Риск. Молодинская битва - Геннадий Ананьев

В самом деле, если повспоминать и поразмыслить: крымцы никогда не налетали на Россию на следующий год после удачного похода, каким был и прошлогодний ханский. Изрядно награбивши, они обычно жируют два-три года. Все так. Не отбросить, однако, известий от нойона с ципцаном и тех, что привез из поездки в Крым купец. Не грабежа ради готовит Девлет-Гирей великий поход. Не грабежа ради!

И все же сомнения грызли с каждым днем все сильнее и сильнее. Князь потерял сон, стал раздражительным и прилагал большие усилия, чтобы окружавшие его соратники не догадались о его душевном состоянии и тоже бы не впали в тоску.

Вторая июльская неделя канула в Лету, третья началась, и вот тут, когда, казалось бы, истекало всякое терпение, прискакал на загнанном коне казак-порубежник.

— Крымцы пожаловали. Передовой тумен уже под Тулой, посады пожег, а остальные тумены еще в Поле пылят. Несчетно их. Силища неимоверная!

Эти тревожные слова гонца для князя Воротынского прозвучали пастушеским рожком, пробуждающим хозяек на утреннюю дойку.

— Спасибо, казак! Останься в моей дружине.

К вечеру того же дня — новое известие: Девлет-Гирей не осадил Тулу, а обходит ее, оставив под стенами города лишь малые силы, чтобы отбивать вылазки.

Князь Михаил Воротынский кликнул писаря и Фрола Фролова, втроем они быстро сообразили донесение государю, в котором без утайки описали силу крымскую, чтобы тем самым побудить царя Ивана Васильевича все же послать несколько полков навстречу татарам.

Увы, опасное письмо возымело совершенно иное действие на самовластца. Не о полках новых он подумал, а о бегстве. Об этом рассказал стремянный Фрол Фролов, которого князь Михаил Воротынский направил в Александровскую слободу с донесением и который вернулся в тот самый день, когда крымцы подошли к Оке.

— Самолично государь всей России принял письмо из рук моих, — с гордостью начал Фрол Фролов отчет о поездке. — Бояр тут же созвал, меня не отсылая. Ряд[242] шел недолго. Государь не расслышал совета идти самому на Оку со своим царевым полком и ополченцами из опричников и земцев, он повелел князьям Юрию Токмакову и Тимофею Долгорукову спешить в Москву, чтобы оборонить ее, сам же на следующее утро выехал в Новгород.

— За полками?

— Сказывал, что да. Только у меня иная мысль. Дозволь без огляда выложить?

— С каких пор ты меня опасаться начал?

— Время, князь, такое. Самого себя теперь не грех поопасаться.

— Возможно и так, только отчего нам друг с другом лукавить? Иль жизнь не проверила нас?

— Слава Богу, — будто бы с успокоением произнес Фрол Фролов. Князя же удивило то, что не ответил стремянный на прямо поставленный вопрос, не подтвердил свою верность ему.

Фрол Фролов же продолжал:

— Почитай, пять сотен возов с казной повез царь из Москвы. Сказывают, в Вологду обоз тот направлен. В Новгород государь взял с собой жену свою Колтовскую,[243] сыновей своих обеих, братьев царицыных Григория и Александра. Любимцев своих, что престол облепили, тоже не бросил.

Да! Верно, что не вдруг, а с опаской Фрол Фролов выложил своему князю все это, заручившись его дозволением. За такие речи один путь — в пыточную. Откуда узнал? Отчего такую крамолу на царя всей России разносишь? Выходит, царь махнул рукой на стольный свой град, вполне уверенный, что Девлет-Гирей возьмет и Москву, и Кремль. Не судьба державы его волнует, о себе и близких своих его забота. Увезти казну и оголить Москву, уведя с собой отборную рать в столь опасное для России время?! Может ли после этого Иван Васильевич именовать себя царем державным?!

Нет! Не может!

Долго молчал князь Михаил Воротынский. Очень долго. Никак не мог хоть чуть-чуть оправдать действие самовластца, божьего помазанника. Спросил наконец подавленно:

— Не ложно ли все это? Может, людишки московские с перепугу навыдумывали?

— Мои приятели из стрельцов Казенного двора приставлены были к казне для ее охраны. А выезд царев я самолично видел. Всех, кто с ним, запомнил. Да и брат твой, князь Владимир, получил позволение царское ехать в Новгород следом.

— Ясно. Забудем этот разговор. Девлетку встречать нужно…

— Мне, князь, что поручишь?

— Место стремянного где? Верно, возле князя. При мне и останешься.

Не скрыл неудовольствия Фрол Фролов. Он надеялся, что князь за такие важные сведения отблагодарит, послав туда, где можно отличиться без особого риска для жизни. Увы, этого не случилось.

У Михаила Воротынского поначалу действительно было желание послать Фрола на устие Нары в Высоцкий монастырь, но тут же отмахнулся он от этой мысли. С одной стороны, он не хотел раскрывать Фролу даже частицу своего плана, с другой — опасался, не навредил бы тот делу своей шумливой неумелостью. Да и геройства от него не жди. В трудную минуту больше о своей жизни печься станет, на риск не пойдет.

Ясно было князю Воротынскому, что даже об отъезде царя из Александровской слободы, оставившим более половины державы своей на произвол судьбы, поведал корысти ради: услужит — получит награду.

«Ничего, князюшка, нещедрость твоя тебе же недобром обернется! Двужилы да Селезень тебе милей! Меня, значит, в сторону! Как аукнется, так и откликнется. Ой как откликнется!»

Фрол, хотя князь и отпустил его, медлил с уходом, решая трудную для себя задачу: покорно выйти или откровенно сказать князю, что зря тот обижает его, верного слугу, недоверием…

И вот в этот самый момент князю доложили:

— Гонец из Серпухова.

— Зови.

Несмотря на взволнованность и спешность (вошел он не отряхнувши пыли и не стерев с лица пота, забыв даже поклониться главному воеводе), доложил гонец обо всем основательно, со своими оценками:

— Поначалу, похоже, многие тумены подвел Девлетка к Наровому перевозу. Хотел уже начать переправу, только углядел окопы наши, подволок тогда турские пушки и — айда-пошел. Шуму много, а рать евонная поредела знатно. Увел, выходит, тумены в иное какое место.

— Лодьи наши подоспели?

— Мимо, почитай, прошмыгнули. Чуток пушкарей пощипали из рушниц и — вниз покатили.

— Стало быть, и они поняли, что не здесь Девлетка станет переправляться.

— Знамо дело.

— Благодарю за весть. Передай воеводе, пусть стоит, пока мочи хватит. А дальше, мол, как условились. Да пусть скажет ратникам, чтоб во рвах сидели тихо. Чего ради под пушки головы высовывать? Редкие бы лишь доглядывали, чтоб, если сарацины все же станут переправляться, не упустить бы того начала.

— Вестимо.

— Князь, — влетел взъерошенный Фрол и, прервавши гонца, сообщил испуганно: — Два гонца — от Сенькина брода и от Дракина переезда!

— Зови обоих, — подчеркнуто буднично воспринял сообщение Фрола князь Воротынский, словно говоря этим своему стремянному, как нужно себя держать в этой обстановке, — зови, зови.

Вести весьма неутешительные: два тумена ногайской конницы начали переправу на Сенькином броде, смяв невеликий заслон. Лишь лодьи разят переправляющихся, но остановить они ногайцев не в состоянии. Первые их сотни уже вышли на Серпуховку. Ведет их мурза Теребердей.

— В моей дружине до времени оставайся, — выслушав гонца от Сенькиного брода, повелел князь, затем спросил второго гонца: — У вас как?

— То же самое. Дивей-мурза с туменами. Заслон побит. Две лодьи потоплены. В обход Серпухова пошли те, кто уже переправился. Мимо Опричного полка, похоже, намереваются прошмыгнуть.

— Не прошмыгнут. Опричный воевода Штаден у них на пути встанет.

— Сил-то у Штадена — кот наплакал! — воскликнул Фрол.

— Достанет. Ты вот что, не паникуй, а зови первого воеводу полка Правой руки князя Федора Шереметева.[244] — И добавил спокойно: — Все идет так, словно сам Господь Бог над нами руку свою простер.

Зачем он все это сказал? Фрол не посвящен в его замыслы, и будь он даже честнейшим слугой, все едино удивился бы благодушию главного воеводы, мимо которого крымцы двинулись уже к столице России, а он довольный-предовольный. Для Фрола же слова эти княжеские — драгоценный козырь.

«Запомнить это непременно нужно, — решил он про себя. — Крамольничает!»

Поспешил, однако же, выполнить распоряжение княжеское.

Когда князь Воротынский получил известие о приближении татар к Туле, он повелел прислать от каждого полка младших воевод для связи, первому же воеводе полка Правой руки сделал особое повеление: поспешить в ставку лично, ибо с ним предстоял очень трудный разговор. И очень важный. Такое гонцам не доверишь.

— Что, князь Михаил, прут сарацины через переправы, а мы сложа руки сидим сиднем?! — не то спросил возмущенно прибывший на зов Федор Шереметев, не то упрекнул главного воеводу по старой дружбе. — Непохоже на тебя, князь!

— Садись, объясню все, — пригласил Михаил Воротынский князя, а затем повелел Фролу: — А ты покличь младших воевод, от полков которые. Как мы покончим с боярином дело, первым пусть заходит от Левой руки. Потом уж — от Опричного.