Дипломатия Симона Боливара - Анатолий Глинкин

После возвращения в Боготу у Боливара не было времени для долгих раздумий. Сантандеристы требовали соблюдения законности и наказания отступников, посягнувших на Конституцию 1821 года. Паэс в своих посланиях Боливару возлагал всю ответственность за конфликт на Сантандера. В считанные дни Освободитель принял самые неотложные меры для укрепления администрации и упорядочения финансов и 25 ноября 1826 г. выехал в Венесуэлу, вновь доверив полномочия главы государства

Сантандеру, уже не скрывавшему своего настороженного отношения к намерениям Боливара. Оправданным ли было это компромиссное решение? Ведь всего лишь несколько дней назад при обсуждении в правительстве плана создания Андской федерации дороги президента и вице-президента, пожалуй, впервые открыто разошлись. Несмотря на возражения Сантандера, предложение Боливара получило одобрение правительства. Не здесь ли «служитель Закона», как нередко называли Сантандера, принял окончательное решение возглавить в Колумбии борьбу против проекта Боливара, усмотрев в нем мину против «либеральной демократии» колумбийского государства?

По пути в Маракаибо Боливар провел все необходимые приготовления на случай военного конфликта с Каракасом, но он не хотел пролития братской крови. Из Маракаибо он проследовал в Пуэрто-Кабельо. Этой крепостью командовал один из его самых преданных последователей — генерал Брисеньо-Мендес. Под защитой неприступных крепостных стен Освободитель провел бессонную ночь, обдумывая свое решение. Каково было отношение Боливара к кумиру сепаратистов в Венесуэле? «Генерал Паэс, мой друг, — высказался однажды Освободитель в узком кругу, — является самым честолюбивым и самым тщеславным человеком в мире… Его ослепляет гордость от неведения. Он всегда будет игрушкой в руках своих советников».[481] Здесь Боливар явно заблуждался. Паэс не был столь ординарной личностью. В этом очень противоречивом человеке под покровом политических амбиций таились недюжинные способности. Если бы оценка Боливара была верной, вряд ли Паэсу удалось бы в 1830–1863 годах трижды занимать президентское кресло в Венесуэле, содействовать экономическому развитию страны, осуществить некоторые антиклерикальные преобразования. Правда, к концу своей жизни Паэс оказался в лагере ярых консерваторов.

Не с недооценки ли Паэса как политического противника началась, как считают многие историки, цепь политических злоключений Боливара, завершившихся трагическим финалом? 1 января 1827 г. Освободитель объявил амнистию всем участникам сепаратистского движения в Венесуэле. Паэсу он предложил компромисс: герой льянос признает верховенство президента и Освободителя, торжественно обязуется в будущем выполнять все распоряжения Боготы. При этом он сохраняет вместе с титулом верховного руководителя всю полноту гражданской и военной власти в Венесуэле. Примирение состоялось, и все облегченно вздохнули: призрак гражданской войны отступил. При личной встрече Боливар и Паэс дружески обнялись. В прокламации к колумбийцам 3 января 1827 г. Освободитель возвестил «конец господства зла» и пришествие «праздника свободы, мира и счастья».[482]

Праздник действительно наступил. Каракас, родной город Боливара, встречал его торжественно и пышно. Украшенные гирляндами цветов арки на улицах, приветственные возгласы горожан, запрудивших улицы, банкеты и блестящие балы, хвалебные речи. Сбросив тяжкий груз с плеч, Боливар искренне радовался, купался в лучах славы и с наслаждением, как в молодые годы, танцевал. В эти дни состоялась свадьба одной из племянниц Освободителя, на которой веселился весь Каракас. Предчувствовал ли Боливар, что краткий праздник был последним в его жизни? В один из торжественных моментов Освободитель преподнес Паэсу в дар свою шпагу. Герой льянос ответил пылкой клятвой: «Сограждане! Шпага Боливара в моих руках. Ради вас и Освободителя я пронесу ее в вечность».[483] Как известно из истории, такие клятвы так же легко нарушаются, как и даются.

Боливар пробыл в Каракасе полгода. Радостное настроение долго не покидало его, и он весь ушел в бурную административную деятельность по наведению порядка на своей родине. Понятно стремление Освободителя укрепить свой тыл. Но порой возникало и такое ощущение, что, не признаваясь самому себе, он инстинктивно откладывал отъезд в Боготу, где его ждали новые испытания. Может быть, сквозь магический кристалл подсознания Боливар уже тогда различал за завесой будущего свою Голгофу?

Когда прошла эйфория примирения, многие в окружении Освободителя заговорили о чрезмерно высокой цене компромисса. Паэс в 1826 году еще не имел на своей стороне большинства политических сил Венесуэлы, и его положение было уязвимым. Авторитет же Боливара оставался очень высоким. Стоило ли во всем уступать Паэсу? Но даже не это ставили в упрек Освободителю. Боливар, хотя бы морально, не осудил венесуэльских сепаратистов. Более того, он объявил Паэса «спасителем Республики». Тем самым, считали его критики, Освободитель приоткрыл крышку страшного ящика Пандоры.

Иностранные дипломаты, находившиеся в то время в Боготе, пессимистически оценивали перспективы политических судеб Великой Колумбии. Поверенный в делах США в Боготе Б. Уаттс в донесении государственному секретарю Г. Клею в июне 1827 года сообщал: «Наиболее вероятный исход — отделение крупных провинций Кито, Кундинамарки и Венесуэлы и превращение их в самостоятельные государства».[484] Такой же прогноз, и, видимо, не сговариваясь, шифрованной депешей направили в Лондон Каннингу английские представители. Следует подчеркнуть, что эти дипломаты не принадлежали к стану противников Боливара. Освободитель им доверял и поддерживал с ними дружественные отношения, информировал их о своих планах.

Боливар был намерен противостоять центробежным тенденциям решительно и до конца. «Я не собираюсь… председательствовать на похоронах Великой Колумбии»,[485] — говорил он. Вернувшись в Боготу в сентябре 1827 года, он стал добиваться созыва Национального конвента для пересмотра Конституции 1821 года и создания новых государственных институтов в духе боливийской Конституции. Таким виделся Освободителю путь к преодолению политического кризиса и обеспечению национального примирения.

В это время произошел окончательный разрыв между Боливаром и Сантандером. Идейные и политические противоречия переросли в открытую конфронтацию. Полярность характеров придала взаимоотношениям двух деятелей окраску непримиримости, а занимаемое ими высокое положение в государстве превратило их конфликт в фактор не только внутриполитической, но и международной жизни. До сих пор продолжаются споры о причинах разрыва между первым и вторым лицами Великой Колумбии и его влиянии на исторические судьбы страны. Для одних исследователей это трагическая дуэль двух политических лидеров-соперников. Находясь вдали друг от друга, они успешно сотрудничали, а оказавшись вместе, не смогли найти общего языка. Другие видят в этих событиях столкновение между либеральной демократией и единоличной диктатурой. Глубокая пропасть разделяет также точки зрения относительно «вины» обоих деятелей, высказываемые, с одной стороны, приверженцами Боливара, а с другой — поклонниками Сантандера. И очень редко историки обращаются к глубинным причинам столкновения двух выдающихся деятелей. А такие причины существовали. Борьба велась за различные альтернативы общественного развития молодых государств. Боливар олицетворял самобытный путь развития, основанный на осуществлении радикальных реформ и опоре на народные силы пробудившихся к жизни наций. Сантандер выступал за следование иностранным образцам и постепенную капиталистическую модернизацию при согласии с олигархией и поддержке северного соседа.

Сторонники Сантандера благодаря действовавшему избирательному регламенту получили большинство мест в Конвенте, заседавшем в Оканье в апреле-июне 1828 года. Не желая оказывать давление на его работу, Боливар терпеливо ждал решений, удалившись на краткий отдых в Букарамангу. Воспользовавшись этим, сантандеристы фактически провалили предложенную Освободителем программу преобразований, воспротивились созданию сильного и авторитетного правительства, необходимого для стабилизации политической обстановки и продолжения преобразований в социальной области. Тогда Боливар, следуя традициям эпохи борьбы за независимость, созвал в Боготе Народную ассамблею и с ее одобрения взял в свои руки всю полноту политической власти. В обращении к колумбийцам 27 августа 1828 г. Освободитель объяснял необходимость такого шага чрезвычайными обстоятельствами и провалом работы Конвента в Оканье.