Психология конфликта - Наталья Гришина

М. Мид ставит преобладание принципа соперничества или сотрудничества в зависимость от ощущения безопасности, причем последнее она принимает как нечто первичное, не требующее дальнейших разъяснений. С тем же успехом можно было бы принять за первичное склонность к соперничеству… Я полагаю, что склонность к определению в межчеловеческих отношениях некоего «порядка клевания» может считаться столь же первичной, как и стремление к безопасности… (там же, с. 106).

Конечно, соперничество не обязательно имеет конфликтный характер, а сотрудничество не обязательно предполагает солидарность. Несмотря на неправомерность полного отождествления соперничества и конфликтного взаимодействия (которое выступает лишь одной из форм соперничества), работы Мид интересны для понимания природы конфликтных явлений благодаря убедительной демонстрации культурной детерминированности противоречий в социальных (и межличностных) отношениях.

Богатейший материал для изучения культурных факторов борьбы дает И. Хёйзинга. В сущности, вся его знаменитая книга «Homo Ludens» посвящена обсуждению тезиса «Игра – это борьба, а борьба есть игра» (Хёйзинга, 1992, с. 55), объединению категорий борьбы и игры в архаической культуре. Культурный контекст определяет и характер возникающих конфликтных ситуаций, и способы выхода из них. «В чисто феодальные времена, – пишет Хёйзинга, – повсюду возникали отдельные, ограниченные конфликты, в основе которых невозможно обнаружить никакого иного экономического мотива, кроме того, что одни завидовали богатству других. Не только богатство порождало зависть, но ничуть не меньше – и слава. Фамильная гордость, жажда мести, пылкая верность сторонников – вот каковы были главные побуждения» (с. 22).

При этом некоторые виды конфликтов приобретают ритуальный характер, «скандалы из-за обладания реликвиями после всякого рода торжественных церемоний, так сказать, входят в программу» (с. 53).

Сам процесс возникновения и развития конфликтов нормативно определен. П. Бурдье, французский социальный антрополог, изучавший жизнь берберского народа кибилов, писал, что «конфликты у кибилов в значительной степени регулировались сложной системой вызовов, оскорблений и надругательств» (Карле, 1992, с. 379). При этом, по мнению Бурдье, подобные действия следует интерпретировать «не как пустые ритуалы или как способ решения конфликтов, но как сигналы и символы, которые подтверждают и выстраивают лежащий за ними порядок определенных социальных отношений».

Что же касается разрешения конфликтов, то в средневековье «любой возникший вопрос должен получить идеальное разрешение – стоит только познать должное соотношение между частным происшествием и вечными истинами; соотношение же это выводится, если к фактам приложить формальные правила» (Хёйзинга, 1992, с. 258–259). Этот принцип реализуется во многих сферах обыденной жизни, в том числе и в области военных действий, где «такие вещи, как право победителя на имущество побежденных, право захвата в плен, верность данному слову, определялись правилами игры, выработанными для проведения турниров или охоты. Желание ввести насилие в рамки права и правил исходит не столько из своего рода правового инстинкта, сколько из рыцарского понимания чести и общего стиля жизни» (там же, с. 259). Анализируя обычай кровной мести как традиционный механизм разрешения острых конфликтных ситуаций у северокавказских народов, Г. У. Солдатова указывает, что его важнейшей стороной всегда являлся «комплекс обычаев примирения противников. На его основе выполнялась важнейшая функция этого обычая – примиренческая, предполагающая не насилие, а договоренность конфликтующих сторон» (1994, с. 140). Не только исторический, но и современный материал позволяет говорить о влиянии культурных факторов на практику разрешения конфликтов. Так, изучение семейных конфликтов, проведенное в Японии, Индии и США, выявило культурные различия в их протекании и разрешении (Kumagai, Strauss, 1983).

Многочисленные и убедительные примеры влияния культурных факторов на конфликтное поведение и разрешение конфликтов приводятся в книге Д. Мацумото (Психология и культура, 2003). Так, на поведении договаривающихся сторон могут сказываться различия в представлениях о справедливости-несправедливости, предпочитаемые способы разрешения конфликта – в духе примирения или состязания, сотрудничества или избегания. Автор называет это проблемой «несочетаемости подходов к разрешению конфликтов» (Мацумото, 2003, с. 619).

Еще один известный фактор, оказывающий несомненное влияние на подходы к разрешению конфликта и стратегии поведения его участников, – уровень индивидуализма-коллективизма, присущий сторонам конфликта как представителям определенной культуры. Представители коллективистских культур в отличие от индивидуалистических обычно более озабочены учетом интересов противостоящей стороны, что проявляется, в частности, и при ведении ими переговоров. Например, «в Японии человеческие взаимоотношения при разрешении конфликтов считаются более важными, чем моменты практического характера» (Мацумото, 2003, с. 623). В целом есть основания квалифицировать «поведение коллективистов при разрешении конфликтов как модель сохранения гармонии, а состязательный подход, который предпочитают индивидуалисты, как конфронтационную модель» (Мацумото, 2003, с. 620). Интересно, что культуральные различия проявляются и в том, как люди, вовлеченные в конфликт, реагируют на вмешательство или участие в его разрешении третьих лиц. Склонность обращаться к влиятельным персонам, готовность принимать их вмешательство и считаться с их мнением, согласно имеющимся данным, связана с такой особенностью культуры, как более высокие показатели дистанции по отношению к власти.

Предпринятый анализ культурных аспектов конфликтов позволяет прийти к выводам о культурной природе конфликтной феноменологии. Конфликтные явления занимают определенное место в культурном пространстве. Вместе с культурологами мы можем говорить не просто о социальной природе конфликта и его культурных факторах, но и о том, что сам процесс возникновения и развития конфликтов определяется нормативно, что проявляется в культурных примерах конфликтных ритуалов, различиях в возникновении конфликтов и их разрешении и др.

Этические нормы взаимодействия в конфликте

Сложившаяся традиция использования понятия нормы допускает его двойственное толкование. С одной стороны, как уже отмечалось, норма относится к числу модальных категорий, т. е. отражает типическое в поведении большинства людей. С другой стороны, норма – это некий образец поведения, который может и не разделяться большинством, но рассматриваться как желательный. Примером такого рода являются этические нормы – принципы одобряемого поведения, приемлемые групповые или общественные нормы взаимодействия в ситуациях достижения своих целей.

Однако «неправильное», «отклоняющееся» поведение также имеет свой нормативный образец. Ю. М. Лотман, анализируя психологические основы бытового поведения, указывает:

...

Возникают правила для нарушений правил и аномалии, необходимые для нормы… При этом различные типы культуры будут диктовать субъективную ориентированность на норму (высоко оценивается «правильное» поведение, жизнь «по обычаю», «как у людей», «по уставу» и пр.) или же ее нарушения (стремление к оригинальности, необычности, чудачеству, юродству, обесцениванию нормы амбивалентным соединением крайностей) (Лотман, 1975, с. 26).

«Неправильное» поведение также подчиняется определенным законам социального взаимодействия или, как там же пишет Лотман, «неправильное, нарушающее нормы данной общественной группы поведение отнюдь не случайно»; с другой стороны, оно «не случайно» и для индивида, поскольку за частными, отдельными действиями или стратегиями поведения стоят индивидуальные, «парадигмальные» представления относительно данного класса ситуаций.

Таким образом, поведение индивида в ситуациях противоречивого взаимодействия, направленное на достижение своих целей, может быть «правильным» и «неправильным» с этической точки зрения. Для характеристики подобного взаимодействия в ситуациях противоборства – соперничества, конкуренции, соревнования и т. д. – социологами, культурологами, психологами иногда используются метафоры «честная игра» (fairplay) и «нечестная игра».

Этическим принципам «правильного» поведения уделяют внимание разнообразные этические учения. Наиболее известные из этих принципов, такие как «золотое правило» этики или категорический императив Канта, в силу своей широкой известности стали элементами обыденного знания. Гораздо менее изучены образцы и нормы «неправильного» поведения. Любопытен факт, подмеченный Оссовской: обсуждая проблему личностного образца, она обращает внимание на отсутствие термина для обозначения «антиобразца»; по ее мнению, «пробел в терминологии свидетельствует о недостаточном внимании к самой проблеме» (1987, с. 30).