Становление личности. Избранные труды - Гордон Олпорт

Телесное чувство важно, но оно – не все наше Я . Люди, перенесшие ужасные пытки, отмечают, что, переживая боль, они также чувствовали, что она отделена от них. Они говорили: «Это происходит с моим телом, а не со мной ». «Я как-нибудь пройду через это и останусь самим собой – таким же, каким был всегда». И поэтому чувство Я не исчерпывается телесным Я .

Самоидентичность

Сегодня я вспоминаю некоторые свои вчерашние мысли, а завтра я вспомню некоторые свои вчерашние и сегодняшние мысли, и я уверен, что эти мысли принадлежат одному и тому же человеку – мне. Даже восьмидесятилетний старик уверен, что он – то же самое Я , что и в возрасте трех лет, хотя все, что касается его, включая клетки его тела и окружение, много раз менялось. Это чувство самоидентичности поражает, поскольку необоримым правилом развития является изменение. Каждое переживание модифицирует наш мозг, поэтому невозможно, чтобы идентичное переживание случилось во второй раз. По этой причине каждая мысль, каждый поступок меняется со временем. Однако самоидентичность сохраняется, хотя мы знаем, что остальная наша личность изменилась.

Это особое свойство Я иногда рассматривают как всю проблему самости. Например, в психологическом словаре под редакцией Уоррена предлагается следующее определение: «Я = индивидуум, рассматриваемый как сознание своей собственной продолжающейся идентичности и своего отношения к окружению. Синоним: эго» [347] .

Некоторые философы настолько находятся под впечатлением этого чувства личной идентичности, что утверждают, будто каждая личность содержит неизменную и бессмертную субстанцию души. Именно эта субстанция гарантирует единство данной личности. Другие философы говорят: «Нет. Простое перекрытие последовательных состояний сознания и сцепление и обзор воспоминаний – все, что нам требуется для объяснения чувства самоидентичности».

Как бы то ни было, мы можем указать на один психологический фактор, очень важный в установлении чувства идентичности на втором году жизни и в его дальнейшем существовании, – фактор языка. Когда ребенок может говорить и думать об игрушках, ботинках или об отце, у него есть орудие соотнесения этого с Я . Иногда уходя от объекта, а иногда возвращаясь к нему и произнося его имя, ребенок приходит к выводу, что Я – непрерывный фактор в этих прерывистых взаимоотношениях.

Самое важное лингвистическое средство из всех – собственное имя ребенка. Он постоянно слышит: «Где у Джонни носик?», «Где у Джонни глазки?», «Джонни хороший», «Джон шалун». Слыша свое имя вновь и вновь, ребенок постепенно начинает видеть себя как определенную и устойчивую точку отсчета. Имя приобретает для него значение на втором году жизни. С ним приходит осознание независимого статуса в социальной группе.

Однако с личными местоимениями справиться трудно. Двухлетний ребенок часто путает первое, второе и третье лицо. Можно услышать, как он говорит себе: «Будь осторожен. Уильям ушибся. Нет, я не ушибусь». Путаница (обычная по крайней мере до двух с половиной лет) отражает трудности, имеющиеся у ребенка с собственной идентичностью [348] .

Есть много дополнительных свидетельств неполной самости. Малыш может не осознавать, что ему холодно, его лихорадит, он устал или ему надо освободить кишечник. Он может мочиться или пачкаться, не осознавая, что делает это. Он не испытывает того отвращения и страха, которые испытывал бы взрослый перед предметами, ставшими чужими и враждебными. Границы между «там снаружи» и «здесь внутри» еще расплывчаты. Эмоции, например, не всегда его. Он будет кричать, смеяться, даже плакать без особых причин, а только потому, что так делает кто-то рядом с ним. В детских садах часто отмечаются такие волны заражающих, но пустых эмоций.

Даже после того, как самоидентичность частично установлена, ребенок охотно отказывается от своей идентичности в игре. Он может терять ее настолько полно, что сердится, если другие люди не признают в нем медведя, самолет или что-то еще, что создала его фантазия. Его сновидения так же реальны, как его дневные переживания. Он еще не может полностью отделить то, что «здесь внутри», от того, что «там снаружи». Приснившийся тигр для него ужасающе реален.

Не только имя, но и различные предметы служат важными якорями для самоидентичности. Свою роль играют одежда, украшения, особый уход. Дети двух-трех лет усиливают свое чувство идентичности, когда гордо демонстрируют свои новые ботинки, ленточки для волос или игрушки. Одежда помогает ребенку отделить себя от окружения. Некоторые детские психологи отмечали, что маленькие дети говорят свободнее и откровеннее, когда они не одеты. Как будто самосознание – часть одежды, которую можно сбросить так же легко, как рубашку. Быть может, нудисты надеются, что, отказавшись от одежды, они смогут вернуть себе часть детской свободы от угнетающего самосознания.

Мы, конечно, говорим о самоидентичности в западных культурах. Другие культуры не настаивают на таком резком отделении Я от не-Я. Я западного человека торчит, как ушибленный палец. В других культурах оно с большей готовностью сливается с природой и обществом. Первобытный шаман, произнося заклинания, чувствует, что «становится» дождем; будущий отец идентифицирует себя с мучающейся в родах женой. К частям телесного Я (например, волосам или ногтям) иногда относятся как к эквиваленту целого Я , скажем, в черной магии и других колдовских практиках [349] .

Даже в языках других культур «я» менее резко отделено от «он» или «ты».

Например, у индейцев уинту в Калифорнии границы Я не такие же, как у нас. Если мать уинту сообщает, что ее ребенок голоден, она говорит: «Я голодна – мой ребенок». Сообщение о том, что она покормила своего ребенка, звучит так: «Я поела – мой ребенок». Мужчина может сказать: «Я болен – моя лошадь». Привязанности человека включаются в его Я -концепцию. Уинту, если хочет, может использовать речевые обороты, выражающие более закрытое Я , например, когда он говорит: «Я сделал это один». Но в европейских языках Я – это всегда узкая и закрытая идентичность [350] .

Наиболее важным якорем для нашей самоидентичности на протяжении жизни остается наше собственное имя. Шекспир убеждает нас, что доброе имя человека – самая драгоценная собственность: «Кто тащит деньги – похищает тлен. <…> / Иное – незапятнанное имя. / Кто нас его лишает, предает / Нас нищете…» [351] .

Наше имя – теплое, центральное, символ всего нашего существа. Как быстро наше ухо ловит его в переполненной разговаривающими людьми комнате. Мы обижаемся, когда кто-то его забывает.

Тесная связь имени с самооценкой показана в работе Штранка. Людей спрашивали, нравится им их имя или нет. Их также обследовали на предмет того, в какой степени они принимают (любят) себя как человека. Низкое принятие себя определяется как «крайняя неудовлетворенность человека тем, что он таков, какой есть». Оказывается, что люди, которым не нравится их имя, обычно не любят себя [352] .

Здесь мы снова видим, что имя человека, будучи всего лишь символом, так же тесно связано с его самоуважением, как и с чувством самоидентичности.

Самоуважение

До двух лет ребенок хочет толкать свою коляску, контролировать свой мир, что-то чем-то делать . Он одержим свирепой страстью манипулировать предметами. Что можно делать с чернилами? С краской? С губной помадой? С бритвенным лезвием? Что можно сделать со шкафом, ящиками бюро, спичками, электрическими выключателями, кошками, собаками, бабушкиным париком? За несколько минут любознательный двухлетний малыш может разрушить дом.

Эта страсть, отравляющая жизнь всем родителям, не является прямым отражением самости. Это просто нормальные познавательные отношения между ребенком и окружением – «исследовательское влечение», если хотите. Чувство Я обнаруживает себя, когда эта деятельность нарушается.

Двухлетний малыш пришел в ванную вместе с отцом, чтобы умыть лицо. Сказав «дай мне», он попытался повернуть вентиль. Не получилось. Он упорствовал, но безуспешно. Некоторое время отец терпеливо ждал, но в конце концов «помог» ребенку. Разразившись криками протеста, ребенок выбежал из ванной и отказался умываться. Отец все испортил.

Подобное часто случается в этом возрасте. Когда исследовательская склонность фрустрирована, ребенок ощущает, что это бьет по его самоуважению. Помеха для эго унижает и вызывает гнев. Ребенок начинает остро сознавать себя как Я . Это поведение так заметно, что некоторые психологи говорят: потребность в автономии – выдающийся признак самости на втором и третьем годах жизни [353] .

Негативизм. Таким образом, рост самосознания достигает критической стадии в возрасте около двух лет. Один из симптомов – это сопротивление кормлению, одеванию, наведению порядка, то есть почти всему, чего хотят родители. Леви изучал этот тип «оппозиционного поведения» примерно на 1000 детей, приведенных в клинику для медицинского обследования и тестирования. Первые признаки негативизма (обычно крики: «Нет! Нет!») появляются в половине случаев к восемнадцати месяцам, а негативный образ действий может продолжаться до четырех лет [354] . Один мальчик, которому еще не исполнилось трех лет, специально навестил бабушку, перейдя через улицу, чтобы заявить (без всякого повода): «Бабушка, я не буду».