Вечная ночь - Полина Дашкова

Папины супермаркеты достались человеку, который нанял убийцу. Об этом все знали, но его не судили, не сажали в тюрьму. Он разъезжал по городу на огромном джипе, как ни в чём не бывало.

Из всего имущества Ике и её тётке осталась только квартира. Тётка тут же продала её и купила маленькую, двухкомнатную, в доме на соседней улице. По профессии она была бухгалтер и довольно быстро устроилась на работу в какую-то контору.

Первый год жизни с ней показался вполне терпимым. Ика готова была привязаться к любому живому существу, изо всех сил старалась угодить тёте Свете. Кроме неё, никого не было. Бабушка так и не поднялась после инфаркта. Другая бабушка, мамина мама, умерла давно, когда Ике было пять лет. Где-то в Америке жил мамин отец, но у него была другая семья, другие дети, внуки. Он даже не прилетел на похороны.

— Что ты на меня так смотришь? Чем ты недовольна? Зачем ты надела эту блузку? Она просвечивает! Кого ты хочешь привлечь? Вся в мать, ведёшь себя, как проститутка. Кто так моет посуду? Ну-ка, иди сюда! Почему ты не вытерла пыль? Свинья! Чем ты занимаешься целый день?

Тётке исполнилось пятьдесят. Замужем она никогда не была, своих детей не имела. Не толстая, но какая-то квадратная, широкоплечая, твёрдая, как камень. Маленькая голова с жёлтыми, зализанными назад волосами выглядела на мощном теле, как прыщ.

Тётка относилась к тому типу женщин, которые всех ненавидят и ненависть свою облекают в благопристойную форму «мнения». У неё была такая присказка: «Я хочу сказать».

Наверное, ни разу в жизни она не захотела сказать ничего хорошего. Всегда только плохое, злое.

Главным объектом тёткиного «мнения» была мама Ики.

— Я хочу сказать, это она во всём виновата. Кто? Мамочка твоя! Охмурила Павлика, женила на себе. Он с детства был недотёпой. Потом заставила его заниматься этим проклятым бизнесом, сама дома сидела, тунеядка, а он работал, а ей все мало, мало, вон сколько золота себе накупила. Я хочу сказать, у меня вот никогда в жизни столько не было, а мог бы Павлик, между прочим, сестре родной подарить колечко, серёжки, но нет, все этой сучке белобрысой, мамочке твоей. А кто она такая, спрашивается? Дура необразованная, только могла, что задницей крутить. Да и крутить-то было особенно нечем. Я хочу сказать, ни кожи ни рожи.

Вначале Ика плакала, кричала, даже бросалась на тётку с кулаками, но в ответ получала тяжёлые оплеухи и новые порции «мнения».

Часть маминых украшений тётка продала, часть оставила себе. Ику каждый раз колотила дрожь, когда она видела, как тётка вдевает в свои уши мамины серёжки, как нанизывает на толстые пальцы мамины кольца, которые специально увеличила в ювелирной мастерской.

— Ну что вылупилась? Иди, делай уроки! Я в своём праве, это все на денежки брата моего куплено. Я хочу сказать, ни копейки тут её нет, и твоей тоже! Иди, дармоедка, чтоб я тебя не видела! Вот отправлю в детский дом, тогда поймёшь, кто ты такая есть. Я хочу сказать, в нормальный небось не возьмут, ты ведь слабоумная, только и умеешь, что задницей крутить да ноги задирать в своей гимнастике. Даже говорить по-человечески не можешь, ы-ы-ы! — Она корчила рожи, передразнивая Икино заикание.

При посторонних тётка поразительно менялась. Губы растягивались в заискивающей, плоской улыбке, глазки бегали, голос делался тягучим, влажным, со слезой.

— Я хочу сказать, мы люди бедные, от братца-то ничего не осталось, только вот девочка сирота, я уж её, как могу, воспитываю, бьюсь из последних сил, я насквозь вся больная, давление у меня и сахар высокий.

Ика никому не смела пожаловаться. Она боялась, что не поверят или расскажут тётке, как она жалуется, и та сдаст её в детдом. Заикаться она стала ещё сильней, произнести целиком фразу было мучительно тяжело. Но всё-таки училась Ика хорошо. За письменные работы получала четвёрки и пятёрки, только устно не могла отвечать. Её жалели, к доске не вызывали.

Друзей у неё почти не осталось. Раньше с ней хотели дружить многие, родители устраивали дома детские праздники, всем гостям дарили подарки. Теперь она никого не могла пригласить в гости, тётка не разрешала. Из-за заикания с ней даже поговорить было невозможно.

Лет с шести она ходила раз в неделю к доктору логопеду, милому старику. Ей нравилось с ним заниматься, но толку от занятий было мало. Наверное, она могла бы этому доктору рассказать, как плохо ей с тёткой, но, пока думала, решалась, занятия кончились. Оказалось, что уже год доктор занимается с ней бесплатно. Тётка платить отказывается, он несколько раз говорил с ней, она сказала, что найдёт Ике другого врача.

— Так что, прости, деточка, не грусти и, главное, не нервничай. Тогда всё будет в порядке.

Конечно, никакого другого врача тётка ей не нашла. Расставшись с доктором, Ика почувствовала себя совершенно беззащитной, никому не нужной.

Тётка постоянно внушала ей, что она урод и нечего вертеться перед зеркалом. Покупала ей одежду, добротную, не дешёвую, чтобы никто не подумал о ней, о тётке, будто экономит на девочке сироте. Но настолько уродливыми были эти юбки, кофты, куртки, сапоги, туфли, что Ику каждый раз тошнило, когда она это на себя надевала, и действительно не хотелось смотреть в зеркало.

Ика не могла заткнуть тётку, которая постоянно говорила гадости про неё и про её погибшую маму. Она вынуждена была все это слушать и чувствовала себя предательницей, ничтожеством. Гимнастику она давно забросила, стала вялой, сонной, безразличной. Нарочно уродливо остригла волосы. Без конца что-то жевала. За полгода она поправилась на десять кило. Лицо стало отёчным, тяжёлым, испортилась кожа. Волосы торчали безобразными перьями. Она сутулилась, вжимала голову в плечи. В двух передних зубах образовались дырки, она не пошла к врачу, а тётке, конечно, было наплевать. Зубы почернели и раскрошились.

Ика тихо подыхала от тоски, одиночества, унижения, от безнадёжной тёткиной ненависти. Единственным человеком, который хоть иногда её замечал, беспокоился о ней, осталась её подруга Маринка. Она жила в соседней квартире, когда-то они вместе занимались гимнастикой.

Маринка была на два года старше и выглядела потрясающе. Высокая тонкая блондинка с длиннющими ногами, голубыми глазами, пухлыми губами. В пятнадцать она стала «Мисс Быково». Отправилась в Москву, покрутилась в мире модельных агентств и конкурсов красоты, в итоге вышла замуж за известного певца Валерия Качалова.

В Быково она приезжала довольно часто, навещала родителей.

— Что с тобой происходит? — спросила Маринка, когда приехала в очередной раз. — Ты болеешь? Тебя гормонами лечат?

— Нет. Это я нарочно, — призналась Ика и впервые в жизни рассказала все не подушке, не кафельной стене в ванной, не надгробному памятнику, а живому человеку. Маринка слушала так терпеливо, так сострадательно, что, рассказывая, Ика почти перестала заикаться.

Они сидели ночью на маленькой чистой кухне Маринкиных родителей, курили, пили кофе и дорогой французский коньяк.

— Знаешь что, уматывай ты от неё, — сказала Маринка, — сдашь выпускные и уматывай.

— К-куда? Кому я н-нужна? Г-где буду жить?

— Попробуешь поступить в институт, в Школу-студию МХАТ, например, или в Щепкинское. Ты ведь когда-то хотела стать актрисой. Я с Валеркой поговорю, у него есть знакомые.

— Из-здеваешься? П-посмотри на меня!

— Ну а что? Красоток как раз хватает. Ты будешь характерная. И заикание твоё там вылечат, там знаешь, какие классные преподаватели сценречи! Не только заговоришь, запоёшь!

— Я б-больше не хочу в актрисы, — зло усмехнулась Ика, — я б-больше вообще ничего не хочу, ни г-говорить, ни тем более п-петь.

— Ой, да ладно, перестань, не кисни. Подумаешь, тётка! Да она вообще никто, дура старая, злобная. Квартира на неё записана?

— Н-не знаю.

— Надо выяснить. У Валерки есть хороший юрист. Когда она ту большую квартиру продала, куда деньги дела?

— Н-не знаю. Мы на н-них жили.

— Не знает она! А спросить не судьба?

— Т-ты что! Если бы я т-такое спросила, она бы уб-била меня.

— Ничего не убила бы. Ты больше её не боишься, поняла? Пусть она тебя боится! В любом случае, сейчас тебе надо от неё мотать, иначе ты тут с ней окончательно свихнёшься. А жить, кстати, первое время можешь у нас. Квартира огромная, будешь помогать мне по хозяйству. Это ведь лучше, чем с тёткой.

Да, это действительно оказалось лучше.

— Слушай, у тебя талант, честное слово, — донёсся до неё голос дяди Моти.

Она вздрогнула, огляделась, увидела, что на экране компьютера она всё ещё танцует и не успела до конца раздеться.

Нацистскую форму Марк взял напрокат в костюмерной какой-то старой киностудии. И полосатые пижамы с номерами тоже были оттуда. В пижамах появлялись Стас и Женя. Егорка играл офицера. В общем, всё это был какой-то бред. Все, кроме танца Ики. Когда на ней оставалась только фуражка, начиналась обычная порнуха, и, конечно, без разницы, какая там играла музыка, кто во что был изначально одет. Но Марк говорил, что обязательно должен быть сюжет. Этот фильм он собирался запустить в паутину ко Дню Победы.