мамой. Дождь иссяк. Солнце светит наискось в окно — сгусток света в синей раме. Педер выбирается из кровати. — Спасибо. Чудесный сон, — говорит он. — Ты знал, что она приедет? — Педер пожимает плечами. — Может, знал. А может, нет. Приберёмся? — Когда мы снова встречаемся с Вивиан, на ней бикини. Цвета я не помню. Боюсь лишний раз взглянуть в её сторону. Хотя и глаз не отвожу. Она стройная, честнее сказать, тощая, кожа гладкая и подтянутая, везде, особенно на животе, который, несмотря на это, пологой дугой уходит в бикини, и вся Вивиан ровного бледного цвета, не серого, а сливочного белого цвета, как старый фарфоровый сервиз. Она в тёмных очках. И на что она смотрит, мне не видно. Рот кажется больше обычного. Она собрала волосы в узел на затылке, выпустив тонкий шнурок на спину. Мы лежим на скале. Педер размазывает ей по плечам крем. Потом пересчитывает рёбра. У неё их больше, чем у нас. Ей смешно. Я опускаю глаза на скалу под нами. И всё равно вижу Вивиан. Сегодня самый знойный день лета. Вдруг Педер перекидывает крем мне и вступает в бой с осой. Ещё немного — и он проиграет. Вивиан садится рывком. Я вижу её грудь, всего на миг, пока она не успевает поправить лиф и отдёрнуть руки. Педер гоняет осу полотенцем. Но я видел её грудь. Она не огромного размера. Оптимального. Если я положу ладонь на её грудь, она в ней отлично поместится. Я не кладу ладонь. Но думаю только об этом. Картинка живо стоит у меня перед глазами: моя ладонь ложится на её грудь, и Вивиан вздыхает. Её глаза за тёмными стёклами. Ну на что она смотрит? Крем тает у меня в руках, капает на скалу и собирается в глубокой щели. Педер запускает в осу камнем. — Я пошла купаться, — сообщает Вивиан. Она встаёт на мостки и прыгает. Входит в воду почти без всплеска, вперёд руками, сведёнными вместе, как копьё, нет, как меч, сабля, рассекающая волны и без звука разваливающая воды надвое. Педер скользнул по мне глазами. — Ты идёшь? — Нет, пока подожду, — отвечаю я. — Аналогично. Искупаемся потом. — Конечно, — отзываюсь я. Мама машет нам от флагштока. Вивиан кажется почти невидимкой в солнечном мареве, дрожащем вокруг неё, как зыбкое зеркало. — Барнум, нам с тобой тоже очки не помешают, — говорит Педер. По лесенке вылезает Вивиан. Мы неловко перекатываемся на живот. Она садится между нами. Мне видно, как обсыхает её кожа, как испаряется капля за каплей. Вдоль хребта растопорщивается светлый пушок. Меня так и тянет погладить его. От скалы идёт пряный, жаркий дух раскалённых камней, гор, он кружит мне голову. Я опять погружаю пальцы в крем. — Смотри не сгори, — шепчу я. Она ложится на спину. Закрывает глаза. Педер одолжил очки поносить. Вид в них у него круче некуда. Он втягивает щёки и косо улыбается. Я на корточках устраиваюсь подле Вивиан. Из крема горожу на её животе белую тёплую дамбу. — Я видела твоего брата, — вдруг заявляет она. Моя рука замирает. — Извини? — Брат твой, Фред. Я его видела. — Педер сдвигает очки на лоб и распускает щёки. — Где? — спрашиваю я. — На аллее Бюгдёй. Он бежал. — Бежал? Фред не бегает. — Значит, он шёл с такой скоростью. Как бежал. И махал руками. Вид потешный, жуть. — Различие между бегом и ходьбой в следующем: при беге ты касаешься земли только одной ногой. К скорости это отношения вообще не имеет, — вступил Педер. — Можно бежать медленнее, чем идти. Это я к слову. — Он тренируется, — объяснил я. Педер заржал: — На аллее Бюгдёй? Что это за вид спорта? — Бокс, — прошептал я так тихо, как сумел, и заслонился от солнца рукой. Вивиан села и стала размазывать крем сама. — У него бой в сентябре, — добавила она. Внезапно голову стискивает боль, звонкий шум, рот пересыхает, на корень языка давит тошнота. Педер впивается в меня взглядом. По-моему, у него уже и на лбу жир складками. — Ты в порядке? — Я киваю и глубоко втягиваю воздух. Откуда порядку взяться, интересно? Не знаю, что со мной. Но по какой-то причине я не могу вынести мысли о том, что Фред разговаривал с Вивиан, что она болтала с ним. Меня мутит и тошнит. Педер садится. А Вивиан ложится на спину опять. — Ты с ним говорила? — шепчу я пропавшим голосом. — Так, немного. — Немного? Он остановился? — Ему надо было сделать растяжку. — Растяжку? — Ну да. С упором в дерево. — Бедное дерево не упало? — вставляет Педер. Я хватаю ртом воздух. — Что он сказал? Пока делал растяжку, а? — Вивиан вздыхает. — Ну ты и прилипала, Барнум. Он сказал, что у него матч в сентябре. Первый в жизни. Ты разве не знал? — Знал, конечно, — смеюсь я. Фред городская знаменитость. Никто не сносит побои так героически, как он. Бляха-муха! Кошусь на Педера. Я своим братом горжусь. И всегда хотел гордиться. Педер отводит глаза. Он уже направляется в сторону дома, где на террасе стоит папа и кричит — Еда, питьё! — Вивиан идёт следом за ним. Но оборачивается и смотрит на мня в нерешительности: — Барнум, а ты чего не идёшь? — Догоню, — отвечаю я, а сам иду наверх, к маме, и помогаю ей спуститься по тропинке. — А что вы не смажете колёса? — Чтоб вы слышали моё приближение. — Скрипят, как ботинки, — говорю я. А она запрокидывает голову и улыбается, но рот не на месте. — Барнум, ты себя хорошо чувствуешь? — Отлично. — Ты имеешь право быть сегодня не в форме. После такой-то ночи. — Это правда. — Она накрывает мою руку своей. — Я очень рада, что ты приехал, — говорит она тихо. — Ты хороший мальчик — Нет. Я не очень хороший, — говорю я.