Олимпия Клевская - Александр Дюма

Но он, тем не менее, вошел, мрачный и сломленный; ему уж не мечталось увидеть Олимпию — он ведь понимал, что ее здесь больше нет, — но хоть взглянуть на комнаты, где она жила еще так недавно.

Увы! Не составляло труда убедиться, что молодая женщина и в самом деле уехала.

На каждом шагу он встречал следы ее поспешного отъезда.

Гостиная была вся заставлена сундуками, в которые мадемуазель Клер укладывала наряды хозяйки.

Миновав гостиную, Баньер вошел в спальню.

Он задыхался.

Спальня все еще хранила нежный и вместе с тем терпкий аромат молодой изысканной женщины; здесь витал запах ее духов, тех самых, с помощью которых Каталонке удалось обмануть аббата д'Уарака.

Этот аромат, как он знаком Баньеру! Сколько раз он опьянялся им, сжимая в объятиях ту, что ныне навек разлучена с ним!

Он упал на колени перед нетронутой постелью, схватил украшенную кружевами подушку, на которой обычно покоилась голова Олимпии, и покрыл ее поцелуями.

Рыдания переполняли не то чтобы грудь, но — выразимся точнее — само сердце Баньера, и вот они вырвались наружу, смешавшись со вздохами, стонами и невнятными восклицаниями.

Клер не без сочувствия смотрела на эту картину великой скорби: женщина всегда остается женщиной, она не чужда сострадания, но не к тем мукам, которые причиняет нам сама, — о, тут она беспощадна, — а к тем, что мы терпим по вине других особ ее пола.

Впрочем, надо вспомнить и то, что мадемуазель Клер уже давно находила Баньера весьма привлекательным юношей.

Истинное же страдание, в особенности любовное, всегда красит мужчину в глазах женщины.

— О господин Баньер, — проговорила она, — не стоит так уж убиваться. В конце концов, мадемуазель Олимпия ведь не умерла.

— Клер, моя милая Клер! — вскричал драгун, исторгнутый из ада этим утешением. — О, как ты добра! Ты ведь скажешь мне, где она, не так ли? Чтобы я мог последовать за ней, чтобы мог вновь…

— Я бы охотно это сделала, сударь, но я и сама не знаю, где мадемуазель.

— Как это ты можешь не знать, где она?

— Да вот так, не знаю.

— Но ведь ты укладываешь ее пожитки.

— Это верно, однако мне придется подождать письма, в котором она сообщит, куда мне их переслать.

— А это письмо, когда оно должно прийти?

— Понятия не имею.

— Но в конце концов ты хоть знаешь, куда она отправилась — в Париж или в Марсель?

— В Париж, сударь, это уж точно.

— Ты уверена, моя добрая Клер? — Да.

— И откуда такая уверенность?

— Потому что, когда они уезжали, господин де Майи сказал вознице: «По парижской дороге, через Ниверне».

— Господин де Майи! — возопил Баньер. — О! Так, значит, это правда, что она уехала с ним?

— Что до этого, господин Баньер, я бы не посмела скрывать это от вас.

— Боже мой! Боже мой! Клер, что мне делать, как теперь быть?

— Сдается мне, что не моего ума дело давать советы такому красивому, влюбленному и решительному малому, как вы, господин Баньер.

— О! Если бы я хоть знал, как бы проведать, где она, что с ней!

— Ну, об этом всегда можно справиться в особняке де Майи.

— Ты права, Клер, в особняке де Майи наверняка знают, где Олимпия, и потом, следуя за господином де Майи… Ах, Клер, дитя мое, Клер, ты спасаешь меня!

Вне себя от радости, он порылся в кармане, вытащил горстку луидоров, сунул их в ладонь Клер, еще раз пылко прижал к груди и покрыл поцелуями подушку и, сияя улыбкой, ринулся прочь из дома.

— Ах, Боже, каким же болваном я был! Ведь и впрямь в особняке де Майи я разузнаю обо всем.

Вот только между улицей Монтион и особняком де Майи пролегают сто двадцать льё.

Как Баньеру одолеть это расстояние?

Похоже, этот вопрос нимало не беспокоил нашего драгуна: быстрым шагом, с почти что спокойным лицом он направился к своей казарме.

Он прибыл в ту самую минуту, когда там начинались конные учения. Капрал-наставник ждал его, покусывая свои усы и держа в руке длинный манежный бич.

Ему очень хотелось поворчать, согласно своему обыкновению, однако, бросив беглый взгляд на часы, он убедился, что Баньер прибыл на минуту раньше, а не позже назначенного срока.

Сказать тут было нечего.

— Ну-ка, — окликнул капрал, — иди сюда, приятель!

— Вот он я, капрал.

— Тебе уже случалось садиться на лошадь?

— Никогда.

— Тем лучше, — объявил капрал. — Значит, у тебя нет дурных привычек. Почему Баньер, который известен нам как неплохой наездник, сказал, что ни разу в жизни не садился верхом?

Несомненно, у него были свои причины, чтобы солгать. Баньер был свободен от тех вечных укоров совести, что так осложняли жизнь Шанмеле, вися путами на его ногах.

Лошади стояли тут же.

— Подведите сначала рысака, — распорядился капрал. Затем, повернувшись к Баньеру, он пояснил:

— Понимаешь, приятель, ты сперва поездишь на рысаке, потом на скакуне, а затем — на лошади, умеющей брать барьеры.

— А почему бы нам не начать сразу со скакуна? — поинтересовался Баньер, которому, похоже, не терпелось.

— Э, да потому, что надо сперва проехаться рысью, а уж потом пускаться в галоп, — пояснил капрал.

— Справедливо, — отозвался Баньер. — А этот самый, которого вы называете скакуном, он что, так любит пускаться в галоп?

— Несется как ветер.

— И долго?

— Если его не загонять, можно делать по двадцать льё за четыре часа.

— Черт! — усмехнулся Баньер. — Так уж, видно, капрал, когда залезешь на него, только держись покрепче?

— Ну, коли всадник и свалится, тоже не беда, — заметил капрал, — конь тогда сразу остановится.

— Приятно слышать, — сказал Баньер. — Что ж, капрал, давайте сюда вашего рысака.

— Э, черт возьми, приятель! Ну ты и торопыга!

— Видите ли, капрал, дело в том, что я настолько же обожаю воинские учения, насколько ненавижу службу у иезуитов.

— Ну-ну, — проворчал капрал, — теперь вижу, что я зря имел предубеждение на твой счет; со временем и при такой охоте из тебя что-нибудь да выйдет.

— Будем надеяться, черт возьми! — отвечал Баньер. Капрал подал знак; рысака подвели, капрал показал Баньеру, как подбирать поводья, как левой рукой вцепляться в гриву и как следует в три приема вскакивать в седло.

Мы говорим «следует», потому что, выполнив эти три приема, Баньер в седле отнюдь не оказался.

Очутившись наверху, он на мгновение прижался животом к седлу, напрасно размахивая правой рукой и правой ногой, почти как тот, кто на суше, лежа на ремнях, обучается движениям пловца, после чего под громкий хохот своих товарищей свалился на землю.

— Начнем заново! — сурово скомандовал капрал. Баньер повторил, причем на этот раз преуспел больше.