Кристальный грот - Мэри Стюарт

По дорогам в те дни все еще было опасно передвигаться группами менее чем в дюжину человек, во время поездки люди не выпускали из рук оружия и держались настороже. Те, кому было не по карману нанять охрану, ждали, пока не подберутся попутчики, а торговцы даже складывались, чтобы заплатить вооруженной охране за сопровождение.

В необжитых местах было по-прежнему полно уцелевших беглецов из армии Окты и оказавшихся отрезанными от дома ирландцев, встречались иногда и заблудившиеся саксы, тщетно пытавшиеся скрыть свою белую кожу — если их узнавали, то охотились за ними безжалостно. Весь этот люд видели в окрестностях ферм, они скрывались в горах, болотах и чащах, устраивали внезапные дикие набеги в поисках пищи и следили за дорогами, поджидая одиноких или слабо вооруженных путников, сколь бы жалкими те ни были. Любой, имевший плащ и сандалии, считался богачом и хорошей добычей.

Это не удержало бы меня от поездки из Маридунума в Лондон вдвоем с Кадалем. Ни один бродяга или вор не выдержал бы моего взгляда, не говоря уж о риске получить от меня проклятие. Со времени событий у Динас Бренина, Киллара и Эймсбери слава моя распространилась широко и все более разрасталась благодаря песням и рассказам — пока и сам я почти не перестал узнавать свои дела.

Динас Бренин также был переименован, он стал называться Динас Эмрис — отчасти в признание моих заслуг, отчасти же в память о высадке Амброзия и о крепости, которую он там воздвиг. Жилось мне ничуть не хуже, чем во дворце моего деда или в доме Амброзия. Ежедневно перед пещерой оставляли подношения — вино и продукты, а бедные, которым нечего было предложить в обмен на полученные от меня лекарства, приносили дрова, или солому на подстилку для коней, или помогали что-то строить, или мастерили какую-нибудь простую мебель. Так с удобством и в мире провели мы зиму, пока однажды в начале марта в долину не примчался верхом, оставив сопровождающих в городе, гонец от Утера.

Это был первый сухой день после более чем двух недель непрерывного дождя вперемежку со снегом и ветром, и я поднялся на холм над пещерой — поискать первые побеги лекарственных трав.

Остановился я, не дойдя до сосновой рощицы, чтобы посмотреть на одинокого всадника, галопом мчавшегося вверх по долине. Кадаль, должно быть, услыхал стук копыт; я видел, как внизу подо мной его казавшаяся совсем маленькой фигурка появилась из пещеры и приветствовала всадника, а потом указала рукой направление, в котором я ушел. Гонец не стал задерживаться. Он развернул своего скакуна вверх по склону, пришпорил и помчался меня разыскивать.

Конь и ездок появились над гребнем склона в нескольких шагах от меня; всадник быстро соскочил с седла, сделал рукой знак от сглаза и приблизился ко мне.

Это был молодой человек моих примерно лет, лицо его показалось мне знакомым. Где-то я видел его, должно быть, в свите Утера.

Приехавший до самых бровей был забрызган грязью, там же, где сквозь грязь виднелось лицо, оно было бледным от усталости. Должно быть, для последнего рывка он взял свежего коня в Маридунуме, ибо животное казалось свежим и норовистым — я заметил, как молодой человек сморщился от боли, когда конь задрал голову и натянул поводья.

— Милорд Мерлин. Я доставил тебе приветствие из Лондона, от короля.

— Высокая честь для меня, — ответил я в соответствии с этикетом.

— Король просит тебя присутствовать на празднике в честь его коронации. Он отправил эскорт, милорд. Люди в городе, дают отдых коням.

— Ты сказал «просит»?

— Мне бы следовало сказать «приказывает», милорд. Мне же приказано доставить тебя незамедлительно.

— Это все, что ты должен сообщить?

— Кроме этого, он не поручал мне передать ничего другого, милорд. Только то, что ты немедленно должен явиться к нему в Лондон.

— Тогда я, конечно, поеду. Отправимся завтра утром, когда ваши кони отдохнут?

— Сегодня, милорд. Сейчас.

Оставалось лишь пожалеть, что этот бесцеремонный приказ Утера передавался в слегка извиняющейся манере. Я оценивающе глянул на гонца.

— Ты направился прямо ко мне?

— Да, милорд.

— Без остановок в пути?

— Да.

— Сколько времени это заняло?

— Четыре дня, милорд. Это свежий конь. Я готов отправиться назад уже сегодня.

Тут конь снова вздернул голову и я увидел, как лицо говорившего опять исказилось от боли.

— Ты ранен?

— Так, мелочь. Вчера я упал и повредил запястье. Правое запястье, не то, которым я держу уздечку.

— Да, но им ты держишь кинжал. Спустись к пещере и передай слуге все, что сообщил мне, и скажи, чтобы он дал тебе поесть и вина. Когда я спущусь, то займусь твоим запястьем.

Он заколебался.

— Милорд, король очень спешил. Это не просто приглашение посмотреть на коронацию.

— Тебе все равно придется подождать, пока слуга упакует мои вещи и оседлает коней. И пока я сам пообедаю. Чтобы перевязать твое запястье, потребуется всего несколько минут. И пока я этим занимаюсь, ты сможешь рассказать, что нового слышно в Лондоне, и объяснить, почему король так настоятельно приказывает мне явиться на праздник. Теперь спускайся; я скоро буду.

— Но, господин…

Я перебил:

— К тому моменту, как Кадаль приготовит нам троим обед, я буду уже с вами. И быстрее никак не получится. Теперь иди.

Он с сомнением взглянул на меня, затем стал спускаться, скользя по мокрому склону и таща на поводу упирающегося коня. Я закутался в плащ от пронизывающего ветра и отошел за сосновую рощицу так, чтобы меня не было видно от пещеры.

Я остановился у конца скального уступа, где свободно гулял, раздувая складки моего плаща, продувавший долину ветер. За спиной гудели на ветру сосны, постукивали ветки терновника у могилы Галапаса, стук их был едва слышен из-за шума деревьев. Вскрикивал в мглистом воздухе ранний зуек. Я обратил лицо к небу и сосредоточился на мысли об Утере и Лондоне, о полученном только что приказе. Но все оставалось по-прежнему — то же небо, те же сосны и тот же стук веток терновника на ветру. Я посмотрел в другую сторону, вниз, туда, где лежал Маридунум.

С этой высоты мне был виден весь город, на таком удалении он казался крохотным, как игрушка. Тускло зеленела продуваемая насквозь мартовским ветром долина. Извивалась серая под серым же небом река. По мосту ехал фургон. Над стенами крепости ярким пятнышком реял штандарт. Вниз по реке быстро двигалось суденышко, его коричневый парус был наполнен ветром. Холмы, все еще по-зимнему лиловатые, окружали долину, как ладони, держащие хрустальный шар…

В глаза попала принесенная ветром влага, и картина расплылась.

В руки мои холодно лег хрустальный шар. Я смотрел вниз, вглядываясь в его глубины. Там лежал маленький и совершенный в своей миниатюрности город с мостом, текущей рекой и крохотным, спешащим по ветру суденышком. Вокруг вверх и вниз по склонам простирались поля; все это искажалось и изгибалось в извивах хрусталя, пока поля, небо, река, облака не обрамили город с его людской суетой подобно тому, как листья и чашечки цветов обрамляют готовый распуститься бутон. Казалось, весь этот край, весь Уэльс, всю Британию могу удержать я в своих ладонях — и земли эти представлялись мне маленькими, сияющими и застывшими, будто угодили в янтарь. Я смотрел вниз, на свернувшиеся в хрустальный шар земли, и знал, что ради этого я и был рожден. Время мое пришло, и я должен принять это на веру.

Хрустальный шар растаял в моих сложенных чашей ладонях и превратился в холодную от дождя пригоршню собранных мной растений.

Я уронил их и поднял тыльную сторону ладони вытереть залитые водой глаза. Картина внизу изменилась: фургона и суденышка не было уже видно; город лежал передо мной недвижимо.

Я спустился к пещере, где застал Кадаля, суетившегося у кухонных горшков, и молодого человека, из последних сил пытавшегося оседлать наших коней.

— Брось это, — сказал я ему. — Кадаль, горячая вода есть?

— Сколько угодно. Нам нужно быстро сниматься и в путь — приказ короля. В Лондон, да? — В голосе Кадаля звучала радость и винить его за это было трудно. — Наконец-то и мы понадобились, вот что я думаю. В чем тут дело, как по-твоему-то? Он, — Кадаль кивнул в сторону молодого человека — он, кажется, ничего не знает — или говорить не хочет. Судя по всему, какие-то неприятности.

— Может быть. Скоро узнаем. Вот, посуши-ка лучше это. — Я отдал ему свой плащ, сел у огня и подозвал молодого человека. — Давай посмотрим теперь твою руку.

На запястье у него был огромный синяк от ушиба, оно опухло и болело от прикосновений, но кость осталась цела. Пока он умывался, я приготовил примочку, затем перевязал его. Молодой человек наблюдал за мной немного испуганно и пытался уклониться от моих прикосновений, и причиной тому была, как мне показалось, не только боль. Теперь, когда он смыл грязь и я мог рассмотреть его получше, ощущение, будто мы уже где-то встречались, стало еще сильнее. Я глянул на него через повязку.