Альтернативная линия времени - Аннали Ньюиц

В 50-Х!

Отповедь была не ахти, но Хамид рассмеялся. Хлопнув дверью, я прошла в фойе, и секретарша в регистратуре, с пурпурной прядью в волосах, записала меня на прием. Сам аборт явился чередой заботливых, дружелюбных лиц, вопросов о том, удобно ли мне, и благодатно действенных обезболивающих. Когда я вернулась в приемную, испытывая легкое головокружение, Хамид помог мне пройти к машине, после чего катал меня до тех пор, пока я полностью не пришла в себя, чтобы можно было вернуться домой.

Хамид был прав: я действительно знала его тогда, и он мне определенно нравился. Однако после того дня я никак не могла совладать с собой. У меня из головы не выходили кровавые причуды Лиззи и непрекращающиеся угрозы со стороны отца. Я не была готова к еще одному слою чувств, особенно после того как нам пришлось вдвоем разбираться с абортом. События развивались слишком напряженно и слишком быстро. Чем больше я размышляла о том, какой была тогда, тем меньше могла представить себе место Хамида в моем прошлом.

Однако сейчас в моей жизни было место для него. Резко остановившись, я поцеловала Хамида в щеку.

– Это за что? – улыбнулся он.

– Я подумала, как было бы здорово, если бы мы познакомились сейчас, а не тогда. Мы сможем притвориться? Ну, что я наткнулась на тебя в «Пончиковой Стэна» и мы решили, что нам определено судьбой посмотреть вместе «Киборга-полицейского»?

Лицо Хамида стало серьезным.

– Думаю, попробовать можно. Особенно если на следующей неделе мы посмотрим вместе «Короткие истории».

– Этот фильм тоже про суперсолдат?

– Вероятно. Или про динозавров. Вообще-то, Роберт Олтман[72] предпочитает динозавров. – И Хамид снова поцеловал меня, так, что это показалось мне знакомым и в то же время не похожим на все то, что было в истории нашей планеты.

* * *

Я тянула с эссе до последнего и села за него только в воскресенье вечером. Ничего страшного. Я не лягу спать, утром сдам экзамен, и дальше можно будет завалиться на весь день. Промежуточные экзамены почти закончились, и в коридорах общежития стояла непривычная тишина. Роза куда-то ушла, поэтому я включила новый альбом «Шиканистов», чтобы наполнить комнату чем-нибудь более вдохновляющим, чем стук пальцев по клавиатуре.

Меня по-прежнему не покидало прочно поселившееся раздражение тем, что никто понятия не имел, как работает история. Именно это чувство, в большей степени, чем кофеин и сигареты, помогло мне продержаться на плаву всю ночь. Я осознавала, что после разговора с Анитой моя точка зрения изменилась. И не то чтобы я перестала верить в теорию о роли личности, однако теперь я видела, что каждый выдающийся человек на самом деле являлся крошечной частицей чего-то значительно большего: общественного движения, организации, а может быть, группы не связанных между собой людей. Быть может, единственным существенным отличием между теориями о выдающейся личности и коллективных действиях было то, что у великого человека были последователи, а не круги по интересам.

В школе нас учили, что для изменения истории требуются масштабные сражения и главы государств. Но к половине восьмого утра я поняла, что это не так. Я перечитала заключительные строки своего эссе, напечатанного на лазерном принтере, прежде чем опустить его в ящик перед кабинетом Аниты:

Коллективные действия означают, что любой человек, совершая что-то незначительное и личное, также может изменить историю. Даже если это сводится лишь к тому, чтобы изучать древние камни или слушать друга.

Две недели спустя мы с Хамидом лежали обнявшись на моей койке, а Роза занималась в коридоре. Мы с ним проводили вместе много времени, и я уже начинала подумывать, что, может быть, он мой парень. Пожалуй, сейчас было самое подходящее время для того, чтобы завести «разговор». Глядя на Хамида, я размышляла, как получше сформулировать вопрос о наших отношениях, не прибегая к штампам.

– Бет, я хочу спросить тебя о чем-то очень важном, можно?

Похоже, я напрасно ломала голову над тем, как начать «разговор».

– Конечно. В чем дело? – Кивнув, я поцеловала Хамида в подбородок.

– Помнишь, как ты сказала, что в прошлом году оказалась в дерьме и потому перестала со мной общаться?

Я поймала себя на том, что у меня напряглись мышцы плеч.

– Да.

– Что с тобой случилось? Я знаю, что ваша дружба с Хитер также расклеилась. Ты можешь не говорить, если это что-то очень уж личное, но… Я правда хочу лучше тебя понять. Для меня это очень важно.

Собравшись с духом, я начала в шутливой форме говорить, что мои подруги стали серийными убийцами. Затем я уклончиво заметила, что порой родители оказываются худшими врагами. И, наконец, незаметно для себя перешла к тому, о чем до сих пор рассказывала лишь себе и мысленно.

– Я была настроена… ну… антисоциально. В основном потому, что мой отец был… Ну, он очень строгий. У меня строгие родители. Типа, у нас дома множество правил о том, как себя вести. Есть вещи, о которых мне нельзя говорить, и… не знаю, разные придурочные требования насчет того, как мне убирать у себя в комнате и где ставить в буфете чашку. И если я нарушала правила, родители надолго запирали меня дома. Обычно на пару месяцев. Я хочу сказать, в школу я ходила, но остальное время должна была оставаться у себя в комнате.

Я так думаю, эти правила родители придумали из-за того, что произошло давным-давно, еще когда я училась в шестом классе. Я была тогда бунтаркой, понимаешь? Маму на несколько дней положили в больницу, потому что у нее было это состояние… Не важно. В общем, отец очень разозлился на меня, потому что я плохо вымыла посуду, перед тем как сложить ее в посудомоечную машину. Он сказал, что я буду сидеть дома целый месяц. Потому что непослушание вошло у меня в привычку. А я… я очень разозлилась. Я заявила, что отец поступает несправедливо, обозвала его сумасшедшим и еще не знаю как. Я помню, что кричала, а отец… Он схватил меня за лицо, очень больно. После чего стащил с меня штаны и принялся пороть ремнем. И это было ужасно. Я была вся в крови.

И вдруг отец сломался, расплакался, и стал просить прощения, и повел меня в душ, чтобы смыть кровь, и сам тоже залез. Это было просто жутко… Я хочу сказать, мы стояли под душем голые, отец тер меня мылом, оно щипало, а отец засовывал пальцы… Мне внутрь… И говорил, что любит меня больше, чем мою мать…

Хамид крепко прижал меня к себе, и голос его дрогнул.