Рейтинговые книги
Читем онлайн Россия и Европа-т.3 - Александр Янов

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 80 81 82 83 84 85 86 87 88 ... 145

И потому характер этого человека, чьи «совиные крыла», по выражению Александра Блока, накрыли Россию на четверть столе­тия, обретает некоторое историческое значение. Вот как пытался объяснить его Бердяев: «Он был нигилистом в отношении к человеку и миру. Он абсолютно не верил в человека, считал человеческую природу безнадежно дурной и ничтожной»2. Из такой философской посылки, заключал Бердяев, следовать могла лишь одна политика: «Человек так безнадежно плох, что единственное спасение - дер­жать его в ежовых рукавицах. Человеку нельзя давать свободы. Только насилием и принуждением монархической государственно­сти можно держать мир»3.

Бердяев, боюсь, ошибся. Ведь отцы-основатели Соединенных Штатов, летом 1787 года работавшие в Филадельфии над конституци­ей, которой суждено было пережить столетия, точно так же, как Победоносцев, исходили из принципиальной порочности человече­ской природы. И точно так же, как он, не верили, что добродетель сама по себ^сможет когда-либо победить порок. Более того, они вообще были убеждены - вслед за Кальвином, - что, как замечает историк конституции Ричард Гофштадтер, «земной ум находится во вражде с Богом»4.

Только вот выводы из одинаково мрачной посылки сделали они почему-то прямо противоположные. Во всяком случае ни о какой

Тайный правитель России (далее Правитель). М., 2001. С. 499.

Там же. С. 536.

Там же.

HofstadterR. The American Political Tradition. Vintage Books, 1948. P.3.

самодержавной государственности они и не помышляли, не говоря уже о ежовых рукавицах. Вместо всего «отцы конституции полагались на спо­собность порока нейтрализовать порок»5. Институциональным выра­жением этого и было, собственно, то самое разделение властей на три независимых друг от друга ветви, которое за несколько десятилетий до того предложил в «Духе законов» Шарль де Монтескье. Короче говоря, они «не верили в человека, но вери­ли в силу хорошей политической кон­ституции, способной его контролиро­вать»6.

У Победоносцева же, как мы н.а. Бердяев]

видели, одно слово «конституция»

вызывало пароксизм ярости (точно такой же, как, допустим, слово «Америка» в наши дни вызывает у Михаила Леонтьева). Говорит нам поэтому его «нигилизм», похоже, совсем не о том, что увидел в нем Бердяев. А именно о первостепенной важности политической тради­ции. Если отцы-основатели исходили из европейской традиции, кото­рую Бердяев игнорировал, то Победоносцев исходил из традиции николаевской Официальной Народности. Вот откуда и появились у него «ежовые рукавицы монархической государственности».

Куда яснее - и ярче - объяснил нам, как мы помним, без всякой философии характер этого человека Константин Леонтьев. Победо­носцев, полагал он, «человек очень полезный, но как? Он, как мороз; препятствует дальнейшему гниению; но расти при нем ничего не будет. Он не только не творец; он даже не реакционер в тесном смысле этого слова; мороз, я говорю, сторож; безвоздушная гробни­ца; старая невинная девушка и больше ничего»7. Это ответ «реакцио-

Ibid.

Ibid. Р. 7.

этого устрашающего арсенала

к

1

4

i А

Ивоск Ю.П. Константин Леонтьев. Франкфурт. 1974. С. 243.

нера в тесном смысле», т.е. реакционного реформатора бесплодно-

му политическому охранителю.

Нет сомнения, можно представить себе ситуации, в которых охранительство спа­сительно. Я писал уже во вто­рой книге трилогии об одной такой ситуации в июле 1914-го. Но там речь шла о редком в истории моменте, когда самое полезное действие заключа­лось втом, чтобы не предпри­нимать никаких действий. Но в ситуации, когда, по словам К.Д. Кавелина «почти все [были] убеждены, что самодер­жавие кончило свои дни»8, охранительство Победоносцева было для страны губительно. Даже Б.Н. Чичерин, много лет состоявший с ним в переписке, признавал, что «Победоносцев ничего не понимает, кроме канцелярии и конси­стории. Выборных учреждений он не видел в глаза и боялся их, как огня»9. Сохранилось об этом охранительстве Победоносцева любо­пытнейшее свидетельство высокопоставленного бюрократа.

Е.М. Феоктистов был в 1880-е начальником Управления по делам печати, тогдашнего Главлита. Прославился он тем, что установил в русской литературе такой цензурный террор, какого не испытывала она со времен Официальной Народности. Даже очень осторожному и лояльному дружественной России французскому историку начала XX столетия Э. Оману пришлось-таки заметить по поводу деятельно­сти Феоктистова (и его высокопоставленного патрона, министра внутренних дел Дмитрия Толстого): «Последние следы свободы печа­ти исчезли; с первых же месяцев царствования Александра III повре­менные издания отнюдь не разрушительного свойства, такие, как

Вестник Европы. 1909, № 1. С. 9.

К.П. Победоносцев

Чичерин Б.Н. Воспоминания. М., 1929. Т. 4. С. 132.

Порядок, Молва, вынуждены были прекратить свое существование. Несколько позднее наступила очередь самого влиятельного органа русской печати, газеты Голос». (Оман еще не упоминает об Отечественных записках Салтыкова-Щедрина, тоже запрещенных по распоряжению Толстого.)

«Как и при Николае I, - продолжает историк, - параллельно с борьбой против печати велась борьба против профессоров и студен­тов. Преподавательский персонал университетов был очищен от нежелательных лиц; в университетах и даже в гимназиях были уста­новлены более суровые правила приема [речь идет о знаменитом гонении на «кухаркиных детей»]; в Московской сельскохозяйствен­ной академии, а также в Петербургском и Московском университе­тах произведено было массовое исключение студентов»10. Прибавьте к этому, что институты путей сообщения и электротехнический, так же, как Военно-Медицинская Академия, полностью закрыли свои двери для еврейских абитуриентов.

Так вот этот самый Феоктистов, большой, кстати, поклонник Леонтьева и вообще реакционного реформаторства, так отзывался о Победоносцеве: «Стоило лишь заикнуться, что нельзя сидеть сложа руки, необходимо принимать меры, которые вывели бы нас из мрака к свету [представляете, что мог означать «свет» в устах Феоктисто­ва?], и он тотчас приходил в ужас, его невыразимо устрашала мысль о чем-нибудь подобном... К чему перемены, к чему новые узаконе­ния, когда еще неизвестно, будет ли от них прок?»11.

Глава восьмая

Тр ИДОрОГИ На Финишной прямой

Но правомерен ведь, с другой сторо­ны, и вопрос, случайно ли, что именно такой идейно бесплодный человек, как Победоносцев, оказался, по сути, вершителем судеб русской политики на финишной прямой дореволюционного само­державия?

История XIX века. M., 1939. Т. 7. С. 407-410.

Феоктистов Е.М. За кулисами политики и литературы. С. 220-221.

Конечно, отчасти объяснялось это состоянием, в каком оставил страну своему преемнику Александр Николаевич, «этот благодушный государь, сеятель свободы на русской земле». (Я цитирую записку Б.Н. Чичерина.) «Казалось бы, - продолжал он, - что совершённые преобразования должны были поднять русскую жизнь на новую высо­ту, дать крылья слишком долго скованному народному духу. А между тем в действительности произошло не то. Вместо подъёма мы видим упадок и умственный, и нравственный, и материальный. Вместо ново­го благотворного порядка везде ощущается разлад. Повсюду неудо­вольствие, повсюду недоумение. Правительство не доверяет обществу, общество не доверяет правительству. Нигде нет ни ясной мысли, ни руководящей воли. Россия представляет какой-то хаос»12.Что-то здесь мучительно знакомо, не правда ли? Как говорят французы, deja vu. Сходство, однако, совершенно не намеренное. Возникает оно лишь из того, что и в начале 1880-х постниколаевская Россия оказалась на перепутье, на роковой развилке дорог. Можно ли еще было её спасти? Не было ли уже слишком поздно? Кто знает? Похоже лишь, что, как всегда, открывались в эту смутную пору перед страной три дороги.

На первую из них толкали Россию молодогвардейцы. Вела она к немедленной попытке сверхдержавного реванша и диктовалась, как мы уже знаем, всетем же глубоко укоренившимся в «национально ориентированных» умах фантомным наполеоновским комплексом. Им жгла сердца потребность «поднять Россию с колен». Разумеется, означала она войну - либо против Запада «во всей его целостности» (как советовал Данилевский), либо против Австрии (как рекомендо­вал Леонтьев), либо, наконец, в союзе с Францией против Германии (к чему склонялся царь и за что вскоре станут страстно агитировать славянофилы третьего поколения). Имея в виду, что и два десятиле­тия спустя после крымского поражения Россия по-прежнему была не готова к европейской войне, в конце этой дороги ожидала её нацио­нальная катастрофа - немедленная и неминуемая. Такого поворота событий отчаянно боялся, как видим мы хоть из эпиграфа к этой главе, Б.Н. Чичерин.

1 ... 80 81 82 83 84 85 86 87 88 ... 145
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Россия и Европа-т.3 - Александр Янов бесплатно.
Похожие на Россия и Европа-т.3 - Александр Янов книги

Оставить комментарий