Святая Земля. Путешествие по библейским местам - Генри Мортон

Мне указали соседнюю вершину, видимую сквозь оливковую рощу. Это Дир эс-Ситт — «Дом Госпожи», пояснили мне. Молодой араб из Сидона широкими шагами пошел вниз с горы, и я последовал за ним в одну из самых прекрасных долин, которые мне когда-либо доводилось увидеть. Земля под маслинами и абрикосовыми деревьями была покрыта миллионами красных анемонов, кое-где перемежающихся ромашками и лютиками. Там росла самая зеленая трава, какую я видел после отъезда из Англии. Однако в местах, куда не падала тень от деревьев, земля оставалась выжженной.

Мы поднялись на соседнюю вершину, которую стерегла свирепая собака; там жили две крестьянки с семьями. Они обустроились в том, что осталось от крепости леди Эстер. Мы попытались расспросить их о «Госпоже». Да, сказали они, здесь когда-то жила дочь английского лорда. Они указали на цепочку разрушающихся подвалов. Вон там она держала пленников, сообщили они.

Все, что сегодня осталось, — окружающая территорию стена из белого известняка, часть подвалов и несколько зданий, а также двор, где албанцы-охранники леди Эстер обычно досматривали ее посетителей. Также можно заметить следы того, что некогда было прекрасным садом.

Старуха провела нас по каменистой площадке к месту, где маслины отбрасывали тень на могилу «Госпожи». Вопреки моим ожиданиям, могила выглядела такой ухоженной, словно находилась на лондонском кладбище Голдерс-Грин. Сопровождавшая меня женщина сказала, что за ней присматривают монахи. На квадратном блоке камня, к которому вели три ступени, были выбиты слова: «Леди Эстер Люси Стэнхоуп. Родилась 12 марта 1776 года. Умерла 23 июня 1839 года».

Странное место упокоения для внучки великого графа Четэма. Может показаться, что из ее жизни следует извлечь какой-то моральный урок, но понятия не имею, какой именно. Мысль о женщине, сперва обитавшей в доме 10 по Даунинг-стрит, а затем поселившейся в крепости под маслинами, поровшей чернокожих слуг, слушавшей шпионов, пересекавших горы, чтобы принести ей тайные сведения, невольно заставляет задуматься об экстравагантности, свойственной человеческой натуре. Если бы она встретила человека не менее безумного, но более властолюбивого, чем она сама! Если бы мистер Филип Гедалла когда-нибудь написал книгу о вымышленных браках, вероятно, он мог бы выдать Эстер Стэнхоуп за Наполеона или — за Буркхардта![13]

6

В Бейрут я прибыл в наступающей темноте.

Город представляет собой огромное, весьма запущенное место, заполненное маленькими, громко тренькающими трамваями, которые появляются, по-моему, везде, куда только приходят французы. Как и во всех прибрежных городах к северу от Хайфы, вид здесь открывается прекрасный: синее море, изогнутая линия бухты, высокие, заснеженные пики Ливанских гор, громоздящиеся над Бейрутом.

Мой отель выступал в море, словно корабль. Балкон моего номера смотрел прямо на воды залива Святого Георгия; я долго сидел там, глядя на закат, окрасивший все вокруг в розовый цвет, постепенно переходивший в рыжеватый и потом в багровый. Серый туман повис в долинах, потихоньку наползал на склоны гор; наконец появились первые звезды. На воде замигали отражения огней. Мачты кораблей стали черными и таинственными на фоне пирамиды света, в которую превратился теперь город.

Я задумался о святом Георгии, столь прискорбно оклеветанном покровителе Бейрута, крест которого мы в Англии поместили на свои знамена. Я думаю, принижать святого Георгия начал еще Кальвин, но оклеветал его первым Гиббон. Любопытно, что тысячи англичан, не читавших «Упадок и разрушение Римской империи», уверенно скажут вам, что святой Георгий был всего лишь наемником злодейской армии из Каппадокии. Но это совершенно неверно. Как ни странно для человека такой педантичности и точности, Гиббон спутал двух разных людей: Георгия Лаодикийского, убитого в правление императора Юлиана, чье тело было выброшено в море, и солдата-христианина, ставшего мучеником при императоре Диоклетиане. Тот Георгий, о котором говорится у Гиббона, и вправду был отвратительным персонажем — это человек, который, по словам Григория Назианзина, «сам себя продал бы за кусок хлеба». Он стал арианским архиепископом Александрии, и кара, его постигшая, отличалась крайней жестокостью, потому что в увещевательном письме император Юлиан отметил, что жители города «буквально разорвали этого человека на куски, словно были псами».

А вот святой Георгий был римским офицером высокого ранга, который пострадал и принял смерть во время преследования христиан по приказу Диоклетиана. Я помню, как Гиббон спорил с сэром Э. А. Уоллисом Баджем, чью книгу «Святой Георгий из Лидды» следует прочесть каждому, кто интересуется судьбой этого святого. Сэр Эрнест считал, что мученичество святого Георгия приходится на 200 год н. э., хотя общепринятой датой является 303 год. Восточная и западная традиции сходятся на том, что после мученичества святого Георгия в Никомедии, городе, расположенном в сорока милях к востоку от Константинополя, его тело было доставлено в Лидду — городок неподалеку от Яффы — для захоронения.

Почитание этого святого в ранней христианской церкви было столь велико, что вокруг его имени сложились сотни необычных легенд, среди которых и история о драконе, которую многие исследователи считают языческим мифом, привитым к христианскому древу. Многие неверующие указывают на нелепость рассказов о святых и мучениках, чтобы доказать легковерие ранней церкви. Обычно не понимают, что многие из этих историй воспринимались как литературные произведения, и не более. В 494 году на соборе 72 епископов в Риме папа Целарий объявил войну «благочестивым вымыслам», повелел верующим прекратить чтение таких историй, потому что они выставляют в нелепом виде христианскую веру. Среди запрещенных преданий были и некоторые легенды о святом Георгии.

Двигаясь вдоль побережья в том направлении, в котором я теперь смотрел, крестоносцы встретились с именем святого Георгия в самых вратах Востока, так как Босфор называли тогда «Дланью святого Георгия». Куда бы ни приходили, они слышали истории о храбрости и святости Георгия. Со временем они уверовали, что он едет бок о бок с ними. Это были предания не менее замечательные, чем легенда о Монском ангеле[14], в которого поверили тысячи современных людей в 1914 году; а когда крестоносцы оказались в затруднительном положении, легенды стали распространяться среди них все шире. Многие видели таинственного всадника на белом коне и с красным крестом на доспехах, помогавшего во имя Христа, — сперва при Антиохии, а позднее и в других безнадежных битвах.