Дни и ночи Невервинтера. Книга 2 - М. Волошина

Балласт. Который, упав, уже не поднимется.

В роль я быстро вошел, как никак, старший, и могу быть снисходительным.

— Прибери здесь все и умойся. Сегодня о тебе не вспомнят, можешь отдыхать. Я прикрою, в случае чего. Переломов нет?

— С-сука…

— Значит, нет. Если что, ребятам свистни, помогут.

— Т-тебя уроют.

Ага, уже урыли. Не для того я целый год времени не терял. А это тупое ворье в упор не видит, с кем имеет дело. Вместо ответа я, насвистывая, вернул на место перевернутый табурет, поставил на него специально купленную у городского алхимика очень дорогую и очень хорошую, волшебную заживляющую мазь и сказал дружелюбно:

— Береги попку. Пригодится еще.

Да, я сволочь. Но на самом деле, я потратил на мазь для этого ублюдка половину будущего месячного жалованья. Никто, кроме меня, о нем не позаботился бы, всем было бы наплевать, не он первый, не он последний. Так и сдох бы в грязной каморке с задницей наизнанку. А мне этого было уже не нужно. Я его наказал. Отнял у него надежду пробиться, и правильно сделал, потому что дерьмом он был редкостным, таким нельзя ходу давать.

Но потом едва не дошел до греха. Когда, уходя, услышал за спиной сдавленное «п-п…р… и д-дружок твой…». Аж сердце зашлось, в груди стало горячо, а перед глазами поплыл туман. И я представил в деталях, как возвращаюсь, двумя ударами выбиваю зубы, ставлю на колени, задирая голову и ору: «Заткни свое вонючее е…о, рыцарская шлюха!» И имею его.

Но я давно научился быть выше оскорблений, на всех нервов не напасешься. И не был я уверен, что способен на насилие. Поэтому, лишь разрешил себе снисходительно улыбнуться.

— Я понимаю, детка, тебе не терпится. Но хорошенького понемногу.

Получив свободный день, я пришел к Клайву на могилу, долго лежал там, разговаривал, травинку покусывал. Как будто мы рядом. Но не плакал, нет. Не плакал.

Что-то в горле у меня… пересохло…

Это был один из тех сомнительных поступков, за которые, видят боги, мне не страшно ответить перед самым суровым судом.

Так вот и живем. Но вообще-то, я воспоминаниями жить не люблю. Это весна на меня влияет.

А еще я снял в городе квартиру. Не шикарные апартаменты в доходном доме, а две комнаты в мансарде у обычной квартирной хозяйки, ворчливой вдовы таможенного чиновника, которой я хорошо плачу не только за идеальную чистоту и хорошую домашнюю еду, но и за скромное умалчивание о своем постояльце и его гостях. Бывают гости, чего уж там. Мне нравится иногда бывать в городе, сменив форму Девятки на что-то менее бросающееся в глаза. Ходить вечерами по мощеным брусчаткой, наполненным вечерним гомоном улицам, захаживать к Дункану, делать мелкие покупки у припозднившихся торговцев, приходить домой, съедать пяток фаршированных перцев, запивая их первоклассной сливовой наливкой, слушать хозяйкино бухтение, послушно поднимать ноги, когда она метет полы, валяться с книжкой у камина или тупо глядеть на звезды в большое мансардное окно над кроватью. Я там отдыхаю от работы, от всего этого дерьма, от этих рож придворных. Потому что все труднее и труднее дается игра лицом, так и хочется иногда показать им, кто они есть. Эйлин, Эйлин, умничка ты моя, что же ты со мной сделала…

Один раз идиллия была нарушена, когда уже освоившийся в этом «грязном» районе Грейсон, как-то по-своему поняв мой вчерашний полупьяный бред (не пить с Грейсоном!), явился с двумя размалеванными, беспрестанно хихикающими девицами. Хозяйка была обезврежена ласковой просьбой сходить в подвальчик за настойкой, девицы, получив на чай, выпровожены, а Грейсон обозван олухом. Потому что ничего ТАКОГО я не говорил — я, конечно, больной на голову, но не настолько. Я понимаю — мальчики. Я понимаю — девочки. Но чтобы вот так — это моветон. А если Грейсон что-то не так понял, то только из-за собственных дурных наклонностей.

А как приятно быть там одному, когда не спится. Нигде не убьешь бессонные часы так, как там. Можно слушать шум дождя и звуки порта, когда подует западный ветер. Чувствовать, как уходит головная боль. Вспоминать. Думать. Анализировать. Вдыхать этот особый портовый запах — смесь водорослей, рыбы, дегтя, опилок и мокрых пеньковых канатов, в который иногда вклинивается аромат специй из Калимшана, или кожи, когда разгружают судно из Уотердипа. И тогда хочется, как четырнадцать лет назад, побежать, затеряться среди пестрой толпы пассажиров, не зная, что тебя ждет впереди…

Все-таки, я горожанин до мозга костей. И ничего хорошего у нас с ней все равно не получилось бы. Этим я себя успокаиваю, потому что так и не понял, почему она ушла. И мое эгоистичное мужское самолюбие отвергает самый очевидный ответ.

* * *

Курить захотелось. Сам я этой дрянью никогда не баловался, но к запаху отцовских дешевых самокруток привык с детства. А сейчас стреляю иногда у адъютанта. Он рад-радешенек. Хороший парень, работает хорошо, сроду в Девятке такого порядка не было. Спасибо Эйлин, что мне его сосватала. Хорошо иметь еще одного человека, на которого можно опереться. И я в долгу не остаюсь. Чем скромный начальник Девятки может помочь рыцарю-капитану?

Вот и Грейсон явился. Есть у него способность возникать, когда не просят. Ну, садись, раз пришел, только не мешай. Чем занимаюсь? А я где, по-твоему, нахожусь? Работу я работаю, вершу судьбы. Почему выражение лица блудливое? Ну, ты спросил. Я как подумаю, чего бы еще сделать на благо страны, у меня сразу экстаз. Ты нового лусканского посланника еще не видел? Третий уже за год. Обэкстазишься с ними. Сейчас читаю, что мои ребята на него накопали — так и тянет на грех. Думаю, позаимствовать у Нашера Церемониальный Жезл Невервинтера да лишить их этим жезлом чести и достоинства — может, на них что-нибудь снизойдет, зарядятся патриотизмом и научатся работать. Слышишь, Грейсон, что я придумал? Новую церемонию посвящения в агенты Девятки. А ты говоришь, рожа блудливая. Тут все непросто. Так что, бери в буфете, что тебе нравится, и сиди тихо, не мешай дяде. А досье это можешь изрисовать и порвать на кораблики. Шутка. Это я к сестренкиному замужеству готовлюсь.

Ладно, оставим пока посланника в покое. Может, он зомби нового поколения. Или зародился в пробирке от пяти главных лусканских магов. С них станется. Мне Сэнд как-то давал показания под зельем правды, рассказывал, чем лусканские маги в своих башнях занимаются. Я полночи потом вздрагивал. От смеха. А может, зелье было просроченное или так подействовало, что он вместо правды свои фантазии рассказывал. Хоть посмеялся.

Давненько что-то он у меня тут каблуками не стучал. Хотя, осведомитель из него так себе, его больше дармовое вино интересует. Много слов, а смысл по крупицам выковыриваешь. Но такая уж работа наша — мусор лопатить. Но потрындеть с ним приятно. Одного ему простить не могу — того случая. Меня ведь в Девятке учили яды за версту чуять, и восприимчивость у меня к ним пониженная. Чего мне этот гений набуровил в вино — наверное, и сам не знает. Просыпаюсь и думаю — было или не было? А эльфийская морда сидит, ухмыляется. Позорище. Одно оправдание, что я тогда молодой был.

Слышал, что Сэнд собирается со своей колдуньей открывать школу магии и давать дорогу провинциальным талантам. Чую аферу.

Ладно, Сэнд, иди и ты туда же, вместе с посланником, не о твоих аферах мне сейчас хочется думать. К черту работу вообще.

* * *

До сих пор не могу понять, что со мной тогда случилось. Магия, наверное. Очень необычное место, и эта странная помесь гномов с муншейцами. Ундер… как их там. Где только Эйлин таких чудиков откапывает? Гнома я бы у нее забрал в личное пользование, чтобы он меня каждую пятницу в эту страну отправлял. Может, даже не одного. Грейсону бы понравилось. Нет, лучше не надо, а то меня потом туда не пустят. Одному там тоже хорошо, но только не в компании со счастливой воссоединившейся парочкой. Я их один раз в садике увидел — чуть не задушил обоих. Взрослые люди, а как дети, по беседкам глупостями занимаются. Я весь красный, как будто это меня застукали с кем-то, а им хоть бы что. Хи-хи, ха-ха, Касавир, Касавир… Тьфу! Я бы тоже счастьем светился и ничего не замечал, если бы ко мне в постель попало двести пятьдесят фунтов отборного мяса.

Вру, конечно. Вру и ерничаю. У них же любовь. На них, наверное, тоже подействовала эта магия.

На меня она начала действовать, когда мы ехали по канатной дороге. Смотрю на все эти голубые дымящиеся водопады, на горы, на террасы с зарослями; гондола старая на вид, красивая, дерево неполированное, такое шершавое и теплое на ощупь. Плывет на головокружительной высоте и покачивается, поскрипывает. И возникло чувство, будто мне в затылок что-то теплое подышало. И что-то ковырнуло меня, когда я на Солу посмотрел. Она тоже задумалась, и глаза у нее влажно блестели.

— Красиво, — говорю, — тебе нравится?

— Красиво.

Вот и поговорили. Светский лев и амазонка.