Свет в окне - Елена Катишонок

– Не говори: шестнадцать лет уже! Кавалер, – хохотнула, забыв на минуту о похоронах, – того и гляди, за барышнями ухаживать начнет. А что ты думаешь? – возмутилась, словно Лариса не поверила. – Еще как будет! И по телефону ему звонят, и по вечерам пропадает где-то…

Стало можно выдохнуть накопившееся напряжение. С любимого внука Тоня плавно соскользнула на невестку, которую всем сердцем ненавидела, затем – по аналогии – на зятя. Время от времени Лариса роняла что-то малозначащее, кивала или, наоборот, качала сочувственно головой на невесткины происки. Невестка, конечно, с гонором, однако не оставила твоего сына, не увезла внука, чего еще нужно-то?..

– Я вот за ними занимал, – послышался мужской голос за Ларисиной спиной.

Узнав, что та не стоит в очереди, мужчина нахмурился: «Нашли место языками чесать…». Кто-то Ларису толкнул, и обе женщины, не сговариваясь, пошли к выходу. Тонин монолог был прерван, они обнялись («Ты звони, звони!»), и Лариса поспешила домой.

Карлушка сообщил о разводе несколько дней назад. Новости Ларису оглушили, но нельзя было ни бросаться на него с расспросами, ни хвататься за голову, ни даже задавать ненужные вопросы. Когда говорил о новом Настином замужестве, голос у него звучал ровно, разве что с некоторым удивлением. Лариса давно подозревала, что за внешним их благополучием стоит отчужденность, отсюда и шло его спокойствие, с долей – если она правильно услышала – облегчения.

Но так говорил Карлушка о бывшей жене, которую ему не больно было называть по имени, как мы называем все вокруг: улица, магазин, снег, Настя.

Обогнав Ларису, мимо прошел молодой парень без шапки, с волосами до плеч и в развевающемся полосатом шарфе. Вспомнилась странная просьба сына: «Свяжи мне длинный шарф». Просьба удивила, но только вначале, пока не последовала новая: посмотреть квартиру. Звонили по объявлению; от центра далеко, но трамвайная остановка рядом с домом, да и автобус туда идет. Они будут дома только до семи, после работы он не успевает; хорошо тебе, ты на пенсии.

Все это Карлушка перечислял, записывая адрес и телефон хозяев, и тогда Лариса заподозрила, что сын нарочно придумывает, чем ей занять свое время. Иными словами, игра. Правила обоим известны, что-то вроде «черное и белое не берите, “да” и “нет” не говорите», только посложнее, зато оба знают, чего не нужно касаться.

– Ты найдешь, мама, там школа рядом.

Карл очень долго и старательно складывал бумажку, но мать не подала виду, что заметила паузу и старательность.

Школа. Ростик.

Мальчик будет жить – живет! – в другом городе, встретятся они только летом.

Прощаясь, спросила:

– Тебе шарф-то вязать? А то зима кончается.

Таковы правила игры.

На следующий день после встречи с Тоней она поехала смотреть квартиру. Трамвай ушел из-под носу, зато на автобусной остановке толпился народ. Большой яркий «Икарус» цвета яичного желтка подкатил и распахнул двери. Поставив сумку на сиденье, Лариса обыскала весь кошелек, но ни одного талона не было. Люди спешили занять места; те, кто сел, отворачивались к окну или шуршали газетой, избегая смотреть на ее нерешительно вытянутую руку с пятаком: «Простите, у вас не найдется лишнего талончика?..».

Никто не слышал, не видел; ни у кого не нашлось.

Сидящий у окна мужчина привстал, дотянулся до компостера, потом повернулся к ней:

– Держите.

Лариса совала ему пятак, но мужчина улыбнулся и покачал головой:

– Вы лучше сядьте, он сейчас поворачивать будет.

В чем она тут же убедилась, не успев ухватиться за поручень и почти упав на талонного благодетеля. Теперь, наоборот, пассажиры с любопытством смотрели на обоих.

Села, наконец, бормоча слова благодарности.

– О чем вы говорите, – отмахнулся мужчина, – в следующий раз у меня не будет талона, вот и сочтемся.

Следующего раза не будет, хотела сказать ему, но не сказала, просто сунула незаметно пятак в карман.

Сосед вынул из портфеля пачку библиотечных карточек и начал их медленно перебирать. Потом отвлекся, посмотрел в окно; вернулся к карточкам, выдернул одну из «колоды» и что-то на ней записал.

Ларисе показалось вдруг, что она потеряла Карлушкину записку. Пошарила в сумке, в кармане; нет. Водитель не объявлял остановки. За окном тянулись корпуса какого-то завода и высоковольтные башни с проводами. В нарастающей панике Лариса продолжала копаться в сумке.

Сосед взглянул вопросительно.

– Адрес не могу найти, – призналась Лариса.

– А где выходить, знаете?

– Остановка «Школа», там школа рядом.

– Через две; я тоже там выхожу.

Он перетянул карточки аптечной резинкой, сунул пачку в портфель и хлюпнул замком. В проходе придержал Ларису за локоть, когда автобус резко затормозил, как-то ухитрился выйти первым и подал ей руку. Женщина на переднем сиденье неодобрительно покачала головой.

Кошелек, вспомнила на улице Лариса. Действительно, там и лежала записка, о чем она забыла в поисках талона.

– Нашли? – Человек не уходил.

– Да-да, спасибо вам!

Поколебалась, не спросить ли, где находится Первая Длинная улица (она никогда такого названия не слышала), но не решилась. Попрощалась и направилась к газетному киоску.

Милая какая, подумал Дмитрий Иванович, хотя что именно милого было в нечаянной попутчице, тем более бестолковой, он не смог бы сформулировать. Похоже, в этом районе она впервые. Между тем шпаны здесь хватает, искать в темноте какой-то адрес небезопасно. Догнать? – Неправильно поймет; да и времени до урока двадцать минут. Он видел, как женщина отошла от киоска и направилась уверенной походкой через улицу. Ну, бог в помощь. «Действительно, почему милая?» – подумал раздраженно, заходя в школу.

Здесь, вопреки обыкновению, было тихо и пусто. Присуха недоуменно глянул на часы и пожал плечами.

Недоумение его разъяснилось в учительской: двадцать второе февраля, вряд ли кто-то придет.

– Так ведь праздник только завтра!

– Вы же знаете наш контингент, Дмитрий Иванович. Молодые рабочие, бывшие военнослужащие, – голос директора звучал почти укоризненно.

Математичка добавила, застегивая пальто: «И вот такое каждый год. Чего же вы хотите?».

Я хочу, чтобы прекратился бардак, злобно подумал Присуха. Заглянув на всякий случай в класс, он хмуро поздоровался со скучающей молодой беременной женщиной, сказал, что урока не будет, и вышел на улицу, раздосадованный донельзя.

Где-то на почти законном основании празднует завтрашний праздник рабочая молодежь, «наш контингент», и чья-то молоденькая беременная жена с облегчением отправилась домой. Милая женщина из автобуса нашла нужный адрес и пьет сейчас в гостях чай с пирожными. Только доцент Присуха, бывший старший преподаватель университета, ждет автобус на февральском ветру, чтобы скорее вернуться к работе, которая никому не понадобится.

Ее никто даже не прочитает.

Ни коллега, ни студент, ни аспирант – никто.

Никто не увидит кипу перепечатанных страниц, переложенную рукописными листками.

Дмитрий Иванович понял это десять лет назад, ясным майским днем, в кабинете следователя КГБ с какой-то простой фамилией, которую с облегчением забыл. Понял, жил с этим пониманием – и продолжал шлифовать и оттачивать уже написанное, продолжал вопреки отлучению от университета: зачем-то это было нужно.

И нужно было в бессмысленный вечер стоять в ожидании автобуса, рядом со сломанной скамейкой, чтобы властно пришла трезвая и четкая мысль: бросить. Потому что, если бы завтра – или полгода, или пять лет назад – твоя монография сгорела, то ничего бы не изменилось. Один раздел не закончен? Ну и что – ты не Голсуорси, тебе конец главы писать не обязательно. Ибо научный труд, не увидевший света, – все равно что умерший в утробе ребенок: будущая мать любовно вышивает ему чепчик, не подозревая, что матерью она так и не станет.

Вышиванье, Митенька, согласился друг, вышиванье; брось. Работа закончена.

Так что же дальше?

Автобус несся в темноте, проскакивая пустые остановки. Присуха сидел с портфелем на коленях, глядя прямо перед собой, на табличку «НЕ ПРИСЛОНЯТЬСЯ».

Вопрос никому не предназначался, тем более что Дмитрий Иванович знал ответ. В отличие от Сомса и его автора жил он не в Англии, а потому не мог просто взять и издать написанную книгу. Независимых издателей не существует, а войти с улицы в научное издательство означает попасть в городские сумасшедшие. Кроме того, научное издательство непременно пристегнуто к какому-то мозговому центру, будь то академия наук или вуз, и, чтобы опубликовать научную работу, необходимо тоже быть пристегнутым, как он сам некогда был пристегнут к университету. Вот тогда-то – Инга была права – тогда-то и нужно было шевелиться: выбрать одну главу, сократить, сервировать под статью – и появилась бы она в очередном сборнике научных трудов. Так нет же, английскую машинку загорелось купить, с этого все и завертелось.