Случайные обстоятельства - Леонид Борич

Сейчас, с утра, ему полагалось поработать, как обычно, и просмотреть в первую очередь накопившиеся за месяц научные журналы, но работать ему не хотелось, удобно было сослаться перед самим собой, что это потому только, что ему испортили настроение — тогда не совестно было немного побездельничать, — и он, разглядывая с дивана корешки отцовских книг в шкафу напротив, по другой стенке, скользил по ним взглядом, решив остановиться на чем-нибудь таком, что отсюда, издали, покажется ему незнакомым. Он наткнулся на какую-то вроде бы неизвестную, потрепанную книжку, и когда, потянувшись, не вставая с дивана, достал ее с полки, оказалось, что она не только без переплета, но в ней и начальных страниц не было. Каретников перелистал ее без особого интереса — не то старинное путешествие какое-то, не то дневники натуралиста, — и задержался на фразе, которая понравилась и развеселила его:

«В счастье живут цикады — у всех у них жены безгласны».

А на кухне, домывая посуду после завтрака и уже твердо решив не рассказывать мужу о том, что касалось дочери, Елена Васильевна пожаловалась свекрови:

— Как все-таки с ним трудно! Всегда надо следить: то не так скажешь что-нибудь, то не так поймешь, как ему бы хотелось...

— Андрюша очень тяжело переживает смерть папочки, — заступилась за сына Надежда Викентьевна. — Я-то уж ладно, я свое отжила... — у нее задрожал голос. — Но ему надо себя беречь.

Елена Васильевна понимала, что тут следовало бы возразить, сказать свекрови, что ничего она не отжила и еще что-то в таком же роде, но она промолчала, думая о том, что, хотя Надежда Викентьевна нередко и принимала ее сторону в их ссорах с Андреем, она по-настоящему никогда все же не осуждала своего сына. И вообще, для всех находятся какие-то оправдания своей нервозности, у каждого в их доме всегда есть веские причины быть чем-то недовольным, капризничать, срываться — но только не у нее. Она должна быть в любое время спокойной, уравновешенной, внимательной к остальным, у нее постоянно должно быть хорошее настроение, обо всем она одна должна заботиться, о каждой мелочи...

— Мама, — вспомнила Елена Васильевна, — вы не купили мыла?

— Мыла?.. — Надежда Викентьевна сокрушенно всплеснула руками. — Как же я могла забыть?!

Вот, пожалуйста! Придется еще и успокаивать: ничего, мол, страшного, мне все равно в магазин идти, я и куплю по дороге.

— Где это ты достала такую сумочку? — заинтересовалась Надежда Викентьевна. — Какая прелесть! Я была бы счастлива...

— А я и была... — Елене Васильевне как-то теплее сделалось на сердце оттого, что хоть кто-нибудь заметил и оценил ее удачную покупку. Андрей, например, — тот даже новой ее прически не заметил, которую она специально к его приезду сделала. А все считают, что короткая стрижка ей очень идет и молодит ее. Но что говорить?! Он ведь ничего не видит. Она уже несколько месяцев употребляет французские духи — сумасшедшие же деньги, только для него и позволила себе! — а он лишь вчера обратил внимание, да и то — оказалось, что он не духи эти имеет в виду, а запах ее дезодоранта.

Правда, вчера он был так нетерпелив после санатория и так нежно потом благодарен, что она почти успокоилась: несмотря на то, что он за все время написал ей оттуда только одно письмо, она уверилась, что он не просто по ней, его жене, соскучился, но и вообще по женщине.

Подметая кухню, отмывая поддон газовой плиты, расставляя стулья, как они всегда стояли, Елена Васильевна вполуха слушала, о чем говорила свекровь, и иногда, чтобы показать, что слушает внимательно, она поддакивала Надежде Викентьевне с тем необременяющим сочувствием, когда, и не особенно вникая, о чем тебе говорят, можно поддерживать разговор, думая о своем.

7

Дела, которые свалились на Андрея Михайловича после санатория, тут же привычно были разделены им на важные и неважные, срочные и несрочные, но при этом — совершенно невольно, даже и для себя не вслух, — еще и по другому признаку: на интересные ему, к которым у него лежала душа, и на те, для которых интерес, душа вовсе не имели никакого значения — их просто нужно было делать, и Каретников так и называл их — «нужниками», имея, впрочем, в виду лишь необходимость, нужность какого-либо деяния, а отнюдь не связывая это слово с его прямым, но уже давно устаревшим обозначением отхожего места.

Иван Фомич, его заместитель, и перечислял сейчас именно то, что нужно было сделать, но что все же так и не сделалось в отсутствие Андрея Михайловича, ибо связано это было либо с хозяйственной предприимчивостью, либо с необходимостью идти на прием к ректору.

— Вот и надо было к нему сходить, — сказал с досадой Каретников.

— Мне? — удивился Иван Фомич. Он даже и в мыслях не мог представить себя в кабинете ректора один на один. Кто он? Всего-навсего доцент, а там профессора в очереди дожидаются!

«Ну, ладно, — думал Андрей Михайлович, — со штатами и аспирантским местом — это, допустим, мне легче решить, но линолеум, рабочих!..»

— Вы у проректора по хозчасти были?

— Неоднократно, Андрей Михайлович. По мелочи, с десяток метров, он мог бы еще дать. А так, сколько нам надо — это, говорит, только с разрешения ректора. Если бы... того... из ожогового центра забрать... Там еще год им строиться, а линолеум уже завезли...

Глядя на робкого, маленького Ивана Фомича, Каретников не впервые подумал о том, насколько бы ему было легче в подобного рода делах с энергичным, пробивным Володей Сушенцовым. У них за месяц такое количество больных проходит — и стационарно, и амбулаторно, в порядке консультаций, — что кто-нибудь из них наверняка имел какое-то отношение к стройматериалам. И людьми могли бы помочь, чтоб настелить линолеум... Но Фомич, увы, не из тех, кто способен увязывать лечение больных с их возможностями что-то и для кафедры сделать. Теперь, откладывая более важное, придется самому этим заняться. Как назло, вот-вот комиссия к ним нагрянет, а полы в коридорах черт знает в каком состоянии. И времени совсем не осталось, чтоб какие-то подходы через больных искать. Надо сегодня же к ректору идти. Да, Володя Сушенцов освободил бы от многих забот...

К тридцати годам вполне сложившийся ученый, он недавно, уже при Каретникове, стал доцентом и был пока единственным по-настоящему серьезным, а потому, конечно, и любимым учеником Андрея Михайловича. Именно с ним, а не с Иваном Фомичом предпочитал Каретников делать самые сложные операции, и не с Фомичом, а с Володей он ставил эксперименты на животных, когда требовались особенно тонкая техника, фантазия и некоторая, может быть, дерзость.

Безусловно, Иван Фомич был опытным врачом, старательным и честным исполнителем, его все уважали, недаром много лет он избирался на кафедре парторгом, но человек он все же не пробивной, излишне мягкий и деликатный, чтобы распоряжаться сотрудниками, к тому же и как ученый он неперспективен, возраст почти пенсионный. Вот и заменить бы его Володей Сушенцовым, оставив за Фомичом одно из клинических отделений... Однако всякий раз, коснувшись этой мысли, Каретников так и не додумывал ее до конца. Он и теперь, выслушивая от Ивана Фомича кафедральные новости, легко, как-то даже охотно отвлекся, лишь вскользь посетовав в душе на хозяйственную нерасторопность своего заместителя.

Иван Фомич, смущенно зардевшись, сказал, что Ольга Николаевна, их санитарка, уже неделю как уволилась. Сообщать об этом было неприятно — у них и без того с нянечками плохо, а он не сумел отговорить ее, — но смутился Иван Фомич еще и по той причине, что вынужден был доложить: на нее Сушенцов тут накричал, вот она и уволилась.

Отношения между Иваном Фомичом и Сушенцовым были довольно сложными, Каретников об этом знал, и, чтоб не казаться сейчас в его глазах недостаточно объективным, Иван Фомич, возмущенный тоном, каким Сушенцов разговаривал с нянечкой, все же посчитал нужным добавить, что Владимир Сергеевич замечание ей сделал, конечно, того... правильное. Верное по существу.

— У нее, кажется, есть дома телефон? — хмуро спросил Каретников.

Иван Фомич на память продиктовал номер, а Каретников, записывая его в красивый настольный календарь — подарок одного из больных, — удовлетворенно кивнул: все-таки этого не отнимешь у Ивана Фомича — Володя, к примеру, не снизошел бы до того, чтобы наизусть помнить телефон нянечки.

— Ладно, уладим, — сказал уверенно Каретников. Он собирался как-нибудь потом позвонить, позже, но одерживать даже маленькие победы приятнее на людях, при свидетелях, и, подумав секунду, он решил сделать это, не откладывая.

Ольга Николаевна сразу же узнала его, он понял, что звонку она обрадовалась, и тогда, без всяких околичностей, он спросил тем доброжелательным, но вместе и начальственным баском, который, по его наблюдениям, всегда безотказно действовал на старушек, не утративших еще прежнюю охоту и навык с удовольствием подчиняться: