Мадам Казанова - Габи Шёнтан

Вряд ли можно сказать, что в Вене была проделана большая работа. Балы и приемы, банкеты и музыкальные вечера, театральные пьесы и охотничьи выезды — всему этому, а вовсе не проблемам Европы было уделено основное внимание участников Венского конгресса.

Я уже почти жалела о том, что не приняла предложения Талейрана поехать с ним в Вену. Чем могла я сейчас заниматься в Париже? В Тюильри поселился теперь новый — вернее, старый — законный король Людовик XVIII. Это был непомерно грузный мужчина, страдавший от водянки, астмы и подагры, лишь с трудом, опираясь на две трости, он мог ковылять по огромным залам своего королевского дворца, со стен которых были немедленно удалены наполеоновские пчелы и заменены прежним изображением лилии Бурбонов. В этом короле не было ничего величественного, не говоря уже о том, что он лет на двадцать пять отстал от времени. Свою королевскую клятву он давал на оставшемся от Наполеона своде законов, а его допотопного вида одежда, напудренный парик и восстановленный им придворный церемониал находились в резком противоречии с совсем недавним прошлым, включая период последней революции. Я лишь однажды сумела увидеть его, причем на значительном расстоянии, но мне тут же вспомнилась мадам де Лаваль. Так же, как и она, король показался мне покрытым толстым слоем пыли, трогательно сохранившейся от безвозвратно ушедшей в прошлое эпохи.

В ту же весну от сильной простуды умерла очаровательная Жозефина. Зимой в память о ней я решила съездить в Мальмезон. Здесь от увядших роз распространялся печальный аромат, а по широкому лугу, как и раньше, носились собаки. Неяркое зимнее солнце отражалось в окнах белого дворца, о котором Наполеон всегда со снисходительной улыбкой говорил, что это всего лишь причуда его очаровательной супруги. Поездка в Мальмезон настроила меня на грустный лад, я даже погрузилась в меланхолию, когда после тщательного наведения справок узнала, что маркиз де Монкур погиб в России за императора Наполеона и Францию. Мой юный любовник Морис, я давно забыла его, но сейчас, когда маркиза уже не было в живых, он вдруг отчетливо возник в моей памяти: медового цвета глаза и бледные губы.

Меня стало томить одиночество. Где те люди, которых я знала во времена своей юности? Семья Бонапартов оказалась разбросанной по всему свету. Возле их дворцов и замков больше не было охраны — одни стояли пустые, в других поселились возвратившиеся эмигранты. Сейчас у меня было немало новых знакомых, а в моем салоне всегда собиралось множество гостей. Меня тоже приглашали в разные дома, за мной ухаживали, но для всех этих людей я оставалась всего лишь леди Сэйнт-Элм, богатой и независимой, желанной и не чуждой амурных приключений. Ни один из них не знал о Феличине Казанова и ее прошлой жизни. Мои новые поклонники утомляли меня своими разговорами. Я попросту устала от комплиментов, обожания, страсти. В основном, это были эмигранты, которые со стороны наблюдали за тем, что мне пришлось испытать на себе. В своем высокомерном невежестве они пытались объяснить, какие, по их мнению, были допущены ошибки и как быстро сумели бы они разделаться с этим Бонапартом, если бы остались в этой стране.

В конце концов я решила поехать в Вену. Слишком долго я жила насыщенной политической жизнью, чтобы теперь беззаботно пребывать в роскоши, ничего не делая и ничего не зная о происходящих событиях. Все-таки жизнь избаловала меня. Мне всегда приходилось иметь дело с мужчинами, которые обладали умом, властью или влиянием — или всеми этими качествами сразу. И такие мужчины учили меня, формировали мою личность, с ними я могла разговаривать и держаться на равных. В беспокойные годы моей жизни мне никогда не бывало скучно, и я всегда мечтала о покое. Теперь у меня наконец был покой, но я томилась от скуки. Мужчины, которых я встречала сегодня, видели во мне всего лишь женщину, а не партнера в серьезных делах. Они говорили со мной о музыке и театре, о литературе и просвещении. Они восхищались не моим умом, а моими голубыми глазами. И обращали внимание на мои платья, желая моего тела, при этом их нисколько не интересовало, разбираюсь я хоть немного в государственных делах или нет. Им просто хотелось спать со мной, и я действительно спала с некоторыми из них, когда ночи начинали казаться мне слишком долгими и одинокими, когда от воспоминаний настоящее представлялось слишком незначительным, а будущее — пугающе тоскливым. Впрочем, подобные связи были для меня всего лишь успокоительным лекарством — едва только я привыкала к дозе, оно переставало действовать. Я еще раз сказала себе, что мне нужно ехать в Вену или любое другое место, где я буду чувствовать, что я живу, а не просто убиваю свое время.

За окнами был серый, унылый зимний день, под стать ему и мое настроение. Пусть по крайней мере хотя бы одежда будет яркой. Я выбрала свободного покроя платье ярко-розового цвета, отделанное узкой лентой, и надела подаренные Талейраном серьги из жемчуга. И в таком виде я приняла Фуше, который настойчиво добивался встречи со мной. Мой старый знакомый также был одет с иголочки — его худощавую фигуру облегал элегантный сюртук шоколадно-коричневого цвета, а на костистом пальце поблескивало большое кольцо с печаткой. Следует отметить, что незадолго до того, как с позором изгнать Фуше, Наполеон сделал его герцогом Отрантским.

На гербе новоиспеченного герцога присутствовала золотая колонна, вокруг которой обвивалась змея. Неужели Наполеон, обычно чуждый юмора, сознательно решил пошутить подобным образом? Подобрать более точный символ для Фуше, пожалуй, просто невозможно.

— Миледи! — Фуше, с его желтоватым бледным лицом, почтительно склонился передо мной.

На этот раз подобная форма обращения не вызвала у меня такого ужаса, как когда-то.

— Дорогой герцог, чему я обязана удовольствию видеть вас у себя? — поинтересовалась я, приглашая его присесть.

Фуше сел; его холодные рыбьи глаза внимательно смотрели на меня.

— Его Величество… — он прикоснулся к значку в виде белой лилии Бурбонов у себя на шляпе, давая тем самым понять, что он имеет в виду Людовика XVIII, — … доверил мне пост шефа полиции. Я здесь для того, чтобы предложить вам свое содействие на тот случай, если в этом возникнет нужда.

Я не смогла сдержать улыбки. Несколько лет назад он угрожал мне и при этом говорил, что я не должна рассчитывать на его помощь или поддержку. Теперь, когда мое положение было устойчивым, надежным, Фуше предлагал мне свои услуги.

— И чего же вы ожидаете от меня взамен? — насмешливо спросила я.

На бледных щеках Фуше выступили красные пятна. Может быть, он все же не настолько бесчувствен, как я полагала? Его губы раздвинулись в улыбке, обнажив два ряда острых зубов.

— Приятно бывает вспомнить о нашем плодотворном сотрудничестве. — Он постарался сделать свой резкий голос более приятным. — Но кто знает, что может случиться в будущем. Сегодняшняя политическая ситуация более нестабильна, чем когда-либо… — Фуше не закончил предложения и в глубокой задумчивости стал вращать на пальце кольцо с печаткой.

Я подумала о том, что ситуация действительно изменилась. Прежний шантажист превратился в человека, предлагающего свою помощь. Однако я научилась не выпускать из рук ни одной нити, прежде чем не будет закончен весь узор. Существует категория людей, способных всегда оказываться на поверхности. Фуше был шефом полиции при Наполеоне и сохранил этот пост при Людовике XVIII. Он, безусловно, обладает властью, которую мне не следует недооценивать. К тому же именно ему я обязана своим удачным побегом из Франции.

— Вы вновь необычайно великодушны ко мне, дорогой герцог, — сказала я.

Фуше отмахнулся от моих слов, изображая скромность.

— У нас есть давние общие друзья, миледи, которые, как и я, заботятся о вашей безопасности. Сейчас я хотел бы предупредить вас, а также через вас предупредить наших общих друзей. — Он повторил: — Кто знает, что может произойти в будущем. Многие люди во Франции ждут то время, когда расцветут первые фиалки.

— Что же тут такого ужасного? — спросила я в полном недоумении.

Фуше сухо пояснил:

— Фиалки являются символом возвращения Бонапарта весной. Сторонники называют его Отец Фиалка.

Я посмотрела мимо Фуше в окно, за которым догорал тусклый зимний день.

— И вы считаете, что его возвращение возможно? — Я почувствовала, как что-то сжимает мне горло.

— Я считаю, что все возможно. — На лице шефа полиции появилась почтительная гримаса. — Именно поэтому я хотел бы, чтобы это стало известно некоему высокопоставленному лицу, которое вскоре нанесет вам визит.

После того как Фуше ушел, я долго беспокойно ходила по комнатам. Мысль о том, что Наполеон может убежать с острова Эльба и вернуться во Францию, казалась мне абсурдной. Однако в принципе такая возможность существовала, и мысль, что он опять появится здесь и опять попытается завладеть миром, совершенно неожиданно оказала на меня бодрящее воздействие.