Савва Морозов - Анна Федорец

За два года в техническом состоянии театра «Эрмитаж» мало что изменилось. На протяжении большей части года актерам приходилось работать в холодном, сыром, неудобном помещении. К концу второго сезона стало ясно, что Художественный театр окреп настолько, чтобы существовать дальше. В то же время его руководители осознали, что средств на приобретение или постройку нового театрального здания у них нет и вряд ли эти средства скоро появятся. В отчете о деятельности Московского Художественного театра за второй год его существования (1 марта 1899 года — 20 февраля 1900 года)[403] говорилось: «В этой главе не найдется еще, к сожалению, известий о приобретении собственного помещения, что делается горячим желанием всего театра и что, конечно, не могло и осуществиться в столь короткий срок».[404] Пришлось задуматься о ремонте имеющегося здания — и эту функцию возложили на плечи Морозова.

Савва Тимофеевич активно занялся обустройством театра. Он не просто перекрасил стены и сменил протершуюся обивку кресел, а сделал капитальный ремонт: привел в порядок уборные артистов, переделал сцену, починил электропроводку.[405] Его помощниками в этом деле стали художник-декоратор B. А. Симов и специально выписанный с Никольской мануфактуры техник.[406] 5 августа 1900 года Немирович-Данченко докладывал в письме Станиславскому о ходе ремонтных работ: «Сав[ва] Тимофеевич] работает очень хорошо, много и внимательно, и в этом отношении очень меня порадовал… Цвет для театра и обивки подберет Шехтель. Сцену переделают. Всё, что еще нужно переделать, уже я осмотрел и указал».[407] Свидетельство Немировича-Данченко подтверждает актер и режиссер А. А. Санин. Тогда же, в августе, он писал Станиславскому: «О подзоре (первое от зрителя верхнее портальное сукно, закрывающее ход занавеса. — А. Ф.) не заботьтесь. Проект с крашеной дерюгой лопнул… Измышляют новый род подзора. Занимаются этим ретиво Симов и Морозов». О Савве Тимофеевиче Санин сообщал: он «…совершенно детски увлекается окраской театра, опущением пола сцены, переделкой рампы и оркестра, размещением стульев. Всё это симпатично и трогательно».[408]

Одновременно с ремонтом здания Савва Тимофеевич занимался декорациями и подбором бутафорских принадлежностей. На третий сезон Художественный театр наметил постановку самого поэтичного произведения драматурга А. Н. Островского — пьесы-сказки «Снегурочка». К. С. Станиславский так пояснял выбор пьесы: «Снегурочка» — сказка, мечта, национальное предание, написанное, рассказанное в великолепных звучных стихах Островского. Можно подумать, что этот драматург, так называемый реалист и бытовик, никогда ничего не писал, кроме чудесных стихов, и ничем другим не интересовался, кроме чистой поэзии и романтики».

Роли были распределены уже весной 1900 года. Осенью предполагалось продолжить начатые летом репетиции, поэтому в июле — сентябре шла активная подготовка реквизита. Эта работа зажгла всех, прежде всего самого Савву Тимофеевича.

C. Т. Морозов к этой пьесе был неравнодушен еще с юности. Как уже говорилось, в 1878 году в доме Морозовых был устроен костюмированный бал. В разгар праздника Савва Тимофеевич наизусть цитировал Пушкина и сетовал своей подруге Марии Крестовниковой, что участники бала слишком увлеклись культурой Европы: в зале почти не видно русских костюмов. Потом он добавил: «Я вам, Мария Александровна, когда-нибудь и всю «Снегурочку» Островского прочту, уж ее-то я необыкновенно люблю. Предлагал вот Сергею одеться Лелем, а мне Мизгирем, так не захотел! Да и вы были бы Снегурочкой, ведь здорово! А то все сегодня венецианки, итальянки, а ведь русские-то костюмы как-то ярче и интереснее! Нет разве?» — «А я не хочу растаять во время танца, да и Берендея у нас нет!» — отвечала та.[409] Поэтому когда МХТ решил ставить «Снегурочку», Савва Тимофеевич с восторгом воспринял эту мысль.

Постановка «Снегурочки» являлась негласным соревнованием трех известных театров Москвы. Одновременно с Художественным театром ее ставил А. П. Ленский в недолго просуществовавшем Новом театре; Большой театр готовил оперу Н. А. Римского-Корсакова «Снегурочка». «Художественникам» предстояло сделать всё возможное, чтобы не ударить в грязь лицом. Еще в феврале 1900 года состоялась поездка художника В. А. Симова с помощниками на Север, откуда были привезены множество зарисовок и эскизов, а также утварь, одежда, деревянные резные изделия и т. п. Обувь для действующих лиц Савва Тимофеевич предлагал взять из своего уральского имения Всеволодово-Вильво. Однако впоследствии пришлось ее выписывать из Архангельска. Фонари и стекла для изображения облаков и восходящей луны С. Т. Морозов выписал из заграницы.[410] 21 июля он писал об этом Станиславскому: «Сначала она (луна) красная, а потом становится серебряной».[411]

Четырнадцатого августа 1900 года в письме Станиславскому Немирович-Данченко с благодарностью отзывался о Морозове, который снял с его плеч необходимость следить за хозяйственной стороной театральной жизни и за декорациями: «Пишете, что не узнали моего почерка, думаете — я устал? Напротив. В прошлом году и наполовину не начинал так бодро и здорово, как в этом… Я только теперь чувствую, до чего меня (и — главным образом — меня) облегчает Савва Тимофеевич. Ведь если бы не он, я бы должен был сойти с ума. Я уже не говорю об отсутствии материальных тревог. Но он так настойчиво и энергично хлопочет обо всей хозяйственной, декоративной и бутафорской частях, что любо-дорого смотреть». Дальше Владимир Иванович показывает купца в непривычном свете: «Тон у него иногда (с актерами, с конторой, с Вальцем) не ловкий, иногда немножко смешной, тем не менее он приносит сейчас так много пользы, что это дает мне и время для более внимательной работы и отдых. Очень я ему благодарен. Вот почему я и свеж и бодр».[412] А ведь всего полгода назад Владимир Иванович мечтал избавиться от Морозова!..

Савва Тимофеевич делал приготовления к «Снегурочке» с тем азартом, с каким охотничья собака выслеживает дичь. О том, сколь важна была его роль в подготовке этой пьесы, говорит письмо К. С. Станиславского А. А. Санину: «Электротехник в «Снегурочке» при фонарях — вещь очень важная. Буду писать или говорить с Морозовым… Если можете управиться… тем лучше, а то для одного момента шить костюмы (12?) — жаль Морозова». Имеется в виду, что Савва Тимофеевич из своего кармана оплачивал счета за каждый сшитый для спектакля костюм. В конце письма Константин Сергеевич резюмирует: «Морозов ретив, дай Бог ему здоровья, а Богу хвала за такого деятеля». Узнав о том, что Станиславский не хочет злоупотреблять его щедростью, Морозов через А. А. Санина передавал ему, «что никаких экономий по постановке «Снегурочки» не признает — дело идет о конкуренции, о полноте и красоте картины».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});