Последний сын - Андреев Алексей Валерьевич

А ведь как много всего она не сказала мужу, пока тот был рядом!

— Ну вот, я дома, — тихо произнесла Фина, открыв дверь квартиры.

Фина смирилась с ней, став по привычке называть домом.

Вымыв руки, она взглянула на полку под зеркалом. Там, где всегда лежала бритва мужа, было пусто. И зубная щетка в стаканчике осталась одна.

Выключив в ванной свет, Фина из окна кухни смотрела в ту сторону, куда она последний раз шла вместе с Теллем. По выщербленной асфальтовой дорожке спешила из магазина с сумкой та самая девочка, за которую переживал муж. Она с зимы подросла и уже не казалась маленькой и слабой.

"Телль бы обрадовался, увидев ее", — решила Фина.

Проводив взглядом девочку до подъезда, она задумчиво взяла с подоконника пузатую, чуть треснутую чашку, из которой пил муж. Сколько раз Фина просила выбросить ее!

— Нельзя жить среди поломанных вещей! — убеждала она Телля. — Это ведь ломает твое сознание, твои мысли.

Телль всегда соглашался, но все равно продолжал пить из старой треснутой чашки.

Фина поставила чашку на стол.

— Осталась.

Как теперь ее выбросить? Эта чашка тоже будет ждать Телля.

— Никогда не думала, что тебя так может не хватать, — говорила мужу Фина. — Даже предположить не могла, что когда-нибудь тебя не будет рядом… Помнишь, я спрашивала: как ты думаешь, кого из нас первым не станет? Ты отвечал, что, если мы умрем вместе, это будет правильно. А сейчас, случись что с тобой, — мне скажут нескоро. И тебе, если будет, кому тебе сказать… Я очень боялась, что тебя не станет раньше меня. Думала: как смогу без тебя? Смогу ли?.. Сколько дней я уже не слышу твоего голоса, твоих шагов, твоего дыхания. Даже не знаю — жив ли ты? Просто верю в это.

Фине становилось легче, когда она разговаривала с Теллем. Она делилась с ним всем — рассказывала, что многие поезда перестали ходить, что в городе теперь военные патрули, а появившиеся было на улицах увечные попрошайки в оборванной военной форме внезапно исчезли.

— Знаешь, Ханнес наш немного не дожил, — глядя на происходящее вокруг, с горечью убедилась Фина. — Сейчас бы до него никому не было дела.

***

После того, как Нацдилер объявил по Нацвещанию, что готов присоединить восставшие территории соседней страны, везде начались митинги за их присоединение.

У Фины собрание в актовом зале устроили сразу по окончанию смены. А, чтобы никто не ушел домой, — заранее закрыли проходную. Зная про это, Фина решила отсидеться в кабинете, завалив себя ненужной работой. Едва она разложила ее на столе, как, распахнув дверь, влетел новый начотдела.

— Давай скорей на собрание, вот-вот начнется!

— Я хотела бы поработать…

— Потом! — бросил новый начотдела и, выпустив Фину из кабинета, закрыл его.

Фина послушно отправилась в актовый зал. Он уже был битком, стулья пришлось ставить в проходах между рядами и вдоль стены, но места все равно всем не хватало. Встав возле второго от сцены окна, Фина обратила внимание, что оказалась единственной из женщин, которая не сидела.

Хоть им и не жалели аплодисментов, желающих выступить с трибуны набралось немного. "Наша земля, забрать, присоединить", — ничего другого никто не говорил. Чувствуя неимоверный стыд, Фина не могла оторвать глаз от кончиков своих рабочих туфель. Затем проводивший собрание замдиректора по кадрам и воспитательной работе начал поднимать сидевших в зале, требуя от них высказаться. Фина уже совсем не знала, куда ей деться. Лицо горело. Казалось, что она снова в детдоме.

— Инженер 37, теперь вы скажите нам, — показал на нее рукой замдиректора. — Что вы скажете?

Вопрос холодом обдал Фину. Она растерянно взглянула на свой номер на спецовке, обвела глазами зал. В памяти всплыло лицо воспы, со скакалкой наготове ждавшей от маленькой Фины, когда та выдаст укравших из столовки печенье. Но сейчас Фина уже не маленькая. Сбросив страх, она уверенно посмотрела на тех, кто сидел в президиуме на сцене.

— Меня еще родители учили, что нельзя брать чужое.

В президиуме переглянулись.

— Чего? — замдиректора сделал вид, что не расслышал.

Стараясь не волноваться, Фина набрала больше воздуха.

— Меня учили, что нельзя брать чужое, — повторила она.

Отпрянув от прохладной стены, Фина спиной почувствовала наступившую после ее слов тишину. От устремленных на нее взглядов всего зала стало не по себе. Стоявшие рядом коллеги отодвинулись. Из передних рядов кто-то крикнул "позор", раздался свист, другие крики, и Фина на секунду даже решила, что сейчас ее, как в детдоме, начнут бить.

Мысли Фины утонули в гуле негодования. Рядом с головой пролетел плевок. Под скандирование "позор" она пошла из зала, не обращая внимания на подступающие к ней перекошенные злобой лица, горящие яростью глаза. У самых дверей кто-то больно толкнул ее в спину.

В коридоре Фина скинула с себя спецовку, скомкав номером внутрь. Надо было это сделать сразу с окончанием смены. Тогда, может, и обошлось бы. Вспыхнувшая мгновенно ненависть четырех сотен людей потрясла Фину. Но она сто, тысячу, миллион раз была права. Нельзя брать чужое. Даже в детдоме за такое били.

Фина не жалела о своих словах. После них она могла бы вообще уйти с работы, и никто не задержал бы ее. Но такой уход стал бы подарком всем им. Фина остановилась у окна напротив своего кабинета, положив ладони на подоконник. За бетонным забором с проволокой дрожали от ветра листья тополей, проплывали кузова грузовиков, а за ними мимо домов с одинаковыми окнами шли вправо пешеходы.

Фина вспоминала, как давно, на воскреснике, она сажала те тополя. Деревца были маленькие, тонкие. Потом их макушки показались из-за забора, а теперь их уже не увидишь из окна — так они высоко.

Вдруг Фина поняла, что она прожила свою жизнь, глядя на мир из окна. И видела лишь то, что было видно оттуда.

Она попыталась открыть окно, но закрашенный шпингалет не поддался. Тогда Фина дотянулась до форточки, дернула ее, и на цыпочках стала вдыхать запах улицы. Внизу потянулись из актового зала переодеваться к себе в мастерские рабочие.

Сзади сквозняком хлопнула дверь. Фина быстро закрыла форточку и, оглядевшись, пошла к себе в кабинет. Там на ее месте уже сидел новый начотдела. Он молча протянул Фине приказ об увольнении за нарушение трудовой дисциплины. Фина прочла его и вернула.

— Я ничего не нарушала.

— Хорошо, — сказал начотдела и ушел.

Коллеги тотчас стали сторониться Фины. Даже за дверями проходной никто не обратился к ней, не сказал "до свиданья".

На следующий день Фину уже не пустили на работу.

***

Фине тяжело было принять то, что, после стольких лет, отданных этой работе, она оказалась не у дел. Первое время Фина по привычке шла к своей проходной, но останавливалась через дорогу от нее, глядя на заходивших в двери людей. Фина даже немного завидовала им, но категорически не хотела себе в том признаваться. Саму ее нигде на работу не брали, куда бы она ни обращалась.

"Нет мест. Возраст. Не подходите", — говорили ей.

Отвлечься, забыться Фине стало не на что. Одиночество с каждым днем давило сильнее. И вокруг — все не то, все не так, все мешало. Не зная, куда себя деть, Фина иной раз спрашивала: зачем она на собрании сказала те слова? Неужели никак нельзя было обойтись без них?

Постоянно думая над произошедшем, Фина снова и снова приходила к выводу: нельзя. Смолчи она тогда — осталась бы до конца жизни со своим стыдом, а уж солгать…

То, что сейчас, — надо просто пережить, как бы невыносимо оно ни было.

Кроме как с мужем, Фина целыми днями ни с кем не разговаривала, слыша человеческую речь только по Нацвещанию.

С каким бы удовольствием она выдернула шнур телеприемника вместе с розеткой! Останавливало Фину лишь то, что, может, по Нацвещанию будут вести о Телле.

Дальше думать про мужа на войне было страшно. Она переживала за родного, единственного близкого человека, который попал на сторону лжи, подлости, и который, получается, сражается за это. Неужели он убивает людей, защищающих свою землю, свой дом, ничего плохого ему не сделавших? И, каким бы Телль хорошим, добрым ни был для Фины, они окажутся правы, если убьют его.