Круг - Матс Страндберг

Годы учебы в пединституте, женщины, которые приходили и уходили, друзья, которых он в глубине души презирал: они думали, будто мир — это только то, что можно увидеть невооруженным глазом.

Они обещают ему вернуть Алису. Новый шанс.

Годы угрызений совести.

Время опять замедляется.

Похороны проходят как в тумане. Никто не знал, никто не понял, как она была несчастна.

Утром звонит полиция. Ее тело нашли неподалеку от дома на скалистом берегу.

Вечеринка в разгаре, гремит музыка. Адреналин бурлит в крови. К нему подходит его друг. «Если тебя спросят, скажешь: в тот вечер я был с тобой», — говорит Макс. Он уже знает о своей силе. И все равно удивляется, когда глаза приятеля вдруг стекленеют, и он кивает в ответ. Экстаз от первого опьянения магией еще не прошел. Оказывается, можно заставить других слушаться твоих приказов.

Он хочет, чтобы она умерла. Пусть лучше умрет, чем достанется кому-то другому. Пусть она покончит с собой. Он хочет этого всем сердцем. И она поднимается, встает на подоконник. Он знает, что заставил ее сделать это. Они в ужасе смотрят друг на друга. И она, подчиняясь его желанию, падает.

Окна стоят нараспашку, впуская в комнату теплый летний воздух, Алиса сидит, съежившись, на подоконнике, упирается лбом в колени и произносит: «Пожалуйста, Макс, уходи». Он говорит, что любит ее, что они принадлежат друг другу. «Ты разве не слышишь? Я не хочу больше тебя видеть», — говорит она.

Алиса. Девушка, которую он любит. Она показала ему картину с изображением Персефоны и вместе с ним смеялась над тем, что так похожа на нее.

День, когда он впервые увидел Алису. И подумал, что она принесет ему счастье.

Душа Макса вот-вот достигнет поверхности. Мину вдруг понимает, что слышит крик, который становится все сильнее, от него раскалывается голова. Это кричит от боли Макс. Это Мину делает ему больно.

Она различает контуры его детских воспоминаний и знает, что если не остановится, то сделает с ним то же, что он сам сделал с Ребеккой и Элиасом. Она вырвет у него душу, заберет у него все.

«Отпусти».

Мину отпускает осторожно, чувствуя, как тяжесть медленно соскальзывает обратно в глубину. Крик смолкает. Становится тихо.

Мину открывает глаза.

Черный дым исчез.

Она сидит на полу на коленях. На лбу Макса красное пятно от ее руки. Его глаза закрыты. Грудная клетка медленно двигается вверх-вниз.

Свершилось.

V

58

Июньский воздух свеж после дождя, как будто кто-то открыл нараспашку большие окна и проветрил весь мир. Земля по-прежнему сырая и скользкая. Инвалидная коляска дедушки то и дело вязнет в глине, пока Анна-Карин толкает ее через двор к дому. Николаус предлагает Анне-Карин свою помощь, но она отказывается. Она должна сделать это сама.

Дедушка молча смотрит в одну точку перед собой. Анна-Карин не уверена, понимает ли он, куда приехал, но не осмеливается спросить. У него все чаще в последнее время проясняется в голове, и Анна-Карин знает: в эти моменты он чувствует себя униженным, если замечает, что с ним обращаются как со слабоумным.

Ему лучше. Но мама отказывается это понимать. Когда Анна-Карин предложила свозить дедушку домой, показать ему напоследок хутор, мама сказала, что это не имеет смысла.

— Поездка только расстроит его. Если он вообще поймет, где находится.

Николаус помогает Анне-Карин поднять коляску на крыльцо.

— Я подожду здесь, — говорит он. — Не торопись.

Анна-Карин смотрит на него с благодарностью и отпирает дверь. К счастью, дверной проем достаточно широк, чтобы через него могла проехать инвалидная коляска.

Они заходят в пустую прихожую. Проходят в кухню. Жилые комнаты, гостиная, которую перестали использовать после смерти бабушки.

Все недостатки обнажены и бросаются в глаза. Отклеившиеся обои, старая краска на плинтусах, желто-коричневые пятна табачного дыма на потолке.

Почему-то без мебели комнаты кажутся меньше. Странно, разве не должно быть наоборот?

Здесь жила их семья. А теперь это просто комнаты.

«Вот она — разница, — думает Анна-Карин. — Раньше это был дом. А теперь просто стены».

Дедушка все время молчит, но когда они выходят из дома, оборачивается и гладит руку Анны-Карин.

Николаус помогает им спуститься с крыльца. Анна-Карин боится: вдруг они сделают что-нибудь не так, нечаянно уронят коляску, и дедушка упадет, ударится. Ей страшно даже думать о том, как отреагирует мама, если что-нибудь случится. Мама понятия не имеет, что они здесь. И что у Анны-Карин до сих пор есть ключ от их старого дома.

Теперь Анна-Карин везет коляску к домику деда. На том месте, где раньше стоял коровник, идет строительство. Папа Яри, купив их хутор, решил, что будет разводить здесь свиней. Анна-Карин ловит дедушкин взгляд.

— Все стало по-другому, — говорит дедушка.

— Да, — отвечает Анна-Карин. — По-другому.

В домике дедушки больше не пахнет кофе. Ввозя коляску в пустую кухню, Анна-Карин думает, правильно ли она сделала, приехав с дедушкой сюда. В его бывшей кухне, маленькой спальне, старой ванной пусто и заброшенно. Анна-Карин встревоженно смотрит на дедушку. Вид у него задумчивый. Она ставит коляску у окна, где дедушка обычно любил сидеть. Присаживается на корточки рядом и тоже смотрит в окно. На их с мамой дом. На луга, где больше не пасутся коровы.

Июньские сумерки опускаются на вершины сосен.

«Как здесь красиво», — думает Анна-Карин.

Она понимает, почему давным-давно, когда Энгельсфорс застраивался и расширялся, дед с бабушкой выбрали именно этот хутор, именно в этом месте.

— Анна-Карин, — говорит дедушка.

Она видит его ясный взгляд.

— Стаффан, твой отец, не был злым человеком, — продолжает дедушка. — Он был труслив, но плохим не был.

От неожиданности Анна-Карин немеет. Потом через силу произносит:

— Почему же тогда он от нас ушел?

— Не знаю. Это их дело, твоей мамы и его. Но он любил тебя, Анна-Карин. По-своему, но любил.

— Значит, мало любил, — бубнит она, чувствуя на щеках горячие слезы.

Дедушка протягивает руку и вытирает их.

— Плохо, конечно, что он вот так — взял и исчез. Но я думаю, он изначально был таким. Не умел любить по-настоящему. Твою мать всегда тянуло к парням, которые ничего не могли ей дать взамен. Но та любовь, что в Стаффане была, — она была для тебя. То малое, что он мог дать, он отдавал тебе. Я не говорю, что этого достаточно, но мне хочется, чтобы ты это знала.

Анна-Карин берет дедушкину руку, его кожа стала мягкой и как будто истончилась.

— Всю свою жизнь я работал, — продолжает дедушка. — Работал, ел и спал. Только это и делал. Но в последнее время я много думал. Я предал тебя, Анна-Карин.

Она мотает головой.

— Не говори так, дедушка…

— Я стар и могу говорить, что хочу, — перебивает он. — И я говорю, что совершил ошибку. Я закрывал глаза на то, как плохо тебе было. Когда тебя травили в школе, твоя мать говорила мне: не лезь! Мол, ее когда-то тоже травили, и ничего, выжила. Она говорила, что будет только хуже, если мы вмешаемся. Но мне все равно следовало это сделать.

Он сжимает руку Анны-Карин, и она чувствует, что к деду возвратилась часть его прежней силы. Эта сила видна и в его взгляде, когда он смотрит на нее.

— Ты сможешь простить меня, Анна-Карин?

— Это я должна просить прощения. Пожар случился по моей вине.

— Отвечай на мой вопрос, — перебивает дедушка. — Иначе мне не найти покоя.

Анна-Карин громко шмыгает носом и кивает.

— Ты просто пыталась вернуть обратно то, что у тебя всю жизнь отнимали, — продолжает дед. — Ты зашла слишком далеко, но тут есть и моя вина. Я должен был поговорить с тобой откровенно. Рассказать, что ты должна беречь свой дар, а не разбазаривать его.

Анна-Карин уже даже не удивляется.

— Ты все это время знал, да? — спрашивает она.

— Я знал только то, на что у меня хватило ума, — отвечает дедушка. — А теперь поехали на свежий воздух.

Они выезжают во двор и идут мимо сидящего в машине Николауса.

Анна-Карин везет дедушку по щебневой дороге между полями. Он снова проваливается в туман и продолжает говорить, мешая шведские и финские слова.

Он называет ее то Гердой, то Мией, то Анной-Карин. Рассказывает о семействе лис, живших в норе у кромки леса. Предостерегает от лживых пророчеств. Вспоминает о норвежских беженцах, которым помогали бывшие владельцы хутора во время Второй мировой войны. Описывает вечера, когда, сидя в кухне, он допоздна играл в карты с родителями Анны-Карин, а бабушка Герда пекла тонкие лепешки и подпевала старым граммофонным пластинкам. Анна-Карин думает, что, наверно, именно эти песни мама пела тогда, осенью.

Наконец дедушка замолкает. Анна-Карин разворачивается и везет коляску обратно к машине.