Пружина для мышеловки - Александра Маринина

– Похоже, что так. Забелин таким образом получил квартиру, хотя по жилищному законодательству права на это не имел, а ведь его еще и по службе кто-то здорово двинул. Наверняка он использовал тот же приемчик. Ситников тоже жилищные условия улучшил в тот период, перебрался из комнаты в коммуналке в отдельную квартиру, мне Аргунов рассказывал. Они, наверное, этот способ на поток поставили. Сперва жилье, потом карьера, потом машина… Бедняга Аргунов был пробным камнем, просто девушка Лена Шляхтина решила свести счеты с молодым человеком, который посмел ее не захотеть, и заставить его помучиться, пострадать. А Ситников увидел, как это сработало, воочию убедился, до какой степени люди боятся огласки, и решил использовать разыгранную в шутку комбинацию в своих интересах. Только у него не было доступа к нужной информации, и вот тут ему пригодился старый друг Юра Забелин, который занимался преступлениями и правонарушениями несовершеннолетних и мог точно сказать, у кого из высокопоставленных московских чиновников проблемные дети. Я думаю, все происходило примерно так.

По дороге мы заехали в магазин, накупили продуктов, потом дома долго и обстоятельно готовили обед, который в связи с поздним началом плавно перетек в ужин. Пока Юля разделывала сырую баранину, коты устроили за закрытой дверью кухни истерику, требовательно скреблись и мяукали жалобно и просительно. Но мы были тверды.

– А они не станут меня ненавидеть за то, что я им мяса не дала? – озабоченно спросила Юля.

– Не станут. Они привыкли. Это обычное дело: они просят мяса, а им не дают.

– Как у тебя сердце не разрывается, – вздохнула она, прислушиваясь к доносящимся из-за двери звукам.

– Я тоже привык.

– Ты жестокий.

– Нет, просто я хочу, чтобы мои звери были здоровыми.

– А если они не хотят быть здоровыми? Если они хотят быть счастливыми, и для этого им нужно есть мясо?

– Юль, я тоже хочу быть счастливым, и человек не может быть счастливым, если его животные болеют.

– А может, им нравится болеть. Они хотят есть мясо и болеть. А ты не спрашиваешь, чего они хотят, ты решаешь за них, таким образом, ты устраиваешь собственное счастье за счет своих котов, – сделала она вывод. – Нехорошо.

– Нехорошо, – согласился я. – Но я не знаю, как по-другому.

– И я не знаю, – призналась она. – Но я подумаю. Может, что-нибудь придумаю.

Я чистил картошку и думал о том, что ни с одной девушкой я не обсуждал проблемы счастья моих котов, потому что им это не было интересно. А с Юлей обсуждаю. И это делает меня таким счастливым, что невозможно передать.

* * *

Вячеслав Антонович Ситников знал, что все идет к концу. Он слабо разбирался в медицине и не очень понимал, что означают все эти бесконечные капельницы, переливание крови, искусственная вентиляция легких, температура, которую никак не удается сбить. Но он услышал, что говорили врачи у него в палате, когда думали, что он спит. Он действительно спал, но потом проснулся и лежал, не открывая глаз, а они не заметили. Теперь он знал точно, что все их усилия ни к чему не привели, процесс инфицирования продолжается, остановить его не удалось даже двумя повторными операциями, и ему осталось жить два-три дня. Если очень повезет – то четыре-пять, но не больше.

Каждый день приходит следователь и задает одни и те же вопросы: что произошло, почему Подрезкова в него стреляла. Ситников молчит, на вопросы не отвечает, потому что сказать правду он не может, а лгать боится, не знает, что говорила следователю Олеся. Да, он ошибся в ней, она не такая, какой он ее себе представлял, какую он любил, но ведь есть сын, и он не должен знать правду. И договориться с Олесей ему не удается. Они с Гришей проводят в больнице целые дни, сидят то у него в палате, то в коридоре, но стоит ей или сыну войти в палату – тут же следом входит кто-то из милицейских и стоит столбом. Слова не скажешь так, чтобы он не слышал. Ситников пытался отстоять свое право на приватные встречи с семьей, но эти милицейские долдонят одно и то же: в интересах следствия не положено, следователь запретил, пока не дадите показаний. Подрезкова – подследственная по тяжкому преступлению, вы – потерпевший, и никаких приватных переговоров между вами быть не может.

Сегодня впервые за много дней выглянуло солнце, и Вячеслав Антонович подумал, что скоро наступит лето, которого он уже не увидит. Как странно… Он привык планировать свою жизнь, причем планировать долгосрочно, на многие месяцы вперед. Уже в середине зимы он знал, где хочет провести летнюю часть отпуска, бронировал гостиницу и билеты, а едва вернувшись с отдыха, тут же начинал планировать и организовывать его зимнюю часть. Впервые за много лет он не строит планов на лето, потому что лета в его жизни уже не будет. Он очень слаб, то и дело проваливается в тяжелый сон, а проснувшись, первым делом начинает привычно перебирать предстоящие дела… и вдруг понимает, что не нужно. Не предстоит ему никаких дел, никаких деловых встреч и совещаний, к которым нужно готовиться, никаких поездок в служебные командировки. Ничего. Ничего уже не будет.

Открывается дверь, Ситников думает, что это Олеся или Гриша, но это какой-то незнакомый молодой мужчина. По тому, что следом за ним не вошел никто из милицейских, Вячеслав Антонович понимает, его новый посетитель тоже «из них».

– Здравствуйте, Вячеслав Антонович, – говорит он. – Мы можем с вами поговорить?

Ситников молчит. Он же принял решение не говорить ни слова. Пусть как хотят, так и разбираются. Если Олеся решит сказать правду, если сознательно пойдет на то, чтобы Гриша все узнал, пусть сама и признается во всем. Ей жить. С ним ли, без него ли – пусть сама решает. А он, Ситников, ничего не скажет.

Молодой человек не обращает внимания не его молчание, придвигает стул к кровати, садится.

– Вячеслав Антонович, расскажите мне о Лене Шляхтиной.

– О Лене? Почему?

Ситников отвечает прежде, чем успевает понять, что заговорил. Удивление оказалось сильнее решимости не разговаривать со следователем.

– Мне интересно. Я изучаю ее жизнь. Как вы с ней познакомились?

– Вы ее родственник? Зачем вам это?

– Вячеслав Антонович, давайте договоримся о сделке. Вы не говорите мне ни слова о вашей ситуации с Подрезковой, но за это я не объясняю вам, почему интересуюсь Шляхтиной. Я просто задаю вопросы, а вы на их отвечаете. Договорились?

Ситников усмехается. Ничего, можно и поговорить. Лена… Что в этом может быть опасного? Это было так давно.

– Нас познакомил…

Он осекается и умолкает. Юрка Забелин. Нельзя произносить этого имени, нельзя давать понять, что они давно и хорошо и знакомы.

– Кто?

– Один парень, не помню, как его звали. Мы вместе с ним вышли после заседания бюро райкома комсомола, стояли на улице курили… Мимо проходила девушка, очень красивая…

… – Видал, какие кадры на наших фабриках вкалывают, – сказал Забелин. – Ей в «Интуристе» самое место, а она на конвейере торчит.

– Ты что, знаешь ее? – загорелся Слава, которого красота девушки не оставила равнодушным.

– Немного. Познакомился на днях, когда поквартирный обход делал.

– Она где-то здесь живет?

– Нет, в общаге. Она тогда у подружки в гостях была.

Ситников не отводил глаз от стройной фигурки, остановившейся у автобусной остановки.

– Слушай, познакомь, а?

– Да брось ты… На фиг она тебе нужна?

– Давай, Юр, давай, пока она не уехала!

Забелин бросил в урну недокуренную сигарету и поспешил к остановке. Через пару минут он уже возвращался к зданию райкома, и рядом с ним шла она, Лена Шляхтина…

… – Вас познакомил Забелин?

Ситников вздрагивает и на мгновение закрывает глаза. Он знает, этот мент. Он все знает. Или он не из милицейских?

– Я не помню его фамилии. Помню, что он был членом бюро райкома, но как зовут – забыл.

– Как близко вы были знакомы с Еленой?

– Очень… Очень близко.

К чему делать из этого тайну? Да, он в то время уже был женат, и даже Гришка уже родился, но ведь Ольги, жены, больше нет, а сыну безразлично, изменял отец матери тридцать лет назад или хранил ей верность.

– Вы знали, что у нее был брат?

– Да.

– И что он был психически нездоров, тоже знали?

– Да, Лена говорила. Она очень переживала из-за этого.

– А чем занимался ее брат? Где жил?

– Жил в Москве. Работал не то сантехником, не то истопником… в общем, какая-то черная работа в рамках ЖЭКа. Или дворником… Не помню точно. У него было служебное жилье, подвальная каморка в том доме, который он обслуживал.

– Вы знали, что он убивал и насиловал детей?

Ну вот, и до этого дошло. Столько лет прошло… Как узнали? Как докопались? Впрочем, какая разница? Теперь уже все равно.

– Да, Лена сказала мне. Она давно знала, почти с самого начала.

– А о том, что вместо брата она подставила милиции Олега Личко, вы тоже знали?

– Она спасала Мишу… Вы должны понять. Это же брат, родной брат. Она сделала все, для того, чтобы его спасти.