Князь Святослав - Николай Кочин

— Печаль только расслабляет сердце воина и туманит ум, ясность которого необходима при трудных делах. Отдохни с дороги и успокойся. Нам нужна теперь твёрдость, энергия и чистая кровь в жилах, больше чем когда-либо. Спи ночь спокойно, иначе я буду в печали. Мои подданные должны иметь спокойный дух и твёрдую уверенность в своём благополучии. Я и сам сейчас намерен выспаться вволю для встречи предстоящего дня.

Но князь, проводив Калокира, вовсе не заснул. Он остался сидеть и предавался раздумью. Первый раз беспокойство овладело им с такой силой, что он не мог думать ни о чём другом. Все, что казалось уже исполненным и законченным в государственных и военных делах, не только отодвигалось теперь в осуществлении, но требовало новых, ещё больших усилий и жертв и даже рисовалось безнадёжным.

Князь ясно представил себе, что если Цимисхий так вероломно подкрался к столице, если он нагло нарушил договор и клятву и сам пошёл войною, значит он всё взвесил, отлично подготовился, и думал вовсе не о мире, а о войне. Значит в предотвращение неудачи привёл с собою все силы империи, значит предусмотрел все возможные опасности, опробовал все способы, посредством которых можно нанести русским самые чувствительные и решающие удары. Значит Цимисхий в этом случае абсолютно убеждён в исходе дела. Ромейская изворотливость и талант полководца предостерёг бы его от безумного шага.

Святослав не боялся смерти, его сжигала досада, что те предосторожности Калокира и старого Свенельда, которые он считал низким качеством заурядной подозрительности в отношении таких высокопоставленных и благородных персон как царь, именно они-то и оказались верными.

Он мысленно представил себе всю историю своих подвигов. Как продирался сквозь леса на Оке и Волге, преодолевал болота, покорял камских болгар, заставлял дрожать хазарских каганов, гнал испуганных сарацин Халифата, чинил допросы корсуньским топархам и везде он ясно разгадывал намерения неприятеля и знал, как его сломить и что от него требовать.

Но жизнь и политика ромеев, казавшиеся до сих пор разгадываемыми, представились ему теперь в истинном свете. Мерка его языческого понимания судеб народов, оказалась узкой. Хоть и смутно, но он осознавал это. Он надеялся только на храбрость, силу и выносливость своей дружины.

— Следует вооружить славян ромейской мудростью, — решил он, пожалев, как отвергал подобные соображения, исходившие от Свенельда, от матери своей Ольги, от русских книжников и толмачей, от христианских попов, сумевших греческого царя сделать почти другом богу.

Вдруг он услышал в соседних покоях жены тихое рыдание. Он открыл дверь и увидел Ирину, стоящую на коленях перед иконой. Тихий свет лампадки освещал её в ночном одеянии, с распущенными волосами. Она крестилась, преклонялась лбом к полу, воздевала руки к иконе и шептала. Святослав, очарованный этой картиной, остановился в дверях и застыл в умилении. Он чувствовал, что она молит христианского бога о его победе, он увидел, что она с проницательным и скрытым умом, с кроткой и восприимчивой чуткостью узнала о случившемся, разгадала размер его опасений и тревог.

Журчал в тишине её страстный призыв:

— Призри на меня и помилуй меня, ибо я обижен и угнетён. Скорбь сердца моего умножилась; выведи меня из бед моих. Призри на страдание моё и на изнеможение моё и прости все грехи мои. Посмотри на врагов моих, как много их, и какою лютою ненавистью они ненавидят меня. Сохрани душу мою и избавь меня, да не постыжусь, что я на тебя уповаю…»

Она вдруг обернулась и кинулась к нему. Слезы блестели у неё на глазах. Он обнял её крепко:

— О чём ты плачешь?

— Я всё слышала, — прошептала она, — коли ромеи сюда дошли, значит есть у них сила и уверенность. А мы только ещё у края нашей земли…

— Боишься?

— Нет. С тобой я умереть готова. Да только зачем умирать, коли того избежать можно.

— Я отправлю тебя в Киев.

— Ой, господи, — вырвалось у ней, и испуг отразился в глазах. — Без тебя никуда не поеду.

Он вспомнил, что коснулся предмета для неё самого болезненного. Она никогда не выспрашивала у него про жён, но Святослав понимал, почему одно только напоминание о Киеве всегда приводит её — христианку в такой трепет. Он ласково отпустил её:

— Ну, иди, молись. Я тебе помешал.

Так как он никогда не имел стражи при палатах и не держал телохранителей, то и вышел на улицу никем незамеченный. Город спал, только в некоторых домах виднелись огни. Князь шёл на огонь, входил в дом и обнаруживал пирующих дружинников или даже сотников, а иногда и тысяцких. Он приказывал им разойтись в свои части и готовиться к битве. Пьяных дружинников, которые уже валялись под столом, Святослав приказывал обливать водой и выносить на ветер. Улицы наполнились вскриками хмельных людей, визгами потревоженных женщин. Всем казалось невероятным, чтобы могло кому-нибудь придти в голову на Пасхе затевать бой. Тысяцким он велел установить стражу по дорогам и выслать разведчиков в Великую Преславу. К утру город стал мёртв, если судить по улицам, и тревожен, если заглянуть в дома. В тысячах проверяли готовность дружин, точили мечи, осматривали кольчуги, шлемы, щиты, беспризорно валявшиеся уже близ года.

Неожиданно дозорные привели к князю старика в лохмотьях, с избитым телом и измождённым лицом. Сквозь дыры истлевшей одежды виднелись кровавые рубцы и синели кровоподтёки. Его схватили ночью, избили, приняв за соглядатая.

Святослав глянул в острые глаза старика и вдруг прижал его к своей груди. Они крепко и долго держали друг друга в объятиях. Это был Свенельд. Трудно было узнать в этом исхудавшем, обожжённым солнцем и оборванном старике, когда-то дородного, сурового и богато одетого воеводу. Воины наблюдали эту картину, потупясь, ждали княжеского распоряжения.

— Дай им по кувшину меду, — сказал Свенельд князю, — хорошо служат, молодцы. Я им не сказался, а по обличию меня теперь трудно узнать. Вот, думаю, проверю, как они службу несут. И вижу — хорошие ребята, скрутили меня сразу и немедля привели к тебе. Только вот нутро всё отбили. Мочи моей нету. Пробирался по лесам, ночевал в ямах, да с голодным брюхом.

Князь отпустил стражу. Свенельд, в изнеможении опустившийся на землю, сказал:

— Всех нас порубили. А я без твоего спросу, князь, не посмел умереть, прибежал за разрешением.

— До шуток ли, старик…

— Нет, не до шуток, князь, если правду молвить… Пришла беда — растворяй ворота. Пображничали да пошутили и так немало. А ромейский царь в это время полки обучал. Силы у него — тьма тьмущая. А как хитёр, мошенник! Тайком к столице подкрался. Хвала и честь такому мошеннику, клянусь Перуном и Велесом, умеет дело править…

Святослав взял старика на руки и отнёс в палаты. Когда Свенельд подкрепился пищей и мёдом, Святослав уложил его в постель, и сам сел около него. Глаза воеводы слипались, но он всё повторял:

— Князь! Привыкли мы бить буртасов, хазар, ясов, да касогов… Привыкли мечом махать, ан тут вот смекалка требуется… Хитрый народ — ромеи, уж я их знаю. Сколько раз я говорил тебе: — коли ласков ромей, значит ищет, где бы тебя побольнее укусить…

— Чем же, старик мой, пересилят нас ромеи?

Святослав хоть и понимал теперь все, но испытывал старика.

— Силы у нас меньше или храбрости, или припасов, или умения? — допытывался князь.

— Хитростью одолеют… — ответил Свенельд.

Святослав хоть и понял теперь все, но промолчал.

— У них бог наших простаков-богов хитрее, — продолжал Свенельд. — У них бог в золотых ризах ходит, с венцом, любит песни да ладан. У них учёный бог, не нашим чета. Он их и звезды научил читать… Дал им огонь, которым они жгли нас с отцом твоим на ладьях, так что мы еле ноги убрали. Бог их научил на полях сражаться и чтить царя как самого себя… А наши боги чем тебе помогут, наши сами ходят в рубищах. Нет, князь, у этого бога есть чему поучиться, подумай-ка.

— Не время сейчас думать об этом, — ответил угрюмо Святослав, — враг за спиной у нас…

Свенельд закашлялся и опять отпил меду.

— Значит они нас перемудрят? — спросил Святослав.

— Коли жив будешь, вспомнишь старика, перемудрят. Несметное войско и все на конях, зашиты в железо. А мы на конях не умеем… Трясёмся как бабы… Даже смешно.

— Что же, старина, делать нам? Уж не бежать ли?

— А бежать войску ещё хуже. И как на глаза своим в Киеве показаться. Но благоразумие — наша сила. Уметь избежать смерти — какой в том зазор. Это твоя, князь, обязанность перед подданными. Вот, скажут, смекнуть не мог, полез на рожон и голову сложил. Хитрость не попрёк, хитрость — та же сила. Много я дорог исследил, много вина с людьми выпил и того мнения, князь, что меч не всегда умён.

Он поднялся из-под одеяла и сказал с мольбою:

— Князь, успокой старика на старости лет, поезжай на Русь. Земель у тебя много, дел — непочатый край. Молод ты — тебе жить да жить, да землю рядить, а я здесь останусь… Сложу тут кости с дружиной, чтобы избежать упрёков в трусости. Сам говорил, что мёртвые сраму не имеют…