Ленинград. Дневники военных лет. Книга 2 - Всеволод Витальевич Вишневский

Югославии является признанием Югославского национального комитета. В Югославию едет советская военная миссия.

На Ленинградский и другие фронты прибывают свежие войска и много техники. Видимо, назревают крупные операции…

15 декабря 1943 года.

С утра за материалами, записями. Готовлюсь к работе с Таировым над пьесой.

В 4 часа дня поехал в Верховный Совет, заменил ордена; получил новые, на специальных колодках, и новую орденскую книжку.

С 6 часов — работал с Таировым…

Звонок: «У вас получилась сильная статья о Ленинграде. Даем ее послезавтра…»

В «Правде» набирают обвинительное заключение по Харьковскому процессу. Немцы признали, что у них в гестапо читались специальные лекции о плановом уничтожении советского населения, в первую очередь — евреев и русских. Это, таким образом, не садизм отдельных прохвостов, а программа фашистского правительства и командования.

16 декабря 1943 года.

…В 11 утра пришел Фридрих Вольф — старый друг и верный товарищ. Он бодр, на груди — орденская ленточка (за работу на Донском фронте зимой 1942/43 года)…

Я помню Вольфа с давних времен по его антифашистской борьбе. Мы связаны с ним десятилетней настоящей дружбой. Я перевел три пьесы Фридриха[155]. В 1940–1941 годах я выручал его из концлагеря (во Франции), добился его возвращения в Москву. Вспомнилось и многое другое…

Словом, обнялись, расцеловались и началась, то по-немецки, то по-русски, беседа о пережитом. Фридрих один из активных членов Комитета «Свободная Германия». Работает с военнопленными…

На Северном Кавказе фронтовой театр поставил «Раскинулось море широко». Без оркестра, под баян… На спектаклях перебывали сотни черноморцев и части новороссийского десанта. Играли в яме, вырытой саперами. Режиссер[156] молодой, сам исполняет роль Эдди. Принес мне афишу и фото.

…В Кремле работают ночами: эти непрерывные вызовы, совещания с военными, экономистами, дипломатами и др. Директивы, указания, выслушивание докладов, обширных информаций и т. д. Работа кончается к 4–5 утра и позже. Мне думается, что эта система вытекает из стремления получать точные итоги истекшего дня и давать на начинающийся день точные задачи и установки…

17 декабря 1943 года.

Погода оттепельная. Врывается шум трамваев, гудки машин.

Весь день в гостинице. Утром прислали врача для обследования. Плохое самочувствие. Глубокая усталость…

К вечеру пошел в наркомат. Двухчасовая беседа с генерал-лейтенантом Роговым…

Рогов:

— Есть решение: вам надо поработать здесь, но прежде всего — отдых.

Я сказал, что не намерен отдыхать, особенно в канун наступления на Ленинградском фронте.

— Придется, Всеволод Витальевич. Мне сегодня доложили заключение врача.

Звонит в Санупр НКВМФ, товарищу Андрееву[157]:

— Приехал Всеволод Вишневский, его с женой надо устроить в наш санаторий. Голодом их не уморите? (Смеется.)

Затем он подробно рассказал мне об обстановке на флотах…

Забежал в гостиницу, поел всухомятку — и в Камерный театр.

Оттуда к 6 часам — в ССП, в оборонную комиссию.

Затем на партсобрание. Приветствия, рукопожатия… На повестке дня: обсуждение доклада товарища А. С. Щербакова.

…Я выступил, приводя примеры из жизни Ленинграда, говорил о задачах коммунистов-литераторов в современной обстановке. Выступление встретили хорошо.

После собрания пошли с Фадеевым ко мне… Гляжу на Сашу и чувствую его усталость, понимаю, что это неизбежное, общее, и знаю, что с этим мы все справимся, как бы нам трудно ни было.

О Ленинграде, в общем, расспросов мало. У всех — свое. Иные совсем ушли в быт, в личное… Война в Москве не острый, пронизывающий все мысли людей фактор, а что-то уже удаляющееся, тяжкое, гигантское. Будто прошел ураган, будто схлынул потоп, и люди уже приходят в себя, действуют, упорно работают, творят, ищут. Это ощущение восстановления в Москве очень сильно чувствуется. Оно и в наивных вопросах друзей ко мне и С.К.: «Ну, вы уже насовсем? Отвоевались?» Отвечаешь шуткой, ибо что же ответить? Что война еще далеко не закончена? Для многих из них войной была эвакуация. Теперь они возвращают себе норму, быт, уют — в пределах возможного. Все это откровенно, естественно, законно, и я чувствую, что тоже начинаю думать о том, как мы завтра будем жить: как наш дом, мои рукописи, книги и т. д. Было бы смешно утверждать, что мы выключены из этого человеческого чувства и помышляем только о войне. Но мы с С.К. закончим службу и работу на Балтике. Это наша внутренняя установка, долг.

18 декабря 1943 года.

Несколько запустил записи, некогда…

Обедали у Сельвинских. Илья рассказывает о керченском десанте, о катакомбах, где погибли в 1942 году советские дивизии…

С.К. наверху, в нашей квартире. Она сейчас там перебирает уцелевшие вещи: с каждой ведь что-то связано в прошлом. А я не хочу бередить душу, не трогаю ничего и не могу себя заставить подняться этажом выше в свой разрушенный дом… С.К. рассказала, что от сотрясения рухнули стены в кухне и столовой. (В дом писателей попало несколько бомб.)

Странное состояние: когда я шел впервые по Лаврушинскому[158] — не было ни трепета, ни волнения. Это еще не возвращение с войны, это — «случайный приезд».

В переулке тихо… Только возгласы мальчишек-конькобежцев. Много домов снесено бомбами — развалины. Светятся два-три окна в здании Третьяковской галереи. Вот и наш черный мраморный подъезд. Ни одной машины. А сколько их стояло до войны! Медленно подымался мимо квартир Федина, Тренева, Всеволода Иванова, — пусто…

Вечером — прием в редакции «Красного флота». Рассказал ряд эпизодов из обороны Ленинграда, о действиях Балтийского флота.

Мне сообщили, что осенью 1941 года мои выступления по радио слушали и в Севастополе. Это помогло рассеять ложные