Смерть на выбор - Марианна Баконина

— Предположим, я прыгаю от восторга, и что же предлагает твой Балашов?

— А я откуда знаю? Он тебе предлагает. — Балашов, сидевший напротив нее, решил поиграть в уклончивость. — Он передал тебе визитку.

Лизавета закипятилась — правила хорошего тона насчет знакомств и всякого такого бабушка внушила ей крепко-накрепко.

— Можешь передать ему мою.

Андрюша опешил.

— И заодно передай, что воспитанные люди знают, кому, как и при каких обстоятельствах передают визитные карточки. Он, кажется, собирается в парламент, там хорошие манеры не помешают.

— Ах, ты об этом. — Андрюша заметно расслабился. — Я, конечно, передам.

— Тогда поехали, — не стала тянуть кота за хвост Лизавета.

До студии она добралась в половине одиннадцатого.

Никаких вестей от Игоря Сергеевича не было.

Пришлось ждать. Она, как примерная девочка, сидела у телефона, отвечала на все звонки, аккуратно записывала, кому что передать из соседей по комнате. А попутно сражалась с выпускающим редактором — у того не было камеры, чтобы послать на какой-то кардиологический конгресс, и он пытался убедить Лизавету одолжить бригаду на полтора часа. Лизавета в ответ огрызалась и твердила, что о конгрессе можно сказать устно или вообще не говорить. Потом звонки посыпались один за другим.

Первый был оформлен в лучших западноевропейских традициях. Искаженный телефоном и от этого капельку металлический женский голос сначала поинтересовался, действительно ли это редакция информации, потом уточнил, что к аппарату следует пригласить Елизавету Алексеевну Зорину, а убедившись, что все в порядке, торжественно объявил: «С вами будет говорить Андрей Григорьевич Балашов». Не хватало только троекратного удара церемониймейстерского посоха, вместо этого нежно щелкнул переключатель внутренней АТС. У Андрея Григорьевича Балашова был приятный баритон.

— Здравствуйте, дорогая Елизавета Алексеевна, мы, к моему великому сожалению, не были представлены друг другу. Впрочем, сей печальный факт легко поправить, легко поправить. — Лизавета слушала плавно льющуюся речь и размышляла о том, что и как сказал своему тезке ее политический консультант. Видимо, о хороших манерах говорилось немало, ее собеседник безупречно раскладывал пасьянс светского общения. К деловой части разговора он перешел минут через пять, после вставленных к месту Лизаветиных «О да!», «Как мило!» и «Разумеется!»: — Как я понял, Андрей изложил в общих чертах суть моего предложения, только было бы неплохо при личной встрече обсудить детали. Как я слышал, вы играете в теннис, может быть, составите мне компанию сегодня?

— С удовольствием. Только я не знаю, во сколько сегодня освобожусь. — Лизавета сознавала, что откладывать встречу не имеет смысла — чем конкретно занимался Кастальский для «Всей России», выяснить нужно поскорее.

— Теннис-клуб, где я играю, работает допоздна. Скажем, в девять.

— Девять — очень хорошо. Где мы встретимся? — откликнулась Лизавета.

— Он расположен довольно далеко, я пришлю за вами машину в половине девятого. Куда?

Лизавета прикинула и решила, что удобнее ехать от студии. Они договорились.

Почти сразу позвонил Игорь Сергеевич Лужин и обрадовал Лизавету вестью, что об интервью договориться удалось и что в половине второго Анатолий Иванович будет в прокуратуре города и там сможет встретиться с телевизионной бригадой.

Третьим дозвонился Гриша Воробьев. До него, наверно, как дошел слух, что Лизавета его разыскивала, так он решил найтись. Лизавета изложила свои вопросы.

— Лелечка, ты что? Решила сама расследовать смерть Кастальского? — Гриша сразу догадался обо всем. — Лелечка, брось это. Я с ним работал много, там очень путаные дела. Не стоит вмешиваться. Честно.

— Я не вмешиваюсь, просто мне надо знать.

— Надо знать ради чего? Олег должен был плохо кончить. Все его прихваты, вы их не замечали, но он постепенно связывался не с теми людьми, он слишком любил деньги.

— Это не означает, что его должны были убить. Его убили, Гриша.

— Опомнись! Подумай, в каком мире ты живешь! Прекрати играть в борьбу за справедливость. Такие игры сейчас не в моде.

— Гришка, я прошу только сказать, что вы с Кастальским монтировали в последнее время. И все. И я не понимаю…

— Вижу, что не понимаешь… — перебил ее Воробьев. — Лучше ответь честно, я смогу тебя переубедить или ты все равно будешь упорно лезть в это дело?

— Буду, — честно ответила Лизавета.

— Ладно, мы можем сейчас попить кофе, я на студии.

— Через пятнадцать минут, в дальнем баре.

Лизавета отправилась к выпускающему редактору и сообщила, что интервью с директором ФСБ Шишковым, которого тот так ждал, будет. Потом позвонила в киногруппу, попросила бригаду собраться без четверти час.

Гриша уже ждал ее в баре — он выбрал единственный столик для двоих, спрятанный за стойкой бара. Самый укромный и уединенный, если можно говорить об уединении в производственном буфете.

Гриша Воробьев, один из лучших видеоинженеров Петербурга, был пижоном. Причем пижоном особенным. Он всегда носил белоснежные крахмальные рубашки и кашемировые яркие шейные платки. Дополненные видавшей виды черной джинсовой курткой и тоже боевыми синими джинсами, его наряды производили сильное впечатление на молоденьких журналисток, манекенщиц и прочих девушек, обитающих при телевидении. Чего, собственно, Гриша и добивался. Гриша Воробьев был сердцеедом.

— Значит, убедить тебя не впутываться в эту историю я не смогу? — Он осмотрел Лизавету с ног до головы и остался доволен осмотром. Гриша любил красивых женщин — и корыстно, и бескорыстно — как получится. — Тогда слушай. Я не знаю, что задумал Кастальский, но то, чем мы занимались, выглядело весьма странно. Он снимал почти всех кандидатов, не только «Всю Россию», вопросы всем задавал стандартно-предвыборные. Как справиться с инфляцией, как одолеть преступность, как покрыть бюджетный дефицит. В общем, сама знаешь. Это одна часть. Вторая выглядела куда более странно — он у всех интересовался, кого из соперников они считают напрямую связанными с организованной преступностью.

— И что они отвечали? — встрепенулась Лизавета.

— Что отвечают в таких случаях. Кто-то общими словами, кто-то тут же начинал обвинять всех, кроме себя, кто-то называл одну-две фамилии. Но эти материалы Кастальский не использовал — они были на исходниках, я их видел, — он не сделал с ними ни одной передачи. Понимаешь? Кстати, правда, что все исходники пропали?

— В «Призме» тогда взяли весь архив и, вероятно, все исходники Олега. По крайней мере, милиция ничего не нашла.

Гриша кивнул и отправился за следующими порциями кофе.

— Тогда тебе следует знать две вещи, может быть, они заставят тебя задуматься. Во-первых, все это выглядело так, словно Кастальский собирал для кого-то компромат. Не для передачи, а для кого-то. Во-вторых, он брал интервью у Локитова.

— У прокурора? — У Лизаветы закружилась голова.

— Да, причем не один раз. Поэтому, я еще раз повторяю: держись от всего этого подальше. У нас не так много красивых женщин, их надо беречь.

— Спасибо, Гришенька. — Лизавета глянула на часы — без десяти час, бригада уже наверняка собралась и ругается грубо и цинично — мало того что она их промариновала в безделье с десяти утра, так еще сейчас опаздывает. Еще минута — и они разбегутся, как тараканы, и их уже не собрать никакими силами. — Спасибо, мне надо бежать, а то оператор меня задушит.

Гриша еще раз оглядел ее с ног до головы и скептически хмыкнул:

— Это вряд ли. Он же не Отелло.

* * *

В городскую прокуратуру они приехали немного раньше. Директор ФСБ, наоборот, задерживался, и Лизавета пока решила снять собственно работу особой следственной группы.

Сначала прокуратурное начальство сопротивлялось. Но Лизавета объяснила, что никто не узнает, как хорошо они работают, если они будут так старательно таиться от прессы. И ей разрешили подснять кое-что в рабочих кабинетах. Вообще-то, пока она препиралась с начальством, оператор снял все необходимое без всякого разрешения — хорошая новостийная выучка предполагает такие незаметные контрабандные съемки «на всякий случай». Потом он снял то же самое, но уже открыто — для конспирации, чтобы никто не догадался, что они шакалили.

Лизавета тем временем выясняла какие именно «лучшие силы» брошены на расследование убийства Валерия Павловича Локитова, советника юстиции первого ранга, человека, проработавшего в Петербурге меньше года. Раньше он работал в Рязани. Лизавета помнила, как Генеральный прокурор России представлял Локитова: новый человек, который сможет подойти к работе по-новому, — тогда упорно ходили слухи о связях прежнего начальства прокуратуры с теми, с кем они должны были бороться в первую голову.