Сияние огненного опала - Хэран Элизабет

Лорен явно была не в духе, и Эрин это видела. Ее больно задело, что отец спрашивал мнение этой особы, но она удержалась от язвительного замечания.

– По-моему, эти картины слишком примитивны, чтобы висеть в галерее «Форсайт», – заявила Лорен непререкаемым тоном.

В глазах Гарета потух огонек, и Эрин разозлилась.

– Лорен, что вы смыслите в искусстве, – яростно прошипела она. – Вы ведь не отличите гравюру с утенком Даффи от подлинного Пикассо.

– Ваш отец ценит мое мнение, – парировала Лорен, сверкнув глазами.

– Тогда меня не удивляет, что галерея оказалась на пороге краха, – прошипела Эрин и, схватив свою куртку, выскочила на улицу. Ей требовалось срочно прогуляться, иначе она наговорит лишнего и обидит отца.

К огромному облегчению Эрин, произведения аборигенов были распроданы за несколько дней. Когда последняя картина покинула галерею, Лорен язвительно заметила Гарету, что у людей нет никакого вкуса. Эрин это слышала.

– Или все же есть, – сказала она достаточно громко, чтобы Лорен ее услышала.

Ей приходилось долго рыться в хранилище, чтобы найти более-менее приличные картины, которые можно было бы повесить на пустых стенах галереи. Увы, Гарет проявлял мало интереса к их проблемному положению. Он либо старался угождать капризам Лорен, либо переживал, когда она надолго куда-то исчезала. Его мысли были уж точно не в галерее.

Лорен настояла на том, что в рождественский вечер они с Гаретом отправятся в «Икорный дом», ее любимый ресторан в Мейфэре. Эрин и Брэдли отказались составить им компанию. Как всегда на Рождество, они остались дома и встретили праздник с Мюриэль, их экономкой, которая давно уже стала членом семьи. Они не сомневались, что отец тоже предпочел бы традиционные, домашние рождественские угощения, но он сделал свой выбор.

Эрин и Брэдли ужасно тосковали по матери. Им было мучительно больно сидеть за праздничным столом и смотреть на ее опустевший стул. Не улучшало их самочувствия и то, что тут же стоял и пустой отцовский стул. Мюриэль уже двадцать лет служила у Форсайтов. Ее немногочисленные родственники жили в Америке, и она смотрела на Эрин с Брэдли как на своих детей, которых у нее никогда не было. Она смеялась и плакала вместе с ними, когда они вспоминали множество прекраснейших рождественских праздников. В результате их застолье превратилось в утешительное смакование чудесных воспоминаний – бутылка портвейна довершила остальное. На столе у них красовалась индейка с различными гарнирами. Плам-пудинг, пропитанный бренди, они традиционно, по-форсайтски, ели из больших мисок перед камином в гостиной. Эрин часто переносилась мыслями к Джонатану и Марли и представляла, как они сидели за столом вместе с Лайзой и ее семьей. Ей было грустно, но она надеялась, что ее друзья там счастливы.

Гарет вернулся домой усталый и печальный, ничего не сказал, но было видно, что ужин в дорогом ресторане был ему в тягость. Он сел у камина между Эрин и Брэдли, и они вместе пили яичный пунш. За окном тихо летели к земле снежные хлопья. Гарет с тоской смотрел на язычки пламени в камине. Дети старались его развеселить и пересказывали ему прекрасные эпизоды из их прежней жизни, которые они вспомнили вместе с Мюриэль.

– Самым прекрасным временем в моей жизни были годы, когда вы оба росли в этом доме, – грустно сказал Гарет. – И мне так больно чувствовать раскаяние.

– Па, в чем ты раскаиваешься? – с любопытством спросила Эрин.

– Я никогда не думал, что те дни кончатся, и теперь жалею, что многое не ценил. Не до конца понимал, каким замечательным человеком была ваша мама.

Он обнял детей за плечи, и они молча сидели у огня. И Эрин внезапно почувствовала присутствие мамы, как будто она сидела вместе с ними. После этого ей стало чуточку легче.

Через два дня после Рождества Гарет снова куда-то уехал с Лорен. Эрин и Брэдли сидели у камина.

– Я хочу найти что-то такое, что улучшит наши дела, иначе мы скоро разоримся, – сказала Эрин. – Я говорила со всеми художниками и скульпторами, работы которых мы прежде продавали, но все впустую. Большинство утверждали, что их картины висят в других галереях, но меня не удивит, если они просто нас избегают из-за плохой репутации, укрепившейся за нашей семьей в последнее время.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Почему бы нам не устроить выставку молодых художников? – предложил Брэдли. – Им нужна публичность, а для нашей репутации это станет настоящим подарком – мы сделаем хорошее дело, покажем молодые таланты, и все это без больших капиталовложений.

– Хорошая идея, – задумчиво проговорила Эрин. – Надо нам с Альбертом посмотреть на молодежь. Это нам не помешает. Возможно, мы и откроем какой-нибудь молодой талант наподобие Кристиана Ротшильда. На него ведь мы тоже наткнулись чисто случайно. – Она ощутила прилив энтузиазма. – Нам нужны работы, которые нам будет не стыдно повесить в галерее. Ах, Брэдли, ты гений!

В следующие два дня Эрин и Альберт смотрели работы нескольких якобы перспективных молодых художников. Увы, безуспешно.

– Я не видел почти ничего, что могло бы висеть у Форсайтов, – заявил Альберт вечером второго дня. – Мне очень жаль, Эрин. Там не было ничего яркого и примечательного.

– Это преуменьшение века, Альберт, – уныло сказала Эрин.

Она уже привыкла к тому, что в кругах художников встречаются эксцентричные типы, но этот вечер оказался таким, какой не скоро забудешь. Последние два художника, которых они посетили, развеяли все ее иллюзии.

Так, Валери Шиллабер, по ее собственным словам, «не от мира сего», утверждала, что она состоит в близком родстве со злыми кобольдами из ирландских саг. Для Альберта и Эрин это был достаточный повод для того, чтобы поскорее удалиться, но они смотрели картины этой художницы и помнили о том, что у самых знаменитых художников тоже наблюдались проблемы с психикой, да еще какие! К примеру, Микеланджело орал на свои статуи и только тогда садился есть и пить, когда не мог без этого. Винсент Ван Гог тоже часто кричал и скандалил среди ночи и в конце концов отрезал себе ухо. Эрин и Альберт сбежали от Валери, лишь когда она сказала, что рисует, только когда Марс не ретроградный, и показала гротескные картины ведьм, пожирающих младенцев.

Следующий художник, у которого они побывали, происходил из французской богемы и расписывал железные бочки и туалетные сиденья, предпочитая при этом работать голым, если позволяла погода. Показать готовые работы он не смог.

– Сегодня очень холодно, и я больше уж точно не хочу страдать, – заявила Эрин. Если бы этот художник сообщил им по телефону, какие картины он пишет, они бы не поехали за двадцать миль к его «ателье», грязноватому чердачному помещению над прачечной.

– Я уверен, что нам рано или поздно повезет, – ответил Альберт, пытаясь подбодрить Эрин.

– Надеюсь, что ты прав, – вздохнула Эрин. – Вот уж никогда не думала, что настанет день, когда нам придется закрывать галерею.

Он сжал ее руку.

– Пока еще все не так плохо.

– Но уже есть повод для опасений, – заметила Эрин.

– Будем надеяться на лучшее, – сказал Альберт.

Весь вечер накануне Нового года Эрин провела одна в своей комнате в мыслях о Джонатане и Марли. Ей хотелось знать, где они и чем занимаются. Из окна ей были видны ночное небо и фейерверк над Гайд-парком. Она представляла себе изумленное личико Марли, когда девочка впервые в жизни увидела взрывающиеся в воздухе хлопушки. Эрин очень хотелось присутствовать при этом. Она часто спрашивала себя, наладились ли у Лайзы отношения с Марли. Назовет ли Марли ее когда-нибудь мамой? Эрин было больно даже думать об этом.

В первое утро января Брэдли собирался выйти из дома и поехать в галерею, но передумал. Лорен зашла на кухню и собиралась кому-то позвонить. Вероятно, она думала, что ее никто не слышит, так как Мюриэль ушла в соседнюю лавку, Эрин уехала с раннего утра в галерею, а Гарет, судя по шумевшей воде, принимал душ у себя наверху. Брэдли порадовался, что вечером поставил свой вэн в переулке, и Эрин не знала, что он еще дома. Он остановился на нижней ступеньке лестницы и замер.