Олимпия Клевская - Александр Дюма

— Вот видите! — вставил Баньер.

— Что? — обронил коротышка в серо-голубых чулках.

— Запаленная лошадь не ест.

— Э! — заметил маркиз, видимо склоняясь к тому, чтобы разделить мнение своего приятеля. — Бывают лошади, которые хоть и запалены, живут еще дня два-три, если они настолько породисты, как конь этого господина.

— О, что касается породы, — сказал коротышка, вежливо делая уступку за уступку, — у него она есть, я это сразу заметил.

— Они еще несколько дней живут, повторяю вам, — продолжал маркиз делла Торра, — но задыхаются, а потом вдруг падают.

— Ну вот! Вы, господин маркиз, только возьмите на себя труд подойти к воротам конюшни, и сами увидите, что лошадь этого господина задыхается, — заявил коротышка.

— Что скажут в вашем полку, драгун, — с начальственным апломбом изрек маркиз делла Торра, — когда увидят, до какого состояния вы довели свою лошадь, притом наверняка из-за какой-нибудь интрижки? Я, — продолжал он, превращаясь из маркиза в капитана, — приказываю пороть моих солдат, когда они портят лошадей.

Кровь бросилась Баньеру в лицо: он нашел замечание оскорбительным, да еще в присутствии красивой девушки.

— Во Франции, сударь, кавалеристов не секут, — отрезал он высокомерно.

— Это верно, их не секут, зато сажают в тюрьму, — сказал торговец шелком.

— Лошадь не полковая, она моя собственная, — хладнокровно заявил Баньер. — Это подарок, который сделал мне мой отец, когда я завербовался на военную службу. Стало быть, с моей лошадью я могу делать что захочу.

— Прошу прощения! — вежливо отозвался торговец. — Если господин ваш отец подарил вам коня, конь этот, неоспоримо, ваш, а если, как вы говорите, он является вашим, вы вправе поступать с ним так, как вам заблагорассудится.

— Сударь, извините меня, — сказал маркиз, — но, видя вас в мундире, я вас принял за обычного солдата, хотя, когда послушал ваши речи, я сказал себе: «Какой странный солдат!» А коль скоро я принимал вас за обычного драгуна, я, понимаете ли, по доброте душевной забеспокоился, ну, например, так же как встревожился бы, предположив, что вы осмелились разъезжать по дорогам без разрешения.

— Я оставил службу, сударь, я в отставке.

— О, тем лучше! — вскричала молодая женщина, которая до сих пор не участвовала в разговоре, настолько была поглощена своим женским любопытством, побуждающим ее прямо-таки пожирать Баньера глазами.

— И что же, сударыня? — обронил маркиз делла Торра с чрезвычайным достоинством.

— В каком смысле «и что же»? — осведомилась юная дама с куда более бесхитростным выражением.

— Я спрашиваю, с какой стороны вас может касаться, уволился этот господин со службы или нет?

— Ни с какой, сударь.

— И тем не менее вы сказали: «Тем лучше!»

— Возможно.

— И вы не правы, Марион: быть воином — великолепное ремесло.

Тут он тряхнул своим плюмажем.

— Что ж! Каким бы великолепным оно ни было, — сказал Баньер, — я с ним расстался, из чего следует, что я охотно избавлюсь и от своей лошади.

— В самом деле? — заинтересовался капитан.

— А на что она мне, спрошу я вас? — тоном обывателя, удалившегося отдел, заговорил Баньер. — Боевой конь хорош для военного.

— Это верно, черт возьми, верно! — подхватил маркиз делла Торра.

— И впрямь, если господин покинул службу, — сказал торговец шелком. Марион не проронила ни слова: она глядела на Баньера с видом, который явно говорил, что, если бы он был недоволен своей участью и пожелал изменений, она бы уж нашла для него занятие.

— И от своего мундира вы тоже хотите избавиться? — спросил капитан.

— О да: от мундира, и жилета, и штанов, и сапог, причем с величайшим удовольствием, — заверил капитана Баньер и, смеясь, прибавил: — Но что вы собираетесь делать со всем этим, господин маркиз?

— Я бы охотно взял это, как образец военной формы. Хочу попробовать изменить форму нашего полка, а если полковник увидит вашу одежду, я убежден, что…

— Черт возьми! Так она к вашим услугам, господин маркиз, — отвечал Баньер.

— И за какую цену вы бы ее продали?

— О, я и не думал ее продавать.

— Тогда о чем мы толкуем? Я вас не понимаю.

— Я обменял бы ее на одежду штатского. Рост у вас высокий, у меня тоже; правда, вы худее, но мне нравится, когда костюм плотно облегает. Как видите, мы можем совершить сделку. Уступите мне какой-нибудь свой наряд.

— Какой-нибудь! Право, вы сговорчивый человек. Какой-нибудь наряд! Какая досада, что мои пожитки еще не прибыли; я бы отдал вам мой костюм из серого бархата на льняной основе, совсем новый, на розовой атласной подкладке.

— Да нет, сударь, это было бы чересчур.

— Ну что ж, молодой человек! — вскричал маркиз, приосаниваясь. — Тут и впрямь есть на что посмотреть, если человек вроде меня устроит обмен с драгуном так на так. Я люблю творить добро, мой дорогой; мне это обходится в сто тысяч экю ежегодно, но что вы хотите? Себя ведь не переделаешь. И потом, разве не для этого Господь посылает в наш мир благородных людей, разве не затем он их делает одновременно богачами и капитанами?

— Сударь… — пролепетал, кланяясь, Баньер, подавленный величием собеседника.

— Какой восхитительный человек перед нами! — возопил торговец, казалось неспособный сдержать переполнявшее его восхищение.

— И правда, — кивнул Баньер.

Молодая женщина между тем разглядывала какую-то дурно написанную картинку, приклеенную к стеклу в двери.

— Но к несчастью, — продолжал капитан, — мои пожитки еще не прибыли…

— И что же? — спросил Баньер.

— А то, что у меня нет с собой этого костюма.

— Ну, так у вас найдется какой-нибудь другой, — отвечал Баньер. — У такого человека, как вы, не может быть затруднений с одеждой.

— Ах, черт, если бы! Но я, стремясь путешествовать налегке, все свое оставляю позади. У меня нет ничего, кроме бархатной домашней куртки да канифасовых кюлот.

— Дьявольщина! Вы же мне предлагаете ночной костюм! — заметил Баньер.

— А ведь верно, черт побери, мой дорогой сударь! Баньер смотрел на маркиза с некоторым удивлением.

Было заметно, что он спрашивает себя, как это столь уважаемый человек может пускаться в путь без иной одежды, кроме той, что на нем; при этом он переводил глаза с капитана на торговца.

Последний, решив, что этот взгляд выражает вопрос о состоянии его гардероба, сказал:

— Признаться, я и сам такой же, как господин маркиз, но для меня это не случайность, а привычка. У меня нет иного платья, помимо этого: я никогда его не меняю. Нищая юность — такое не забывается. Бережливость, сударь, вечная бережливость!