The Мечты. Бес и ребро (СИ) - Светлая Марина

А потом все началось сначала. Костюмы. Парик. Грим. Шум закулисья. Круговерть дня премьеры. Дерганый Аркаша, хохмящий дирижер. Юхимович, готовящийся встречать спонсоров и столичных деятелей и по этому поводу едва ли не выстилающий красную дорожку. А еще Махалина, ушившая к вечеру платье так туго, что сложно вздохнуть, а косточки, которые держат форму, впиваются в кожу на ребрах.

Но все это ерунда. Все это отходит на второй план в последние секунды перед открытием занавеса, когда шум на мгновение смолкает, и остаются только она – и зритель. И сцена между ними.

Стеша ступает на ярко освещенные Елисейские поля где-то в Новом Орлеане и перестает быть Стешей. Теперь она Бланш Дюбуа, и больше ей некуда идти. Она у своего последнего пристанища. Шаг за шагом она стремится к своему концу, сгорая, как мотылек, летящий на свет. Шаг за шагом она приближается к краю сцены, где выхватывает зрением Андрея, сидящего прямо за оркестровой ямой в первом ряду партера с корзинкой фиалок на коленях. Где-то там же и его дочки с зятем. Но их она почти не видит. Не различает. Главное – он здесь. Всегда он. Всегда есть и всегда будет. И видит каждый ее шаг, и под его взглядом ее шаги становятся все увереннее, пока наконец она не чувствует себя способной разбежаться так сильно, что можно взлететь, зная единственную истину – он поймает. Он обязательно поймает ее у любой пропасти.

И когда прожекторы погасят снова, а она окажется за занавесом, слушая дыхание свое и партнеров, слушая взорвавшийся аплодисментами зал, слушая собственную пребывающую в эйфории душу, Стеша обязательно осознает с совершенной ясностью, что свет там, где Андрей. И что весь мир, пугающий ее своей тьмой, больше уже не имеет значения.

Им устроили бурную овацию, очень долго не отпуская со сцены, вызывая снова и снова бессчетное число раз. Она улыбалась и чуть заметно вздрагивала от вспышек камер. Она тонула среди цветов. Она играла на публику и одновременно с этим оставалась собой. До тех пор, пока не оказалась лицом к лицу с Андреем. Он вручил ей корзинку, потому что актрисам принято дарить цветы. И старомодно приложился к руке, следуя «этикету». А она лукаво улыбнулась ему в ответ и скользнула губами по его щеке, чувствуя тепло кожи, мягкость седоватой бородки и запах духов, парными к которым пользовалась сама. Вспомнила вечер в Приморском. Знала, что он вспоминает тоже. И одними губами, как тогда, произнесла:

- Подождете?

Он и ждал ее – на улице, как в тот раз. Сидя на скамейке и слушая болтовню людей вокруг, морской ветер и уличных музыкантов, игра которых доносилась с набережной. Юльку Женя и Роман забрали с собой, многозначительно заметив, что отцу не до дочек, у него скорый брак замаячил на горизонте. Но об этом не особо задумывался. Видел перед собой женщину из плоти и крови, которая от кончиков волос до кончиков ногтей подходила ему, будто была его продолжением. И хотел узнавать ее всю оставшуюся жизнь, уже сейчас зная о себе и о ней главное: они состоялись, у них получилось.

Потом Стеша со своей корзинкой цветов выскочила откуда-то из праздной толпы, хотя он и следил зорким взглядом за выходом из театра, а на его немой вопрос весело отмахнулась:

- Ушла незамеченной через черный ход, иначе бы не миновать торжественной пьянки с ребятами.

- Может, надо было пойти? – приподнял он бровь.

- Домой хочу, - просто и вместе с тем нетерпеливо сказала она, без обиняков делая ясным самое большое свое желание – хочет к нему, с ним, его. И Андрей лишь кивнул и потащил ее к припаркованному с другой стороны улицы японцу, чтобы уже через минуту мчать дорогами приморского городка к Гунинскому особняку, где совсем нежданно однажды поселилось что-то волшебное, что не имеет имени, но зависит от присутствия там фиалковой ведьмы, которая страшно его ревнует и ужасно боится темноты.

Впрочем, позволим себе сделать напоследок единственную поправку.

Утром следующего дня, вскоре после пробуждения, Стефания Яновна обнаружила, что ночник возле их с Андреем кровати выключен, и она решительно не помнила, включали ли они его вообще среди всего, что творилось накануне, едва переступили порог квартиры, попросту позабыв обо всем на земле. Вот то, как плащи в коридоре посыпались с вешалки, когда он прижал ее спиной к стене, целуя до свиста в ушах, – она помнила хорошо. А это – не очень отчетливо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Не помнил и Андрей, проснувшийся от ее возни, но, не растерявшись, потребовал завтрак, потому как после физических нагрузок надо восстанавливать количество калорий в организме. И лишь посмеивался, наблюдая за Стешиной растерянностью, вполне объяснимой тем, что она с трехлетнего возраста без света не засыпала.

Факт же состоял в том, что с тех пор они очень часто «забывали» зажечь ночник в комнате – для того нужен был лишь правильный повод, чтобы отвлечься. И в этом тоже заключалась блестящая победа воспитательной методики Малича А.Н.  .

А вот об остальных углах и шероховатостях, грозивших международным скандалом и, возможно, дипломатическим бойкотом в связи с «блестяще проведенной операцией отечественных спецслужб», мы умолчим. Оно потом само где-нибудь обязательно всплывет. Следите за новостями.

Эпилог

Предновогодняя слякоть категорически ее не устраивала. И вообще, дожди в конце декабря не квалифицировались ею как допустимые потери. Какие, к черту, дожди?! Стеша любила снег, Стеша любила мороз, ей нравилось, когда под ногами скрипит, а не чавкает, и единственное, что примиряло ее с происходящим за лобовым стеклом Клопа – тот факт, что море сегодня совершенно фантастического цвета. 

Им она успела вдоволь налюбоваться за обедом, который ела в одиночестве на втором этаже кафе-гриль, где летом была открытая терраса, накрытая сейчас куполом, и где внутри получившегося помещения установили колбы из жаропрочного стекла – в них горел огонь в качестве декора и вместо камина. Двойная польза!

С аппетитом же творилась какая-то чертовщина. Утром ни кусочка в себя впихнуть не могла, зато к обеду крышу рвало от голода. Назаказывав себе самых разнообразных по степени полезности и калорийности яств, она с наслаждением и некоторым изумлением насела на форшмак с солеными огурцами, поданный в качестве комплимента от повара. Особенно хороши были огурцы. Ну и цвет моря. Это хоть немного отвлекало от того, что обедать пришлось одной. Андрей с утра умотал сначала плавать – его-то погода устроила!!! А потом в свою дурацкую мастерскую. А Стеша негодовала и капризничала: он торчал там последнее время сутками, будто бы у всех разом слетели набойки или порвались молнии. Или башмаки запросили каши. Вот прямо сейчас, под праздники.

Успокаиваться оставалось только невероятными по красоте волнами, едой и негромким урчанием мотора по пути в театр.

Припарковав Клопа на его законном месте под окнами гардероба, Стеша выползла из салона под противную морось, припустившую без объявления войны. И ступила прямо в лужу, которой тут с утра еще не было.

А сапожки-то белые. А брючки-то бежевые. А шапочку-то не надела и даже зонтика не прихватила. Чему уж тут удивляться, что пока добежала до высокого театрального крыльца, от девственной белизны ничего не осталось. И это тоже не добавило настроения.

С утра в пух и прах разругалась с Махалиной, уверенная в том, что костюмерша который раз нарочно ушила все ее сценические наряды, хоть та клялась и божилась, что ничего подобного не делала. Мол, зачем ей? Но Стефания Яновна Малич имела очень четкое представление «зачем». Видела насквозь! И это ее реально бесило.

После пятничного спектакля она застукала Ефимовну прямо возле японца, на котором Андрей поджидал ее, Стешу, у здания театра. Они миленько переговаривались, пока Малич подпирал пятой точкой капот, и крутил в руках букет. От верной гибели благоверного спасло лишь то, что Стефания дала ему слово не закатывать сцен ревности. Или доверять. Или что-то в этом роде. В общем, что-то пообещала, но уже не очень отчетливо помнила, что именно.