Повседневная жизнь Москвы. Очерки городского быта начала XX века - Андрей Кокорев

Настоящую революцию в лечении «постыдных болезней» вызвало появление в конце 1910 года препарата «606» («Сальварсана»), открытого профессором Эрлихом. Спрос его в аптеках сразу превзошел все ожидания. Думается, не без влияния поднятой газетами шумихи о чудодейственных свойствах нового лекарства одна из пивных на Пресне, где собиралась соответствующая публика, получила прозвище «606».

Основными же «биржами продажной любви» в дореволюционное время являлись Петровский пассаж, кофейня Филиппова (в ночное время) и Тверской бульвар. Последнее место в описании, опубликованном в 1901 году, выглядело так:

«Проносится по бульвару и ночная бабочка, искательница приключений. Она одета пестро, модно, и с первого взгляда можно было бы позавидовать ее существованию, но это может сделать только человек, не знакомый с жизнью. На самом деле это несчастное существо, которое свернуло с настоящего честного пути или благодаря какому-нибудь неудачному роману, или стечению обстоятельств и пустилось по наклонной плоскости, приводящей в недалеком будущем к разбитому здоровью, прошению милостыни и больнице. Она знает это, боится вдумываться, но сознание позорной стороны ее жизни не покидает ее. Она стыдится выйди днем на улицу, показывается только ночью и носится по бульварам, оглашая их звонким, всегда неестественным смехом».

В повести «Моя юность» Валерий Брюсов поведал о том, как он, тринадцатилетний подросток, впервые приобщился к взрослой жизни на Тверском бульваре:

«Я не знал, куда идти, и пошел на Тверской бульвар. Там ходили феи и молодые люди. Я растерянно ходил взад и вперед. Мужество меня оставило, я ни на что не решался. Может быть, я прошел сорок раз бульвар взад и вперед. Одни женщины казались мне слишком развязными, другие слишком нарядными; я не знал существующих цен.

Становилось поздно. Бульвар пустел. Я уже готов был уйти домой, но одна мучительная мысль остановила меня: все равно дома не поверят, что ты только ходил по бульвару, неужели же терпеть неприятности задаром, лучше уж за что-нибудь.

Я подошел к какой-то девушке, отвечавшей моим – странным, впрочем, – понятиям о миловидности. Мне жаль, что я забыл ее имя.

– Пойдемте со мной.

Она остановилась и оглядела мое юное лицо.

– Куда?

Мы пошли рядом.

– Вы знаете куда.

– Нет, не знаю...

– Ну, вот, в гостиницу.

– А что мы будем там делать?

– Ну, вы знаете.

– Нет, не знаю...

И так мы бродили по бульвару. И я бесился, бесился от сознания, что она смеется надо мной.

Наконец мы сговорились и пошли. Мы опять пили портвейн, потом я подсел к ней и стал расстегивать ее лиф. Она держала себя со мной, как важная дама. Отстранила меня и ушла за перегородку раздеваться.

Я старался внушить себе, что это та минута, какой я ждал так давно, но было все мучительно пусто и глупо.

Прощаясь, я был преисполнен тоской. Я был разочарован до глубины души моей. Я дал девушке семь рублей. Она всячески благодарила меня».

Судя по описанию Брюсова, пережитое им «приключение» произошло в так называемой «квартире свиданий», причем невысокого ранга. «Место случайной любви» представляло собой скромную комнатку, где кровать была отделена всего лишь ширмой. Для богатых клиентов имелись более роскошные апартаменты. В описании Емельянова-Коханского «самый лучший номер» выглядел так: «...голубые обои, электрический свет, заключенный в газовые стеклянные стаканчики, рояль, довольно приличная мебель и „веселые“ драпировки, отделяющие спальню от „номерного“ зала».

Следует подчеркнуть, что по законам Российской империи запрещалось «открывать днем и ночью дом свой или наемный для непотребства». Устроить «секретную квартиру свиданий мужчин с женщинами» или открыть «дом свиданий» можно было только с разрешения начальника московской полиции. При этом «хозяйки» были обязаны строго соблюдать целый ряд правил и предписаний. Например, вместе с соответствующим заявлением властям подавался список будущих «квартиранток» или «приходящих» женщин. И в дальнейшем «хозяйки» должны были извещать полицию обо всем, что происходило у них в заведениях. Особенно следовало следить за тем, чтобы в «номерах» не находили приюта беспаспортные, подозрительные личности и беглые преступники. Даже размер платы за комнату утверждался обер-полицмейстером.

Содержательницы «домов свиданий» отвечали за здоровье «работниц», а при отсутствии у них «санитарных альбомов с надлежащей визой» могли угодить под суд. В «заведениях» запрещалось торговать спиртным и табаком, а также подавать это «гостям», даже если они все принесли с собой, иметь и вывешивать царские портреты, устраивать игры в карты, кости, шашки и т.п.

Инженер Н. М. Щапов вспоминал, как после отказа девушки, за которой он ухаживал, выйти за него замуж, он залечивал сердечные раны в «доме свиданий»:

«Откуда-то я узнал, что на Сретенском бульваре есть француженка мадам Люсьен. Можно к ней зайти и иметь свидание. Приходишь; тебя прислуга провожает в изящную комнату. К тебе является девица. Можно с ней поговорить. Потом она исчезает, а является сама мадам – тоже изящная, а не как толстуха в доме. Спрашивает, нравится ли мадемуазель. Если нет, присылает другую, если да – берет 10 руб. и присылает первую. Рядом с комнатой – другая, с постелью, и все.

Как я понимаю, к ней заявились женщины другой специальности, хотевшие подработать – девушки мелких профессий, а может быть и семейные женщины. После проверки внешности и туалета они у нее дежурили в отдельные вечера, может быть по две-три, смотря по тому, сколько у нее было кабинетов. Если у них были дома телефоны, она могла их по надобности вызывать. Невыгода мадам Люсьен была в том, что гость, познакомясь с девицей, мог потом с ней встречаться и вне дома. Так поступил и я, познакомясь с какой-то полькой. Она не дала адреса, но дала телефон (каких-то меблированных комнат).

Встречались мы с ней в гостинице «Эрмитаж». [...]

У мадам Люсьен в сентябре 1911 года я и встретился с моей первой женой. Она была в изящном розовом платье с буфами. Назвалась Клавдией. Я для знакомства ее поцеловал, она сказала: «Поцелуйте еще, я люблю, когда меня целуют». Не помню, встречался ли я с ней там же еще. Но узнал ее телефон. Она жила в меблированных комнатах на углу Садовой и Владимиро-Долгоруковской. Вероятно, бывал у нее на дому и бывал с ней в ресторанах – в отдельных кабинетах. Кажется, я стеснялся показываться с ней открыто в общих залах, а в богатых ресторанах были кабинеты и в них диваны. Официанты, подав кушанья, уже не появлялись в кабинет без вызова, хотя кабинет и не запирался»[168].

В воспоминаниях Н. А. Варенцова описан забавный случай, произошедший в «доме свиданий» с фабрикантом И. П. Кузнецовым. Он был женат на молодой красивой женщине, но, ревнуя, держал ее взаперти. Сам же купец любил весело провести время в обществе «милых, но падших созданий». Как-то его жена познакомилась у портнихи с дамой, оказавшейся сводней, и стала втайне от мужа ездить «по вызовам».

Сам Кузнецов, не называя своей фамилии, не раз пользовался услугами этой самой сводни. Однажды он ей заявил: «Что ты мне приводишь женщин, доступных всем; достала бы хорошую, неизбалованную, семейную, я тебе заплатил бы триста рублей».

Вспомнив о своей новой знакомой, сводня ответила: «Доставлю – будешь доволен!» Вызванная по телефону, жена Кузнецова скоро приехала и, войдя в комнату, увидела своего супруга. Она не растерялась, бросилась к мужу и стала от души лупить его по щекам, приговаривая: «Вот, наконец, мерзавец, я тебя поймала, где ты проводишь время!» Несостоявшийся любовник упал перед ней на колени и, рыдая, просил у нее прощения.

В мемуарах Н. М. Щапова упоминается и о его походах в публичные дома – «бардаки», как их называли в то время. Эти заведения до их ликвидации в начале 1910-х годов располагались на Драчевке (ныне Трубная улица) и в прилегавших к ней переулках. Публичным домам вывесок не полагалось – их заменяли керосиновые фонари (по большей части восьмиугольные) со стеклами зеленого цвета.

«Дома были на разные цены: от полтинника (может быть, и еще дешевле) до 5 руб. за „визит“; за „ночь“, кажется, вдвое дороже, – вспоминал Н. М. Щапов. – Я прежде бывал только в пятирублевых, из них лучшим считался Стоецкого.

За дверью с улицы – лестница на второй этаж. Раздевает в передней почтенный седобородый старец в сюртуке. Рядом – ярко освещенные зал, гостиная. За роялем тапер. Ходят вереницами девицы. Гости – мужчины всякого возраста и сословия от стариков до гимназистов (но, вероятно, такому беда, если дойдет до начальства). Перекидываются шутками, двусмысленностями, иногда танцуют. Мужчина подходит к женщине и уводит ее по другой лестнице в третий этаж».

Писатель Яков Коробов, которому в юности пришлось вместе с артелью строителей работать в районе Драчевки, оставил описание нравов, царивших в том специфическом районе Москвы: