День пламенеет - Джек Лондон

Он остановил автомобиль перед дверью Диди и встретил ее стремительно, по своему обыкновению, схватив ее в объятия, прежде чем она могла выговорить слово. И только после того, как она высвободилась из его объятий и усадила его, он начал говорить.

— Дело сделано, — объявил он. — Вы, конечно, видели газеты. Я начисто разорен. Я к вам заехал, чтобы узнать, когда вы хотите отправиться в Глен Эллен. Придется поскорее, потому что теперь ужасно дорогая жизнь в Окленде. У меня уплачено за комнаты в отеле до конца недели, а после этого я уже не могу позволить себе там остаться. И с завтрашнего дня придется ездить в трамвае, а они обойдутся недешево.

Он остановился, ждал и смотрел на нее. У нее был вид нерешительный и встревоженный. Потом улыбка, которую он знал так хорошо, появилась на губах, загорелась в глазах, и наконец она откинула голову и по-старому расхохоталась своим мальчишеским смехом.

— Когда эти люди придут укладывать вещи? — спросила она.

И снова расхохоталась, делая вид, будто хочет ускользнуть от его медвежьих объятий.

— Дорогой Элем, — прошептала она, — дорогой Элем! — И в первый раз она сама поцеловала его.

Ее рука, лаская, пробежала по его волосам.

— Твои глаза сейчас совсем золотые, — сказал он. — Я могу глядеть в них и говорить, как сильно ты меня любишь.

— Они давно уже были для тебя золотыми, Элем. Думаю, на нашем маленьком ранчо они всегда будут золотыми.

— И в волосах твоих золото, огненное золото. — Он вдруг повернул ее лицо, сжал его своими ладонями и долго вглядывался в глаза. — И в твоих глазах были золотые искры в тот день, когда ты сказала, что не выйдешь за меня.

Она кивнула головой и засмеялась.

— Ты все равно настоял бы на своем, — призналась она. — Но я не хотела принимать участия в таком безумном поступке. Все эти деньги были твои, а не мои. Но я любила тебя все это время, Элем, потому что ты — большой ребенок и разбиваешь тридцатимиллионную игрушку, с которой тебе надоело играть. А когда я говорила «нет», я все время думала «да». И я уверена, что мои глаза были тогда золотыми. Я боялась только одного — что тебе не удастся потерять все. Потому что, дорогой, я знала, что все равно выйду за тебя замуж, а мне нужны были только ты и ранчо, и Боб, и Волк, и эти волосяные уздечки. Сказать тебе секрет? Как только ты ушел, я позвонила по телефону тому человеку, которому продала Мэб.

На секунду она спрятала лицо на его груди, а потом снова взглянула на него, радостная и сияющая.

— Понимаешь, Элем, несмотря на то, что говорили губы, решение мое было уже принято тогда. Я… я просто должна была выйти за тебя. Но я молилась, чтобы тебе удалось потерять все. И я хотела узнать, что сталось с Мэб. Но тот человек ее продал и ничего о ней не знает. Видишь ли, я хотела ездить с тобой по холмам Глен Эллен, я — на Мэб, ты — на Бобе, как мы с тобой катались по Пиедмонским холмам.

Пламенный чуть не проговорился, где Мэб находится, но удержался.

— Я тебе обещаю лошадь, которую ты будешь любить так же, как любила Мэб, — сказал он.

Но Диди покачала головой и не дала себя утешить.

— У меня мелькнула мысль, — сказал Пламенный, торопясь перевести разговор на менее опасную тему. — Мы бежим из городов, и у тебя нет ни близких, ни родных, мне кажется, будет нехорошо, если мы начнем с того, что поженимся в городе. Вот моя мысль: я поеду на ранчо, приведу в порядок дом и вручу управляющему бумаги. Ты последуешь за мной через пару дней и приедешь с утренним поездом. Я условлюсь со священником и буду тебя ждать. А вот другая мысль — ты привезешь в своем чемодане свой костюм для верховой езды. Как только окончится церемония, ты пойдешь в гостиницу и переоденешься. Потом ты выйдешь, и я буду ждать с лошадьми, мы проедемся, и ты прежде всего посмотришь самые хорошенькие уголки ранчо. А оно действительно очень красиво. Решено: я буду ждать тебя с утренним поездом после завтрака.

Диди вспыхнула.

— Ты такой ураган…

— Да, сударыня, — протянул он. — День-то пламенеет, а мы совсем зря жгли его. Мы были до безобразия расточительны. Следовало пожениться нам несколько лет назад.

Два дня спустя Пламенный стоял около маленькой гостиницы в Глен Эллен. По окончании церемонии Диди пошла в дом переодеться, пока он приводил лошадей. Сейчас он держал их обеих — и Боба и Мэб, — а Волк лежал в тени огромного корыта, в котором поили лошадей, и наблюдал. Два дня под жгучим солнцем Калифорнии оживили бронзовый налет на лице Пламенного. Но еще ярче вспыхнули его щеки и заблестели глаза, когда он увидел Диди, выходившую из дверей, с хлыстом в руке, в знакомом бархатном полосатом костюме, какой она надевала в те старые пиедмонтские дни. На ее лице тоже вспыхнул румянец, когда она ответила на его взгляд и перевела глаза на лошадей. Тут она увидела Мэб. Но взгляд ее вернулся к нему.

— О, Элем! — прошептала она.

Это походило на молитву, молитву, имевшую тысячи значений. Пламенный хотел прикинуться смущенным, но сердце его пело радостный гимн, и ему было не до шуток. Его имя, произнесенное ею, говорило обо всем — тут был и упрек, смягченный благодарностью, и бесконечная радость, и любовь.

Она подошла и приласкала лошадь, потом снова повернулась, посмотрела на него и шепнула:

— О, Элем!

И все, что было в ее голосе, отразилось в ее глазах, и в них Пламенный увидел бездну, глубже и необъятнее всех слов и всех мыслей, — все тайны и чудеса любви и пола.

Снова он попробовал пошутить, но эта минута была слишком торжественна даже для любовных шуток. Оба молчали. Она собрала поводья, а Пламенный, наклонившись, взял ее ногу на руку. Она прыгнула, когда он ее приподнял, и очутилась в седле. Через секунду он уже был на лошади, подле нее, а Волк крался впереди своей своеобразной волчьей походкой; они поднялись на холмы по дороге, ведущей из города, — двое любовников, на двух гнедых лошадях, в теплый летний день несущиеся навстречу медовому месяцу.

Пламенный чувствовал себя опьяненным, словно от вина. Он достиг высочайшей вершины в своей жизни. Выше этого ни один человек подняться не мог и никогда не поднимался. Это был его день из всех дней, пора любви, отмеченная обладанием подруги, которая сказала: «О, Элем!»— так, словно в это имя вложила всю свою душу и отдала себя.

Они пересекли гребень холма, и он следил, как радость прошла по ее лицу, когда она взглянула на нежную свежую зелень. Он указал на группу холмов, густо заросших лесом, по ту сторону волнующихся полос спелого хлеба.

— Это наши холмы, — сказал он. — А они — только кусочек ранчо. Подожди, скоро ты увидишь большой каньон. Здесь, на Сонома, есть выдры. И олени! Эта гора наверняка кишит ими; я думаю, там можно спугнуть и горного льва. А потом тут есть маленький луг… нет, больше я не скажу тебе ни слова. Подожди и увидишь сама.