Азеф - Валерий Шубинский

Итальянское имя этого человека было — Марио Кальвино. Русское — Всеволод Лебединцев, но в его жилах (по материнской линии) действительно текла итальянская кровь. Паспорт Лебединцев, долго живший в Риме, позаимствовал у своего знакомого, мирного ученого-агронома. В Петербурге доктор Кальвино числился корреспондентом газет «Трибуна», «Ля вита» и «Иль темпо», аккредитованным при Государственной думе.

Жаботинский, основатель правого сионизма и одновременно — выдающийся русский прозаик (тоже удивительная судьба), посвятил другу своей юности отдельный очерк — «Всева». Там есть много трогательного — про одесские годы: о том, как блестящий юноша увлекался одновременно астрономией, оперными дивами и политикой в эсеровском роде, объясняя, что это — «одно и то же». А есть и не совсем трогательное: как Лебединцев, ставший уже Кальвино, русский «Овод», не травит, выметает специальной метелочкой тараканов и в то же время держит наготове динамит, чтобы взорвать целый дом, со всеми жильцами, если за ним придет полиция («Не сентиментальничай. Одно из двух: нужное дело революции или нет? Если нужное, то не считай букашек, даже если они двуногие»).

При аресте Кальвино действительно пытался взорвать «всю улицу». К счастью, не сумел. Это было несколько месяцев спустя. А до этого…

Кальвино, пользуясь своим корреспондентским мандатом, собирался взорвать — не левую 2-ю Государственную думу, даже не начавшую свою работу 1 ноября 1907 года октябристскую 3-ю Думу, а оплот царской власти — частью выборный, частью назначенный Государственный совет, в котором не было никого левее кадетов (и тех всего 13 человек из 196). План был детально продуман.

«В течение некоторого времени предполагалось вводить в залу заседаний, под видом корреспондентов, подставных людей, надежных, но во всем прочем невинных в политическом отношении, а в решительный день заменить их террористами, которые должны были иметь разрывные снаряды в корреспондентских портфелях или же в муфте, если это была дама-корреспондентка»[241].

Метать бомбы предполагалось в правой части зала, где сидели представители консервативных сил, главным образом назначенные члены Государственного совета — в том числе многие бывшие министры и кандидаты в министры.

План был в целом одобрен ЦК и возложен на группу Карла, вторым человеком в которой стал Кальвино. Несомненно, об этом знал и Азеф, но пока что, летом и ранней осенью, он не счел необходимым ставить о нем в известность Герасимова — как и о других предприятиях Карла и Кальвино, самым ярким из которых было убийство 15 октября 1907 года начальника Главного тюремного управления Александра Михайловича Максимовского.

Максимовский был совсем неплохим и незлым человеком. Баптист, что уже нетривиально для царскою чиновника. Но он занимал должность, которая сама по себе означала смертный приговор. 13 августа, например, восемнадцатилетний член группы Карла Николай Макаров убил начальника «Крестов» Анатолия Андреевича Иванова. Что касается Максимовского, то это был, похоже, грандиозный, но не вполне осуществившийся замысел.

Евстолия Рогозинникова, совершенно прелестная женщина 21 года от роду, резвая, неугомонная (товарищи-террористы ласково звали ее «Медвежонком» или «Толей»), имела немалый профессиональный опыт. Она дважды арестовывалась (второй раз — по делу о покушении на Столыпина), симулировала сумасшествие, бежала. В роковой день она пришла на прием к Максимовскому. Объяснила, что ее деверь, заключенный пересыльной тюрьмы, нездоров и что она просит разрешения передавать ему питание на дом. («Я лично хочу просить об этом начальника Главного тюремного управления. Я знаю его доброту, он разрешит мне».) Милая девушка, кокетливая, с трогательной просьбой. Единственное, что запомнилось, — очень сильный запах духов, от которых болела голова.

Войдя в кабинет, очаровательная особа трижды выстрелила в Максимовского. Он дожил до утра. Выстрелив, Рогозинникова бросилась к окну, чтобы выбросить пистолет. Террористы должны были занять места у квартир министра юстиции Щегловитого, начальника Департамента полиции Трусевича, его заместителя Кудрова и петербургского градоначальника Драчевского. Предполагалось, что все они (или по крайней мере кто-то из них) выедут к месту происшествия — тут их и можно будет застичь… Но до окна Рогозинниковой добежать не удалось, ее задержали. Из кармана выпал еще один пистолет — заряженный, с обоймой.

Две сотрудницы полиции подошли к террористке, чтобы учинить личный обыск. «Осторожно, — сказала она. — Дуры, взорветесь!» Дуры проявили осторожность. В лифчике у Толи обнаружилось 13 фунтов взрывчатки.

Комиссаров собственноручно, с помощью городовых, разрядил динамит. Да, этот мерзавец был по крайней мере смел. И да — он был в этот момент у Максимовского. Как и Щегловитов, и заведующий Особым отделом Васильев, и прокурор Петербургской судебной палаты Камышанский, и заместитель Герасимова Астафьев. Узнав, сколько важных чиновников находилось в доме Максимовского, резвая Толя расстроилась, что таки не взорвала его — вместе с десятками невинных жильцов. Хотя, кажется, по плану покушения динамит Евстолия Павловна должна была пустить в ход уже в охранном отделении во время допроса. И не оставить от охранки камня на камне (о чем некогда по своим соображениям мечтал Азеф)… Шнур был расположен так, что за него можно было дернуть зубами. Одуряющий и вызывающий головную боль запах исходил именно от динамита.

Вообще план этот по смелости и остроумию (и, конечно, по свирепому безумию) превосходил все сценарии Азефа, но был — в отличие от азефовских сценариев — плохо продуман. Здесь чувствуются шиллеровский авантюризм Карла и декадентски-артистическая натура Кальвино. Снова приходило время «художников террора». Впрочем, как приходило, так и уходило.

Рогозинникову повесили 18 октября. Суд был короток.

А теперь представим, что замысел террористов осуществился бы полностью… Это было бы похлеще дела Плеве. Но Азеф сохранял нейтралитет, не помогая устраивать теракт и не мешая ему совершиться.

Почему же он опять начал двойную игру? Только осторожность?

Основания проявлять осторожность у него были. Осенью ЦК получил цитировавшееся выше письмо из Саратова с изложением событий 1905 года. Вычислить Филипповского, зная участников саратовского совещания, было нетрудно. Конечно, можно было предположить, что на Азефа опять клевещут, но не слишком ли часто он становится жертвой клеветы?

Чуть позже появилась и еще одна косвенная улика. Бурцев решил устроить Бакаю, сосланному в Обдорск, побег — при условии, что тот и дальше будет ему помогать. В Тюмень, где Бакай остановился по пути, отправилась Софья Викторовна, сестра Савинкова, чтобы передать Бакаю на словах предложение Бурцева и адрес финляндской явки. Неожиданно к Бакаю, отпущенному в Тюмени на вольную квартиру, заявилась полиция с обыском. При обыске ничего не нашли, а на следующий день Бакай уехал в Териоки по указанному Бурцевым адресу. При встрече Бакай сообщил Бурцеву: обыскивали его после получения телеграммы из Петербурга о его возможном побеге.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});