Убей страх: Марафонец - Сергей Абрамов

Вероятно — перенесённый с прежнего места. Или вообще — другой. Дубль.

Глава двадцать вторая

ОТРАЖЕНИЯ

Новое предложение Главного Экспериментатора явно имело смысл, а какой — вот это и была задачка для испытуемого Бегуна. Решит — получит конфетку, не решит — тоже что-нибудь получит, но менее сладенькое, куда менее. Дураку понятно, что решить придётся, ибо не с двумя же городами под мышками уходить в Путь. Что проверял Главный Режиссёр на сей раз — то ли сообразительность Бегуна, то ли верность идее Пути, то ли третье, десятое, девяносто седьмое, — Чернов не представлял себе и здраво предполагал, что скорее всего и не осознает. Задачка — да, для него, но он — лишь крыса в лабиринте, как уже печально отмечалось, а выбор, сделанный крысой, — радость познания для того, кто её туда запустил, кто изучает либо её возможности, либо возможности лабиринта, либо ещё какую-нибудь фиговину, а крысе, повторим — конфетка или, в худшем случае, электрический удар в башку, чтоб, значит, думала шустрее.

Зачем нужны два Вефиля по обе стороны прозрачного даже ночью леса? Сущему виднее. Это — вопрос крысы и ответ ей. А дело её — нестись по лабиринту, пусть даже возмущаясь его нелогичностью, подлостью всяких ловушек, жестокостью испытаний и прочая и прочая. И вот что обиднее всего: Путь вперёд, который крыса старательно вершит, вовсе не означает Пути к поставленной крысе цели. Может, эта цель — и не цель вовсе, извините за невольный парадокс, а всего лишь средство. Средство изучения поведенческой модели Бегуна в условиях длительного перемещения в пространстве-времени. (Круто завернул, с уважением подумал про себя Чернов.) А конечный результат изучения, то есть построение модели, и есть цель Экспериментатора. То есть сам Путь — фуфло. Куда бы ни бежал, всё едино. Главное — бег, А в итоге — какая-нибудь Гранд-Диссертация Великого Магистра Путей Сообщения на Внепространственном Слёте иных Великих Магистров. Диссертация, скажем, про крысу по кличке Бегун.

Но печальные мысли эти следовало с гневом и отвращением отбросить и позабыть, потому что для крысы, то есть для Бегуна, имелся вечный постулат: Магистр, то есть Сущий, един, что он ни творит, всё верно. А мысль о других Магистрах — кощунство! И надо бежать, что бы там ни думалось исподтишка, поскольку ложиться на травку и жевать травинку, глядя в небо, занятие бесконечное, а у Чернова время, к несчастью, ограничено. В данном пребывании на Земле. Хотя можно и полежать: для Экспериментатора лежание испытуемого с травинкой в зубах — тоже мотивированная модель…

Но Чернов всё-таки побежал.

Город, как и следовало ожидать, оказался тоже пустым, безлюдным. Абсолютно точная копия первого, он выглядел настоящим до трещин в стенах домов, до расколотых стен, до канав, прорытых смерчиками на улицах. И картина с Бегуном всё так же висела в гулком от безлюдья Храме.

Чернов опять, как и в первом Вефиле, уселся на ступеньки Храма. Что-то ему мешало принять без оговорок пусть тайную, не понятую Бегуном, но всё же целесообразность идеи полной адекватности двух увиденных городов. Кстати, двух ли? Или всё же Декоратор перенёс декорацию со сцены на сцену, пока Бегун нёсся через лес и поле?.. Можно было проверить. Можно было припустить назад и посмотреть, стоит ли Вефиль посреди травяного луга. Но не стоило. Если Декоратор таскает города с луга на поле, то что ему стоит проделать тот же финт в обратном направлении, а Чернов его даже не заметит? Нуль-переход — вот как называют сей финт писатели-фантасты! Поэтому вопрос не в том, один Вефиль в этом раю существует или два. Вопрос — в другом: зачем уважаемый Декоратор громоздит одну и ту же декорацию на дороге Бегуна?.. Чернов намеренно употребил термин «дорога», а не «Путь», поскольку беготня происходила не просто в пределах одного ПВ, но даже в пределах одного пейзажа: три километра к югу, четыре — к северу, стороны света взяты с потолка, компаса у Чернова не было… Подумал так и осёкся: а если взять ещё пять — на условный восток и, например, семь — на условный запад, что обнаружится в этих направлениях?.. Очередной луг — ромашковый или клеверный? Очередное поле — ячменное теперь или с гречихой? Очередной лес… Нет, лес, похоже, один! Лес, похоже, — некий ориентир для Бегуна, центр сцены, её поворотный круг, другого в окрестностях Чернов не видел. Может, просто не добежал?..

Поднялся и решительно порулил обратно в лес.

Странно, но он совсем не устал, как будто несколько часов мёртвого, без сновидений, сна у реки не просто придали ему силы, а именно разбудили, но — уже с Силой, той, что вложена была в него вефильскими горожанами, вложена с некой неясной Чернову целью и пока никак всерьёз себя не проявила. Разве что только сейчас: за вечер он уже набегал много больше своей классической «десятки», а и дыхалка в полной норме, и ноги как новые.

В лесу он не направился напрямик, а резко свернул направо, то есть к условному западу, минут через десять вывалился из леса на очередное поле — представьте, именно клеверное! — понёсся, давя розовые цветочки, а поле поднималось полого, длинным плоским склоном поднималось к звёздному и лунному небу, а когда Чернов добрался до луны и звёзд, глянул вниз, то увидел: в далёкой ночной лощине, подсвеченный, как с колосников, фонарями луны и звёзд, лежал белый Вефиль…

Когда бежал назад, теперь уже к востоку, стало светать. Всю ночь пробегал как заведённый, а усталости — ни грана. Будь он в Москве, вполне мог бы поменять спортивную специализацию и примериться к марафонской дистанции. Что ему теперь сорок два километра с копеечными метрами? Так, семечки… Миновал знакомый до последней шишки лес, выбрался на ромашковый луг. Солнце ещё не вышло из-за горизонта, но уже подсветило алым его край, и ромашки послушно повернули свои бело-жёлтые головы к свету, к ожидаемому дневному теплу.

Чернов перепрыгнул через ручей, спешащий по камням вдоль поля, и увидел Вефиль. Что полагается говорить в таких случаях? Круг замкнулся. Игра окончена. Занавес упал. Да, ещё: Бобик сдох, как любила говорить покойная матушка, когда завершала то ли готовку обеда, то ли стирку белья. Если Бобиком считать Чернова, то он таки сдох, причём — буквально. Сила, бившая через край, вдруг вся вышла, он ощутил себя смертельно уставшим, маленьким-маленьким, никому в этом злом мире не нужным. Так уже было однажды: детство, семь лет от роду, дача, снимаемая на лето в деревне Кокошкино, самостоятельный поход в дальний, по тогдашним его представлениям, лес, сладкое счастье свободы, а потом — ужас от того, что заблудился. Он лежал в том лесу на еловых сухих колючках — смертельно уставший, маленький-маленький, никому в этом злом мире не нужный. А потом пришла мама, и мир сразу стал добрым…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});