Самолет без нее - Мишель Бюсси

— Но вы его не послушали?

— Нет, не послушала. Не могу сказать, что я приняла сознательное решение сохранить ребенка. Я просто не стала ничего предпринимать. Время шло, а я ничего не делала. Седьмая неделя, восьмая… Все это случилось слишком быстро. И я по-прежнему тосковала по Грегори. Как будто обезумела. Убеждала себя, что он еще передумает. Что мне удастся его вернуть. А если вспомнить, какой образ жизни я тогда вела… Постоянного жилья у меня не было, я ночевала в сквотах. Дома появлялась в лучшем случае раз в неделю. Когда скрывать беременность стало невозможно, я вообще перестала навещать родителей. Только звонила им иногда.

— Где вы рожали?

— В Монбельяре. В роддоме, в отделении патологии. Мне только-только исполнилось восемнадцать лет. Нельзя сказать, что я отличалась завидным здоровьем. Ребенок родился маленьким, весом чуть больше двух килограммов. Это было двадцать седьмого августа восьмидесятого года. Девочка. Неделю спустя меня выписали. Выдали бланки и велели их заполнить, чтобы получить свидетельство о рождении ребенка. Я выбросила их в первую попавшуюся помойку.

— Неужели это оказалось так просто?

— Поймите, месье Гран-Дюк, за ту неделю, что я пролежала в роддоме, меня видели десятки медсестер и почти столько же разных врачей. Да и в самом роддоме должна сохраниться моя история болезни — или как это у них называется… Доказательство, что ребенок существует. Но кому могло прийти в голову, что этот ребенок — мой? Что я его воспитываю? Никто из моих родственников понятия не имел, что я стала матерью.

— Как вы назвали дочь?

— Никак. Странно, правда? В роддоме я сказала, что еще не выбрала имя. Что должна посоветоваться с отцом ребенка. Нас выписали. Дальнейшее можно описать одним словом. Падение. Я порвала все связи с родителями и с друзьями детства. Дело было летом. Я спала на улице, с ребенком на руках. Не знаю, как я не умерла тогда — просто от физического истощения. У меня завелась своя компания. Люди, которые меня не осуждали. Пьянчуги, наркоманы. Наверное, надо было принять какое-то решение, вернуться домой, покаяться во всем, вымолить прошение. Но у меня не было сил. Родители работали в Бельфоре, на вагоностроительном заводе „Альстом“. Иногда я думала, что надо пойти повидать Грегори, показать ему ребенка. У дочки были потрясающие голубые глаза. Немножко мои, но в основном — его. Светло-синие и прозрачные, как у полярной лайки. Порой мне хотелось умереть — прямо там, на улице.

— Почему вы покинули город?

— Потому что у меня не было выбора. Долго так продолжаться не могло. Я сама была еще девчонка, да еще с ребенком на руках. Рано или поздно меня задержали бы. Я уже чувствовала, что социальные службы висят у меня на пятках. Пусть я была совершеннолетней, но это мало что меняло. Я знала, что произойдет, если я попаду к ним в лапы. Ребенка они отправят в приют, а меня заставят вернуться домой, в Бельфор. Не интересуясь моим мнением. Вынуждена сделать еще одно признание, месье Гран-Дюк. Чтобы выжить, я многое себе позволяла. Приторговывала наркотиками. Воровала. Торговала собой. А куда мне было деваться? Потом настал день, когда я поняла: оставаться в Монбельяре опасно.

— И тогда вы познакомились с Жоржем Пеллетье?

— Да. Он был бедолага. Бродяга без гроша за душой. В чем-то мы с ним были похожи. За ним тоже охотились социальные службы и родственники. Он хорошо ко мне относился. Несмотря ни на что считал меня красивой. Мне кажется, в глубине души он надеялся стать моим сутенером. Глупая надежда. Сам он никогда ко мне не прикасался. Я не позволяла. Но в тот момент наши интересы совпали. И мы решили сбежать вместе. В горы. На Мон-Террибль. Почему именно туда? Но это же очевидно. Во-первых, близко от Монбельяра. А во-вторых, кому бы взбрело в голову искать нас там? Наступил декабрь. На улице было еще не слишком холодно, да мы и привыкли спать на улице. Но главное, я надеялась встретиться с Грегори. Случайно, в лесу. Он сразу узнает меня. Я покажу ему ребенка, и он его признает. У девочки его глаза. Он не сможет отказаться от отцовства. И все наладится. Понимаю, месье Гран-Дюк, все это выглядит безумием, но я тогда действительно потеряла всякий разум. Грегори Морэ представлялся мне спасительным якорем. Я все еще в него верила.

— Вам удалось с ним встретиться?

— Мы поселились в пастушьей хижине на вершине горы Мон-Террибль. Не люкс-отель, конечно, но у нас хоть была крыша над головой. Когда холодало, мы жгли костер. Все не на улице ночевать. Да-да, месье Гран-Дюк, я помню ваш вопрос. Сейчас расскажу. Да, я встречалась с Грегори Морэ. Чуть ли не каждый день. Мон-Террибль — не слишком высокая гора, и лес на ней — не такая уж непроходимая чаша. Я шла по тропинке с ребенком на руках, когда он попался мне навстречу. Месье Гран-Дюк, он меня не узнал! Даже не посмотрел в мою сторону. За несколько месяцев из хорошенькой девушки я превратилась в страшилище. Потолстела. Грудь обвисла. Блеск в глазах угас. Меня и правда трудно было узнать.

— Вы с ним даже не заговорили?

— Как вы не поймете, месье Гран-Дюк? Я чувствовала себя униженной. Чудовищно униженной. Ведь он меня даже не узнал. Неужели я стала такой уродиной? Или у него после меня были и другие женщины? Мне тогда стало ясно главное: больше он ко мне не прикоснется. Я его больше не интересовала. Так с какой стати его сможет заинтересовать мой ребенок? На склонах Мон-Террибль умерла моя последняя надежда. Больше у меня ничего не осталось. Ребенок превратился в ядро на ноге. Я катилась вниз, а он придавал мне ускорение. Только не думайте, что я его не любила, месье Гран-Дюк! Что я была лишена материнского инстинкта. Ничего подобного! Но что я могла дать своему ребенку? Я даже имени ему не придумала. Представьте себе на минуточку. Утром двадцать второго декабря внезапно повалил густой снег. Мы целый день сидели в хижине возле костра, боялись нос наружу высунуть. Мне пришлось одной обо всем заботиться. Пеллетье почти постоянно сидел на кокаине, ему было все равно. Если бы не я, он там замерз бы до смерти. Я сама ходила в лес за дровами.

— А потом настала ночь…

— Да. Пурга разыгралась не на шутку. Пеллетье был в невменяемом состоянии. По-моему, он даже не соображал, что происходит. А потом что-то как грохнет! Хижина заходила ходуном. Я испугалась — то ли землетрясение, то ли конец света. Выглянула наружу и увидела, что внизу, примерно в километре от нас, горят деревья. Под снегопадом горят, представляете? Я смотрела на эту картину как зачарованная. Завернула ребенка в одеяло и вышла на улицу. Из-за гигантского костра, в который превратился лес, даже холодно не было. Наоборот, в какой-то момент мне стало жарко…

— Вы испугались?

— Да нет. Чего мне было бояться? Выглядело все это нереально, как в кино. Снег, огонь… Потом я увидела самолет. Он лежал на земле и плавился у меня на глазах, как будто был из пластмассы. Я понимала, что стала первым свидетелем авиакатастрофы, но не думала, что спасателей не будет так долго.

— И тогда вы увидели его?

— Ребенка? Вы это имеете в виду, месье Гран-Дюк? Да, это случилось как раз в ту минуту.

— Он… Он был…

— Мертв. Да. Он не дышал. Умер от удара об землю. Наверное. Никто не выжил бы в том аду. Ни взрослый, ни тем более ребенок. Не понимаю, как люди поверили в эту сказку. Ребенок был мертв, месье Гран-Дюк. „Какая несправедливость!“ — подумала я.

— Почему?

— Или жестокость судьбы, не знаю. Этого ребенка будет оплакивать вся семья. Это была девочка — на ней было надето платьице. Ее гибель станет горем для многих и многих. А моя дочь жива, но я не могу предложить ей будущего. Она никому не нужна. Кроме меня. А я, что я такое? Пустое место… Теперь вы понимаете, почему я говорю про жестокость? Про несправедливость?

— Да, теперь понимаю.

— Так вот. Дальше все было очень просто. Погибший ребенок был примерно в том же возрасте, что и моя дочка. Я не раздумывала, я действовала. Как бы вам это объяснить? Впервые в жизни у меня было ощущение, что я делаю что-то полезное. Совершаю отважный поступок. Спасаю чью-то жизнь. Спасаю жизнь этого ребенка, спасаю его семью. И свою девочку тоже. Наверное, нечто в этом роде чувствуют врачи или пожарные. Это чувство, пережитое в ту ночь, так меня потрясло, что я твердо решила стать медсестрой. Или кем-нибудь в том же роде. Потом, позже. Когда все закончится. Я хотела спасать человеческие жизни.

— Вы раздели трупик ребенка, найденный на снегу?

— Я сделала это ради его спасения, месье Гран-Дюк. Я ведь вам уже сказала, разве вы не расслышали? Я подарила своего ребенка, лишенного будущего, любящей и, по-видимому, богатой семье. Они и не узнают о подмене. Они будут плакать от счастья, что их малыш чудом спасся, и никогда ни о чем не догадаются. Так я рассуждала. Мне казалось, что я совершаю чуть ли не благодеяние…