Поле Куликово - Владимир Возовиков

— Слыхал я, тебя Авдеем-бездеем кличут. Думал — для складу, ан нет, правда тут немалая. Где твой помощник Бастрык с иконой, что у татар отняли?

— Государь! Вот те Христос, никакой иконы не видывал!

— Золота татарского тож не видывал?

Авдей весь покрылся потом.

— У меня оно, у меня — на войско думал отдать…

— А ты говорил — все золото вернули татарам, — сердито бросил Димитрий князю Мещерскому.

— Мог ли подумать, государь, што тысяцкий!..

— Вот она, и к нам сия зараза приползла. Против нее только один способ хорош — руки рубить!

— Государь, вот те крест — на войско взял…

— Да, бояре, проглядел я здешнего градоначальника. Коли хозяин бездельник, в его огороде любые поганки произрасти могут. Вот они и завелись у Авдея-бездея. Да еще и руки у тебя нечисты. Оно ведь одно к одному… Молчи! Кабы сам ты татарами занялся, не вышло бы столь позорного и преступного дела. Мыслимо ли? — в войну с Ордой приходит в город целый отряд татар, а градоначальник поручает их десятскому стражи! И воеводе — ни слова.

Тысяцкий молчал, утираясь рукавом шубы.

— В иное время узнал бы ты, Авдей, всю тяжесть моей руки. Ибо бездействие начальника не прихоть, но преступление. Ныне же сдай службу. Станешь простым ратником в ополчении.

Авдей вскочил, сорвался на вой:

— Государь, помилуй! Я твой боярин служилый, волен я уйти со службы твоей, когда хочу…

— Не волен, боярин! — отчеканил Димитрий. — Не волен. Ибо на русской земле живешь, дышишь русским воздухом, пьешь русскую воду, ешь русский хлеб, пользуешься трудами русского мужика. Без этого ты — грязь. А служить я тебе велю русской земле. Честно отслужишь — вотчину за тобой оставлю. Нет — отберу, и тебя суду предам. Ступай. Нынче же стань в ополчение.

Потупясь, молчали бояре. Фома своими прозрачными глазами пристально смотрел на великого князя.

— Фома, — оборотился к нему Димитрий. — Коли уж ты встрял в это дело, поручаю и тебе Бастрыка. Надобно его сыскать. Может быть, мы тут напраслину на него возводим.

— Государь…

Фома осекся, потом смущенно заговорил:

— Сан на мне, государь. Так уж оно вышло — не расстрижен доныне. Вечор был у епископа Герасима, тезка он мне по имени духовному. Просил: хочу, мол, в рясе, со крестом в руке, а не с мечом стать в битве. Дозволил…

Димитрий покачал головой и вдруг рассмеялся:

— Ай да церковь православная! Попа в разбойниках пятнадцать лет держала и греха в том не видела. Вот бы чье житие-то составить: святого разбойника Фомы Хабычеева!

Бояре тоже весело посмеивались.

— Ну, какой ты поп, Фома? — спросил Боброк. — Ты ж самый что ни на есть атаман разудалый. Тебе бы казаком сидеть на порубежье аль начальником сторожи воинской. Иди на службу к нам, сотского я тебе сей же час обещаю. А там до боярского чина не далеко.

Фома, однако, оставался строгим, бояре тоже посерьезнели.

— Не сердись, отче, на шутки наши, хотя в них правды немало, — сказал Димитрий. — Помню я твою беду, помню, как по Руси ходил со словом, народ против Орды бунтовал. И то мне ведомо, что сам ты в жизни курчонка не зарезал, да и в набегах твоих ни единый человек не убит, кроме ордынцев да иных врагов наших. И желание твое со крестом в руке умереть на поле брани уважаю сердечно. Но еще нужен ты мне как разведчик воинский. Станем лицом к лицу с Мамаем — надевай рясу. А пока делай, что велю.

Не для Фомы — для бояр говорил все это князь: пусть знают, что не душегуба лесного пригревал он под своей рукой, но витязя добра и справедливости, тайного воина Москвы, который ежедневно рисковал умереть в петле или на плахе, как простой разбойник…

Когда остались Бренк, Боброк, Серпуховской и другие самые ближние, Димитрий облокотился на кленовый стол, посмотрел в лицо каждого, медленно произнес:

— «Сто и пятьдесят тысяч… Поздно осенью, когда замерзнут реки… Держи войско и не распускай до весны. Ясак не поможет…» Что скажете, воеводы?

— Я думаю, — так же медленно ответил Боброк, — враг не стал бы уговаривать нас держать войско до весны.

— И я так думаю. К тому ж мы от верного человека знаем, что Есутай ушел от Мамая не по добру… Сто тысяч ордынцев и пятьдесят — союзники, число тоже совпадает с нашим. Ягайло и Ольг — то само собой. И требование старой дани — лишь предлог. А вот эта новость немаловажная для нас: хотел Мамай зимой пройти по Руси, как Батый ходил. Летом он боится с большим-то войском застрять в наших болотах и реках. Да мы его ждать не станем. Завтра после смотра — в поход. Вельяминов подождет у Лопасни, Ольгердовичей мы направим ближе к Непрядве — пусть они Ягайлу еще попридержат вдали от Мамая. И чем скорее мы пойдем, чем дальше от нашей земли перехватим Мамая, одного, без союзников, тем лучше.

— Ясно, государь, — за всех ответил Бренк.

— Теперь — в лагерь, к своим полкам. Отныне и до конца похода князья и воеводы там, где войско.

Тихое, в туманце, вставало утро над Коломной. Димитрий плохо выспался, но возбуждение его не проходило. Вчера даже словом не обмолвился он перед воеводами о своей готовности к двум решениям, но то и другое держал в себе, и только смотр оставит одно. Великое нетерпение погнало его от заутрени не в терем к трапезе, а прямо в поле, хотя войска еще только строились.

Миновали посад, уже докатывался гул, похожий на ропот моря, и снова острое волнение пронзило его существо до холодка в пальцах — на крутобережье Оки, по всему Девичьему полю, стояли войска…

Когда Димитрий с дружиной появился перед полками, словно море колыхнулось от ветра: волны прошли по рядам красных щитов. Тысячи голов повернулись к нему, и снова будто сверкающая рябь прошла по стальной глади. Солнце поспешно разгоняло туман, казалось, ему не терпится глянуть, какую же силу выставила по княжьему зову русская земля. Лучи его высветили все цвета войска, и Димитрию в полной красе предстала русская рать.

Полки выстроились в том порядке, в каком предстояло им двинуться в дальний поход. На правом крыле посотенно сомкнул конные шпалеры сторожевой полк — пять тысяч детей боярских со слугами, одетыми в воинскую справу. Служилые люди великого князя, профессиональные воины, большинство которых еще в детской люльке играли ножнами отцовских мечей. Выросшие под звездой войны, они закалились в битвах с врагами Москвы — молодая и организованная сила нарождающегося государства; ей предстояло еще занять в нем главенствующее положение, уничтожив старых бояр или отодвинув их на задворки. Все дети боярские, как один, — в железной броне, на добрых конях, с полным вооружением конного витязя — от меча и щита до шестопера и кинжала. И слуги их мало уступают господам — тоже готовые воины. Разве только нет дорогой чеканки на оружии да не в тонкие сукна, шелка и аксамиты наряжены, а в холщовые порты домашней работы. И главное оружие слуг не меч, но крепкий дальнобойный лук или самострел.

За сторожевым полком, опираясь крыльями на тысячные конные рати, в десять шеренг стояли пешие — прямоугольник полка правой руки. Сильные боярские дружины на боевых лошадях, пожалуй, даже превосходили вооружением и яркостью войско служилого дворянства, именно они составляли главную силу полка правой руки, но взгляд Димитрия упорно притягивали пешцы. Длинные красные щиты, видом напоминающие человеческое сердце, до подбородков скрывали рослых воинов первого ряда! Колючий лес длинных копий возвышался над сверкающими еловицами шлемов, бисерный кольчужный блеск бармиц смешался с белизной холщовых рубах — не все здесь имели железную броню, — и солнце, как расплавленный воск, стекало на плечи ратников по зеркальным лезвиям отточенных топоров и секир, перемешанных с копьями. За полком правой руки, чередуя пешие и конные тысячи, червенел щитами, сиял шлемами, белел рубахами и лаптями, сверкал каленой синью копий и топоров большой полк, врастая дальним крылом во фланг полка левой руки. А в самой дали, где кончалось Девичье поле, квадратной скалой стоял конный полк Димитрия Ивановича, и ряды его терялись за окоемом. Вместе с пятитысячным полком князя Владимира Серпуховского, поставленного Димитрием во главе этой отборной силы, он станет засадным полком — главным резервом русского войска.

Завидев Димитрия, старый князь Федор Белозерский отделился от строя большого полка на вороном белогривом и белохвостом коне, горячем и легком, как сокол в полете, развевая суконный малиновый плащ-корзно, пронесся перед воинскими рядами, сорвал с головы золоченый шелом, уронив на плечи серебряные кудри, взмахнул рукой, и далеко по полю разнесся его богатырский голос:

— Великому Московскому князю, государю великой Руси, Димитрию Ивановичу — УРА!

Только на миг замерло войско, услышав из уст Белозерского непривычный клич, похожий на грозный боевой клич непобедимых монгольских туменов, но произнесенный по-русски, а в следующий миг содрогнулась земля, небо раскололось, словно гроза полыхнула из солнечной высоты, и даже боевые, видавшие виды кони присели.