Блудное художество - Далия Трускиновская

– Сказывает - господин Шитов проживает в Скатертном переулке, в доме вдовы Огарковой, - перевел Клаварош. - И просит отметить, что добровольно и прилежно помогает розыску полиции…

– Ловкий мазурик. Когда и для чего назвался именем кавалера де Берни?

Сей вопрос оказался для француза затруднительным. Его круглая физиономия как-то поскучнела, поблекла. Архаров прочитал на ней даже некоторый испуг.

– Не отвечает? В подвале ответит. Тащи его туда, Иванов.

Но в подвал господину Дюбуа не хотелось.

Он взмолился Клаварошу, Клаварош что-то ответил ему весьма высокомерно, и между ними завязались стремительная перебранка.

– Он простой дурак из Бретани, - сказал наконец Клаварош Архарову. - Он дурак… он смуряк охловатый!

Архаров, хотя и был сильно недоволен, оценил попытку француза передать наивысшую степень глупости.

– И что он учудил?

– К нему пришел человек, сказался земляком, они выпили вместе. Тот господин заплатил ему деньги, чтобы он, знакомясь в Москве с людьми, всюду называл себя кавалером де Берни. И далее тоже платил деньги.

– За что же?

Вопрос был переведен на французский, ответ получен, но такой, что Клаварош картинно развел руками.

– Он не знает!

– Прелестно. Иванов! В подвал его!

Господин Дюбуа прекрасно понял сдово «подвал» - он завопил и попытался-таки рухнуть на колени.

– Он записки получал. В них были приказания. Ночью вылезть из дома через окно, пойти по улице, сделать два поворота…

Архаров исподлобья посмотрел на широкое лицо француза. Лжи не обнаружил.

Очевидно, тот и впрямь был простым человеком - в отличие от всех бывших кучеров и лакеев, беглых каторжников и прочего сброда, что ринулись в Россию и сделались домашними учителями, он действительно чему-то учился, умел преподать и грамматику, и даже геометрию. Все, чего он желал, - это исполнять свои обязанности, честно заработать деньги и вернуться домой. Он пожелал денег, не более, да еще и небольших денег…

– Нет, не врет, - глядя на пленника, задумчиво произнес Архаров. - То есть, он бродил вокруг Гранатного двора, сам не ведая для чего. А записки не сохранились?

Француз стал радосто что-то выкрикивать, так что Клаварош его даже одернул.

– Говорит - сохранились.

– Ну, стало быть, их сегодня же изымут. Мусью, сядь с ним и со Щербачевым, все запиши - что за человек к нему являлся, сколько денег платил, как часто он из дому в окошки лазил. И ведь не побоялся, с его-то сложением. Спроси его - как это он не побоялся?

Господин Дюбуа объяснил это просто. Кто-то был послан в дом вдовы Огарковой, сошелся с ее прислугой и, забравшись во второе жилье, приколотил к стене у окна палки, чтоб за них держаться. Теперь по крыше сарая могла бы спуститься и сама шестидесятилетняя вдова.

– Прелестно, - сказал на это Архаров. - А теперь, коли хочешь, чтобы тебе выдали штаны, вспоминай, как выглядел тот господин, что подбил тебя изобразить кавалера де Берни.

Речь Дюбуа была короче, чем хотелось бы Архарову.

– Тот господин из Прованса, - перевел Клаварош. - Образцовый провансалец.

– Что сие значит?

– Волосы черные, курчавые, тело… тело… с волосами… мохнатое…

– Волосатое, - поправил Ваня.

– Телосложением каков?

Оказалось, что телосложение отсутствует - Дюбуа сравнил своего соблазнителя с тростью. Что же касается роста, он уверенно указал на Клавароша. И без подсказки отметил голос - довольно высокий, пронзительный, даже иногда скрипучий.

– Иванов, ступай вниз, возьми в Шварцевом чулане какие-нибудь штаны, - велел Архаров. - Клаварош, переведи: пусть он в любую минуту будет готов опознать того мазурика. Немного погодя мы его отвезем обратно в Скатертный. Макарку к нему приставим, чтобы ни с кем не мог иметь сношений. Переведи - коли попытается кому послать записку, спознается с Вакулой. А то у нас еще Кондратий Барыгин есть - тоже ремни из спины славно нарезает…

Клаварош перевел и, видать, чего-то добавил от себя.

Дюбуа заговорил весьма буйно - клялся в своей благонадежности. Тут в дверь постучали, она приоткрылась, явилось лицо Тимофея.

– Ваша милость, я из Сретенской обители. Инока привез.

– Прелестно. Мусью, отведи пока соплеменника в конуру, где короба со старыми делами стоят. Может, он еще сегодня пригодится.

Архаров ощущал необычную радость - он успешно шел по следу! Все сдвинулось с мертвой точки, все ожило - силуэт врага стал обретать объем и плоть. Некто, похожий на Клавароша, бегал по Москве в полицейском мундире, подкупал дурака-учителя, плел интриги вокруг блудного золотого художества. Но Архаров уже держал в руке несколько ниточек, ведущих к этому человеку.

Одна из них была Марфа.

Когда в кабинети ввели старенького инока, отца Авраама, обер-полицмейстер распорядился послать Скеса в Зарядье - раз уж он начал сей розыск, он пускай и заканчивает. И приказал привести со двора Марью Легобытову с Епишкой, Тимофеевым сыном.

Когда все трое оказались перед ним, Архаров держал такую речь:

– Все вы видели некого мазурика. Вы, честный отче, присутствовали при том, как он беседовал с неким немцем, что повадился ездить в вашу обитель да и едва всех вас не погубил. Ты, Марья, вспоминай, как вышло, что к тебе дети попали, покамест я добрый. А ты, Епишка, слушай меня. Некий человек приходил к вам ночью, когда вы с мамкой в заброшенном домишке вздумали ночевать. Он вас всех троих куда-то повел. Потом вас кто-то к тетка Марье свел. Подумай хорошенько - один ли это был человек, или же разные люди. И все приметы, какие вы вспомните, сведем воедино.

– Я уж думал, - признался парнишка. - Их двое было. Ночью - я не разобрал, а днем - похож на нашего пономаря Кондрата.

Сейчас он чувствовал себя смелее и увереннее, чем во время их первого с Архаровым знаомства. И голос был бодрее, звонче, и взгляд - увереннее. Очевидно, Тимофей сумел разумно поговорить с сыном и внушить ему, что господин обер-полицместер в обиду не даст.

– Каков из себя был первый?

– Да не разглядеть же было… ваша милость! - выпалил Епишка, довольный, что вспомнил правильное обращение. - Он ведь ночью к нам приходил. Ругался - мы, сказывал, не туда забрались, ему только всякой шантрапы недоставало, вон гнал, говорил - ищите другого места.

Это было что-то совсем новенькое.

– То бишь, вы с мамкой забрались в брошенный домишко, а он туда пришел и стал ругаться, что-де вы чужое место заняли?

– Да, ваша милость, ругался по-всякому, а потом перестал.

– Что ж мамка ваша ему такого сказала, что перестал?

– Сказала, что мы пришли батю искать, что батя-де у нас в остроге, Тимофея-де Арсеньева она женка.

– И он ругаться не стал?

– Нет, ваша милость, не стал, велел мамке вдругорядь сказывать, кто мы таковы, откудова идем. И тогда говорит - ты-де, баба, говорит, Богу молись, что на меня тебя навел. Я, говорит, с мужем твоим еще до чумы был знаком и знаю, где его искать. Пойдем, говорит, что тебе тут сидеть, а у нас сегодня печь топили, детишек горячим покормишь. И мы пошли.

– И что, к тетке Марье привел?

– Нет, ваша милость! - закричала женщина. - Их ко мне днем уж привели! Ночью не приводили!

– Молчи, дура, не то вниз отправлю. А ты говори, Епишка.

И парнишка рассказал, как их привели на некий двор, как они там прожили несколько дней, три или даже четыре - тут он путался, как их там щами с бараниной кормили и сладкую молочную кашу на закуску давали. Потом же пришел человек, ростом не так чтоб высок, темнолиц, худощав, прямо пономарь Кондрат, только бритый, говорил с мамкой и дал ей надеть армяк. Сказал - к бате придется идти тайно, надобно ей переодеться и волосы спрятать. И она с ним ушла, а детей другой дядька к тетке Марье повел.

– Другой - это уж третий? - уточнил Архаров.

– Нет, ваша милость…

Оказалось, что к Марье Легобытовой Епишку с сестрицей отвел тот самый человек, что случайно набрел на них ночью в хибарке у китайгородской стены. Но сделал это ночью, так что Епишка и тут не разглядел его толком.

– Слышала, Марья? - строго спросил Архаров. - Молчи, не вопи, я говорить буду. Это твой знакомец, из мазуриков или из шуров. Там, в домишке, у них был шуровской или мазовской тайный хаз. И баба с детишками случайно на него набрела. А теперь говори - как приятеля твоего звать. И каков он лицом, статью, повадкой. Все говори! А ты, честный отче, слушай, и коли признаешь - тут же мне знак дай.

До сих пор все шло более или менее вразумительно.

Архаров знал, сколь тяжко сличать приметы по записанным показаниям: кто ни подвернись - у всех рост средний, лицо обыкновенное. Особая удача, когда Бог пошлет одноногого или одноглазого преступника - это всякий свидетель заметит. Бывало, про одного и того же человека первый свидетель скажет, что был в коричневом кафтане, второй - в синем, третий - в черном. Потому-то обер-полицмейстер и решился свести всех свидетелей в одной комнате.

Будь он сам свидетелем в таком деле - спокойно и деловито отвечал бы на вопросы, старательно помогая розыску.