Лермонтов - Елена Хаецкая

«Письмо твое, любезнейший и почтеннейший Алексей Илларионович, от 7/19 мая получил я только в начале июля в Пятигорске и вместе с ним нашел там молодого родственника твоего Лермантова. Не нужно тебе говорить, что я готов и рад содействовать добрым твоим намерениям на щет его: кто не был молод и неопытен? На первый случай скажу, что он по желанию ген. Петрова, тоже родственника своего, командирован за Кубань, в отряд ген. Вельяминова: два, три месяца экспедиции против горцев могут быть ему небесполезны — это предействительно прохладительное средство, а сверх того лучший способ загладить проступок. Государь так милостив, что ни одно отличие не остается без внимания его. По возвращении Лермантова из экспедиции постараюсь действовать на щет его в твоем смысле…

Весь твой Владимир Вольховский».

О результатах переписки Алексей Илларионович, находясь на маневрах в свите великого князя Михаила Павловича, пишет жене Анне Григорьевне в Петербург:

«Тетушке Елизавете Алексеевне скажи, что граф А. Ф. Орлов сказал мне, что Михайло Юрьевич будет наверное прощен в бытность государя в Анапе, что граф Бенкендорф два раза об этом к нему писал и во второй раз просил доложить государю, что прощение этого молодого человека он примет за личную себе награду; после этого, кажется, нельзя сомневаться, что последует милостивая резолюция».

Да, в те годы даже Бенкендорф (которого принято считать, не без оснований, душителем свободы) относился к Лермонтову неплохо — покровительственно. Отношение Бенкендорфа к Лермонтову резко ухудшилось с начала 1840 года.

Наконец в первой половине сентября с Кавказских Минеральных Вод через Ставрополь и укрепление Ольгинское Лермонтов едет в Тамань, чтобы оттуда отправиться в Анапу или Геленджик, где находился отряд генерала Вельяминова, готовившийся к встрече Николая I. На восточном берегу Черного моря должны были открыться усиленные военные действия против горцев. В то время полагалось нужным совершенно отрезать горцев от Черного моря, и для этого хотели продлить линию береговых укреплений от Геленджика до устья реки Чуэпсина.

Постройка крепостей на Черноморской линии началась в 1833 году. Основанием кордонной линии было Ольгинское укрепление, крайней точкой — Геленджик. Каждый год Вельяминов предпринимал походы — возводил новые крепости и сжигал мятежные аулы.

Предполагалось, что Лермонтов примет участие в боевых действиях, отличится — и уж тогда его влиятельные родственники похлопочут о повышении его в чине и о прощении. Однако Лермонтов опоздал. Боевые действия отряда Вельяминова закончились 2 сентября 1837 года. Второй, осенний, этап экспедиции был вообще отменен.

Отправляясь на черноморский берег Кавказа, Лермонтов застрял в Тамани в ожидании почтового судна, которое перевезло бы его в Геленджик. В Тамани Лермонтов пережил странное приключение с казачкой Царицихой, принявшей его за тайного соглядатая, желавшего накрыть контрабандистов, с которыми она «имела сношение». Этот эпизод послужил поэту темой для повести «Тамань». Любопытно, кстати, что в 1879 году, когда работал над биографией Лермонтова Висковатов, описанная в «Тамани» хата была еще цела — она принадлежала казаку Миснику и стояла невдалеке от пристани над обрывом. Висковатов приводит «технические характеристики» этой «хаты»: крытая камышом, она имела 7 шагов в ширину и 16 в длину.

Поскольку второй этап экспедиции отменили, то 29 сентября Лермонтов вернулся из Тамани в укрепление Ольгинское, где получил предписание отправиться в свой полк в Тифлис. В Ольгинском, по-видимому, произошла встреча с Н. С. Мартыновым, которому Лермонтов должен был доставить пакет с письмами и деньгами от родителей Мартынова из Пятигорска. Эти письмо и деньги потом многократно будут всплывать в попытках объяснения — почему Мартынов невзлюбил Лермонтова, почему у Мартынова были основания невзлюбить Лермонтова… 5 октября Николай Соломонович из Екатеринодара пишет отцу: «Триста рублей, которые вы мне послали через Лермонтова, получил; но писем никаких, потому что его обокрали в дороге, и деньги эти, вложенные в письме, также пропали; но он, само собой разумеется, отдал мне свои». Возникла своего рода «тень подозрения», которую потом сторонники Мартынова будут растягивать изо всех сил, чтобы она хоть краешком да зацепила Лермонтова.

«Беда» только в том, что Лермонтову вообще не была свойственна мелочность — ни в чем, и уж менее всего в денежных делах, — и заподозрить его ну хоть в малейшей нечистоплотности просто невозможно. Пропали какие-то деньги? Отдал свои. И все. Лермонтов, похоже, об этом вообще забыл. А Мартынов не забыл.

История с письмом продолжала лихорадить семейство Мартыновых до конца года.

В ноябре Е. А. Мартынова пишет из Москвы к сыну, Николаю Соломоновичу: она сетует на пропажу писем, посланных с Лермонтовым, и обвиняет Лермонтова в том, что эти письма он будто бы распечатал и прочел:

«Я так тревожусь за тебя, мой добрый друг, и буду счастлива и спокойна лишь по твоем возвращении. Как мы все огорчены тем, что наши письма, писанные через Лермонтова, до тебя не дошли. Он освободил тебя от труда их прочитать, потому что и в самом деле тебе пришлось бы читать много: твои сестры целый день писали их; я, кажется, сказала: «при сей верной оказии». После этого случая даю зарок не писать никогда иначе как по почте; по крайней мере останется уверенность, что тебя не прочтут».

Откуда такая уверенность, будто Лермонтова сильно интересовали семейные дела Мартыновых? Все не могли забыть о том, как он вроде бы ухаживал за сестрой Николая Соломоновича? Но не так уж он за ней и ухаживал… может быть, все дело в ужасной репутации Лермонтова, губителя женских сердец и автора непристойных (а также и недозволенных) стихов.

Любопытно проследить, каким комом разговоров, слухов и глупости обросла эта история. Вообще это было бы забавно, если бы потом разговоры о письме и «чести сестры» не всплывали впоследствии — в виде «жалкого лепета оправданья» убийцы Лермонтова.

Лермонтов, как известно, был чрезвычайно неравнодушен к женщинам и за многими ухаживал, посвящал стихи, делал таинственные намеки. В числе этих красавиц была и одна из сестер Николая Соломоновича (о чем мы уже упоминали: к ней обращено «предсказание» карнавального астролога с «китайской книгой»):

Кто с вами раз поговорил,Тот с вами вечно спорить будет,Что ум ваш вечно не забудетИ что другое все забыл!

Согласно легенде, Наталья Соломоновна Мартынова была очень неравнодушна к Лермонтову. Лермонтов же «прикидывался влюбленным». Когда он уезжал на Кавказ (из Москвы, где гостил в семействе Мартыновых), Наталья провожала его до лестницы; «Лермонтов вдруг обернулся, громко захохотал ей в лицо и сбежал с лестницы». Наталья же Соломоновна продолжала «бредить» Лермонтовым… Впоследствии она рассказывала, что изображена в «Герое нашего времени» в виде княжны Мери и даже показывала красную шаль, говоря, что ее Лермонтов очень любил. «Она не знала, что «Героя нашего времени» уже многие читали и что «пунцовый платок» помянут в нем совершенно по другому поводу», — замечает Д. Д. Оболенский.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});