Мужик в царском доме. Записки о Григории Распутине (сборник) - Илиодор

Вошла Муня и села на прежнее место, Лохтина смолкла, потом резко спросила меня: «Почему ты не ходишь каждый день к отцу». – «А что там делать?» – сказала я, она с негодованием откинулась на подушки. «Конечно, – презрительно заговорила она, отчеканивая слова, – если ты ищешь у него развлечения или подводишь его под уровень общепринятой морали, то ты никогда у него ничему не научишься. Там, где у всех пьянство и разврат, у него подвиг, знаешь ли ты, что когда он пляшет – он молится, в нем вся Россия. Вот сейчас сию минуту ступай, проверь и увидишь, что он знает все, все, что мы с тобою говорим». Я не ответила ничего. Лохтина опять нетерпеливо стукнула кулаком по ножницам: «Погляди только на нее, Мунька, какая маловерная. Да понимаешь ли ты, как велик дух, его дух, Бог!!» – Она подскакивала на постели и почти кричала. «Может быть, вина тут моя, – сказала я, – но я никогда не ощущала никакого особого духа в Григ. Ефим.». Лохтина как-то странно усмехнулась и поглядела на меня пристально. «Все дело в вере, – медленно заговорила она. – Помнишь, как сказано в Евангелии, что не может быть сразу горькой и сладкой воды в источнике? Так как же ты хочешь, чтобы человек, владеющий высшей благодатью, давал ее одним, а другие бы ее не замечали? Вот я тебе скажу сейчас, скажу, был такой случай, у меня в деревне гостил монах от<ец> Сергий, я его очень уважала, очень, большой в нем дух, большой святой, святой. Трапезу у меня всегда благословлял. А тетка моя, ветер у нее в голове, пустая, пустая бабенка, говорит: «У твоего монаха чертики, чертики в глазах прыгают». А мы молились с ним, хорошо молились, и благословлял меня, и беседы духовные вел, а ей ничего, ничего. Раз после обеда, и вино пили за обедом, ушли они с матерью и теткой в сад, а потом тетка приходит, хохочет, хохочет и говорит: Он мне сказал, что девчонок бы надо сюда подманить, когда хозяйка спать ляжет». А кто виноват? Она, она, все она, она со скоромными мыслями все время вертелась около него и искушала св<ятого> отца. А я ничуть, ничуть не изменилась к нему и была права, права, высокой жизни человек, к Семену Верхотурскому вместе ездили на пароходе, всех пассажирок поучал, всю ночь с ними просиживал, не спал, не спал. Маловерные искушаются, а кто хочет быть силен, должен терпеть. Терпи, терпи, все терпи, все, все!!» – «До какого же предела?» – не удержавшись, перебила я ее. Она наклонилась, засматривая мне в глаза горящим взглядом, потом откинулась назад, воскликнув высоко по-кликушечьи: «Беспредельно!!» – «А от какого же человека все можно стерпеть?» – сказала я. «Когда он Бог, вот когда, – крикнула Лохтина. – Бог, бог, сошедший на землю. Падите ниц, сам бог сошел к нам!» Задыхаясь, она замолчала, и мы молчали, потом она подняла голову и слабо сказала: «Христос спаси и помилуй». Очевидно, это был отпуск, потому что Муня встала и сделала мне знак идти.

Наверху, в столовой, нас ждала за чайным столом Люб. Валериан., на особом кресле рядом с нею хрипя сопел ужасный монстр бульдожьей породы с провалившимся носом и параличом задних лап. Все члены семьи Головиных чувствуют к нему чрезвычайную нежность, а он вечно возится со старческими ревматизмами и хроническим насморком, а на все ласковые слова только ворчит и хлюпает слюнявой пастью. «Ну как? побеседовали с Ольг. Влад.? – спросила, наливая чай, Люб. Валер. – Я очень ее люблю, но, между нами, она часто приводит меня в полное отчаяние, от нее постоянно надо ждать каких-нибудь сюрпризов. Вообразите себе, вот, напр<имер>, такой случай. Оль. Влад. по какой-то мне непонятной причине возвеличила мою кухарку. На днях я купила для Ольг. Влад. лент, Маруся так просила, так просила, 20 руб. отдала, принесла, говорю: «Вот вам ленты, Ольга Влад.». И что же вы думаете? она эти ленты взяла и кухарке отдала. Ну на что кухарке ленты? Удивительно! На той неделе был у меня преосвященный, так мы радовались, и мамаша, и я, и Оля, сидим в гостиной, беседуем – вдруг дверь открывается, появляется О. В. во всем своем параде и в ротонде и начинает неистово кричать: «Бог на кухне, а архиерей в гостиной!!» Кричит, плюется – вообразите наше положение. Потом ушла к кухарке, у нее комнатка вот там наверху, – указала она на стеклянную дверь, через которую видна была витая лестница наверх, – и теперь кушает только с кухаркой, и обедает, и ужинает, а в столовую не ходит. Может быть, я действительно слепа, и кухарка моя подвижница, хотя, entre nous[48], она всегда приписывает мне к счетам, но все же зачем такие эксцессы, это просто ненормальность какая-то». Муня смотрела своим светлым мигающим взглядом на бисерную бахрому висячей лампы. «Ольга Влад. жизнию своею все искупила, – ни к кому собственно не обращаясь, сказала она очень тихо. – Она взяла самый трудный подвиг – юродства. Мне кажется, что всякий, кто хотя немного знал Ольгу Влад., должен понять, что труднее всего было ей настолько пересилить себя, чтобы выносить все унижения. Родные дети и те от нее отказались, по участкам ее таскали, за сумасшедшую считают, издеваются всячески. А она счастлива, она у истины. Если бы не было Ольги Влад., для меня Григ. Еф. никогда не стал бы тем, чем теперь: они удивительно дополняют друг друга». – «Но позволь, Маруся! – сказала Люб. Вал., и на щеках у нее показались пятна, что всегда означало сильное волнение, – Ольга Влад., без слов, человек большого духа, но зачем же так утрировать и афишировать свою духовность. Это признание ее Григ. Ефим. богом – ведь это же абсурд, это что-то кошмарное: нанимать извозчика и ехать к богу на Гороховую. Нет, слава Создателю, у меня есть мой бог в небесах, и я не могу есть с ним уху из одной миски. Гр. Еф. прекрасный человек, но он человек, и ест, и пьет, как все другие люди, а некоторые его поступки прямо недопустимы…» Муня мучительно улыбнулась и сказала кротко: «Ну, мама, не надо, мамочка!» – «Почему же, если вы думаете, что поведение Ольги Влад. нравится Гр. Еф., он так обращается с ней?» – спросила я. Муня печально покачала своей светлой головкой: «Это все надо понимать духовно, так же как и одежду Ольги Влад., ведь все, что на ней надето, имеет особый смысл, бывают дни, когда она в ботиках его лежит, а то в сапогах или в рукавицах – все это означает разное и слова так же.

Ведь Гр. Еф. очень высоко ценит Ол. Вл. и нарочно обращается с нею так. Он и со мною раз так сделал, когда вернулись мы вместе с Ол. Влад. из нашего имения, где она жила, то Гр. Еф. меня совсем принять не хотел, за то рассердился, что я с нею летом была, и я у него два часа на лестнице под дверью просидела. А я ведь знаю, как он Ол. Вл. любит и как она ему нужна». – «А зачем она его богом считает?» Муня опустила голову: «Она так верит».

Спрашивать дальше было бы бесполезно: иногда Муня воздвигает перед собою непроницаемую перегородку, и за нее не проникнешь. Снизу послышался шорох, сквозь стеклянную дверь замелькал огонек. По лестнице наверх тихо поднималась с зажженной свечой в руке Лохтина. Ее белая козья ротонда тяжелыми складками тянулась за нею. Мигающий огонь, просвечивая сквозь разноцветную ткань покрывал, становился ослепительно большим, окружая сиянием странное существо, бесшумно двигавшееся вверх по лестнице. И было что-то жуткое в этом белом призраке.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});